Мухтар, стр. 9
– Тем не менее… Тем не менее…
А что «тем не менее», черт его знает.
Щепку он оторвал, сунул ее в щель забора насквозь, чтобы видно было с той стороны, в каком она месте висела. Затем, взяв Мухтара, который уже устал сидеть и нервно перебирал лапами, вышел с ним в лес, окружающий санаторий.
Там, где торчала из забора щепка, проходила по земле мелкая канава. Спустив здесь Мухтара с поводка, Глазычев подал ему команду: «Апорт!»
Мухтар был дотошным псом. Если ему велели: «Апорт!», он обшаривал носом каждую травинку и все, что попадалось по пути, даже горелые спички, сносил к проводнику.
Стоя под сосной, Глазычев принимал доставляемое собакой барахло: старые консервные банки, ржавые гвозди, истлевшие тряпки.
– Тем не менее… – шептал Глазычев. – Тем не менее…
Мухтар принес веревочку. Веревочка была жирная. Глазычев понюхал ее, она пахла ветчиной. Такими веревочками обвязывают окорока.
– Молодец! – сказал собаке проводник. – Рядом!
Он взял ее за ошейник, погладил, затем подвел к тому месту, где валялась веревка, приказал нюхать и, как всегда тревожно, скомандовал:
– След!
Мухтар пошел.
Судя по хвосту и ушам, он шел верно, не сомневаясь. Идти за ним было трудно, потому что он пер напролом, через кусты и ямы.
Они двигались уже минут сорок, когда Мухтар вдруг замедлил шаг у поваленной, полусгнившей сосны, обошел ее вокруг, часто тыча морду в осыпавшуюся хвою и фыркая, затем стал быстро выбрасывать лапами землю.
Землей засыпаны были ящики с маслом и вином. Окорока и сыр, уложенные в мешок, лежали тут же.
Глазычев сел на поваленный ствол, обмахнул потное лицо кепочкой, покурил. Мухтар, вывалив мокрый язык, лежал рядом, изредка облизываясь на ветчину.
– Славная ты собака, – сказал ему Глазычев. – Есть люди похуже тебя. А ветчины не получишь, приучайся жить по средствам, на свою зарплату… Я вон в кладовой как хотел соленого огурца, и то не попросил. У нас с тобой знаешь какая деликатная работа? Попросишь, а потом скажут – взятка…
И, вспомнив, что собак все-таки положено поощрять уставными словами, проводник сказал:
– Хорошо, Мухтар. Хорошо!
Но Мухтар больше любил, когда Глазычев разговаривал с ним обыкновенным человеческим языком.
Отдохнув немного, проводник сходил за оперуполномоченным. Они зарыли ящики и мешок в том же месте, где все это лежало, аккуратно присыпали хвоей и ушли с Мухтаром неподалеку в кусты.
Сидеть в засаде пришлось до рассвета. Под утро явились за своим добром воры. Трое парней с лопатой, оставив на дороге грузовик, пешим ходом дошли до поваленной сосны, поплевали на руки и принялись разгребать землю.
– Спускай собаку, – шепнул оперуполномоченный.
– Рано, – ответил Глазычев. – Пусть сперва вынут харчи. А то потом отопрутся: скажут, что просто так ямку копали…
Когда проводник с оперуполномоченным поднялись из кустов и крикнули: «Стой! Руки вверх!» – парни бросились кто куда.
Мухтару велено было задержать их. Он сделал это легко и быстро собрал трех воров, как наседка собирает разбежавшихся цыплят. Не пришлось даже потрепать их: увидев мчащегося на них пса, воры приросли к земле намертво, а Мухтар был воспитан рыцарски – неподвижных врагов он не трогал.
5
Шло время. Мухтар матерел.
Он уже весил больше пятидесяти кило, грудь его и крестец раздались вширь, лапы стали толстыми, звериными, на мощной шее серым цветом играла хорошо промытая, длинная шерсть – она была как богатый воротник на франте.
В стужу он не уходил через лаз в зимнее помещение, а спал тут же, в клетке, на заиндевевшем полу; утром потягивался, выпуская из пасти клубы пара.
Зимой работы бывало поменьше. В крепкие морозы собак применять было почти бесполезно: чутье их на сильном холоду отказывало. Да и ворье по зиме больше отсиживается.
Однажды пришли к Мухтару гости.
Это случилось в один из тех дней, когда в питомнике проводят с собаками тренировочные занятия. Мухтар уже отработал свой урок, и Глазычев собирался увести его, когда в калитку, в сопровождении майора Билибина, вошли двое гостей: молодая женщина, от которой сильно пахло духами, и пожилой моряк.
Женщина тотчас же, еще издали узнала свою собаку.
– Саша! – восхищенно сказала она пожилому моряку. – Ты только посмотри, какой он стал красавец! Я же тебе говорила, что мы отдаем его милым людям…
И, обернувшись к Билибину, она протянула ему маленькую, мягкую руку.
– Мы вам ужасно благодарны, товарищ майор! Спасибо.
– Не на чем, – сказал Билибин. – Своих денег он стоит.
– Денег? – спросил моряк. Он посмотрел на жену: – Каких денег, мама?
– Ах да господи! Я же тебе сто раз рассказывала…
Она ускорила шаг, почти побежав к собаке.
– Мухтар, Мухтар, Мухтарушка!
В ласковом голосе ее угадывались слезы жалости и умиления.
Служебно-розыскная овчарка Мухтар не терпела, когда посторонние люди называли ее по кличке. Этому она была обучена Глазычевым.
Мухтар обернулся на шум. Какая-то женщина в распахнутой шубе быстро шла к нему, повторяя громким чужим голосом:
– Мухтарушка, Мухтарчик…
Зарычав, он кинулся на нее и, как его учили в школе, с разбега повалил наземь.
Глазычев, не успевший его удержать, помог женщине подняться и принялся смущенно оббивать снег с ее шубы.
– Не узнал! – плакала она от обиды. – Как он посмел забыть меня?..
Чувствуя себя виноватым, проводник старался успокоить ее и оправдать Мухтара, бормоча что-то про рефлексы, торможение и сигнальную систему.
Пожилой моряк стоял рядом.
Он спросил:
– Ты не ушиблась, мама?
Затем, трудно улыбнувшись, сказал Билибину:
– Вероятно, собаки, так же как и люди, не любят, когда их продают.
Билибин подтвердил, что большинство псов в питомнике через год-два напрочь забывают своих бывших хозяев.
– Ясно, – сказал моряк. – Я бы не расстался с ним, но супруга опасалась, что он искусает сынишку.
Больше они в питомнике не появлялись.
Шло время, течения которого Мухтар не замечал и не понимал. Он знал свою работу, скучал, когда проводник уходил в отпуск.
Сменился сосед по клетке справа: беднягу Дона списали по старости, у него провисла спина и стерлись клыки. Дуговец свез его в ветеринарную лечебницу и вернулся оттуда уже один.
Овчарки снова стали именоваться «немецкими», а не «восточноевропейскими», – это Мухтару было безразлично.
Старший инструктор Дорохов вышел на пенсию, – и этого Мухтар тоже не заметил.
Вместо Дорохова на его должность поставили Дуговца.
Дуговец так сильно старался подчеркнуть, что это новое назначение отнюдь не меняет его прежних взаимоотношений с проводниками, что все они тотчас же почувствовали: появился новый начальник.
С прежними своими друзьями по службе он был так же прост в обращении, мог так же дружески хлопнуть их по плечу, так же подмигнуть им, однако если и они отвечали ему тем же, то старший инструктор Дуговец незамедлительно давал им понять, что он – старший инструктор Дуговец.
Сложнее всего было с Глазычевым. Всяко пытаясь поставить легкомысленного проводника на место, Дуговец стал со временем говорить ему «вы», подчеркивая этим, что между ними легла административная пропасть.
На еженедельных занятиях, на полугодовых проверочных испытаниях Дуговец обеспечивал Глазычеву, когда только мог, самое большое количество замечаний в актах.
Облекалось это всегда в форму дружеского участия:
– Ты пойми, Глазычев, я же тебе добра желаю.
Или иначе: