Суд волков, стр. 9

Откровенно лукавый взгляд короля изумил Жака. В конце концов он расхохотался. Король тоже. В дверь постучали.

– Откройте, прошу вас, – сказал Карл. Это была Маргарита Вреден.

– Что ж, спокойной ночи, дети мои. Входите, Маргарита.

– Спокойной ночи, сир.

4 Волки лесные и городские

Жанна никогда не путешествовала зимой. И страх мучил ее тем сильнее, что сама она осталась дома, в тепле, на улице Бюшри. Ей рисовались опрокинувшиеся повозки, затаившиеся в лесу разбойники, медведи, голодные волки. Жак виделся ей зарезанным, израненным, растерзанным дикими зверями. Она почти перестала спать.

– Где Жак? – спросил Франсуа в первый же вечер после его отъезда.

– Он уехал.

– Зачем?

– Чтобы найти деньги.

Ответ погрузил мальчика в глубокие раздумья.

– А где можно найти деньги?

– У тех, кто их имеет.

– А у них откуда?

– Они их скопили.

– А ты скопила?

Она начала терять терпение.

– Нет. Вернее, да, но немного. Совсем немного.

Вопросы сына смущали ее: с какой суммы можно говорить, что у тебя "есть деньги"? Ее сорок тысяч ливров – это уже небольшое состояние или обычные накопления зажиточной горожанки? После беседы с королем в Меэне она стала смотреть на деньги по-иному, ей открылось существование целого незримого мира. Как истинная крестьянка, она откладывала монеты на черный день, чтобы выжить в неурожайный год, обеспечить хозяйство и потомство. Но цифра, названная королем, – триста тысяч ливров! – доказывала, что деньги есть нечто большее: орудие власти, огромной, королевской.

Она попыталась представить себе, что сделала бы с суммой в триста тысяч ливров, но так ничего и не придумала. Построить замок? Но зачем? Естественно, все эти размышления заставляли вновь задуматься о том, как пустить в оборот имеющийся капитал. Теперь, когда три ее кондитерские лавки работали словно сами собой, она томилась от безделья.

Ей вспомнились слова суконщика Контривеля: "Никогда вы не сколотите состояние, торгуя пирожками на рынке. Скоропортящийся продукт".

Но хотела ли она сколотить состояние? И для чего?

Короче, она запуталась. Мысли ее метались, словно мухи, накрытые стаканом. Она умела справляться с реальными проблемами, но тут проблема казалась какой-то неосязаемой. Мир словно расширился, стал слишком велик для ее понимания.

Ей захотелось, чтобы Жак был рядом, он ответил бы на все эти вопросы. Но Жак во Флоренции.

Когда он вернется? Через несколько недель, сказал он. После Флоренции поедет в Милан, затем, возможно, в Рим или даже в Неаполь, пока не соберет сумму, которую назвал король.

Через неделю после их возвращения из Меэна на улицу Бюшри пришел посланец с дарственными на пожалованные Жаку владения Эгюранд и Бузон. Адрес был указан следующим образом: "Жаку де л'Эстуалю, проживающему в доме госпожи Жанны, баронессы де Бовуа, на улице Бюшри". Это само по себе уже было документом, закреплявшим его имя и место жительства, ибо других у него не было.

Сорвав печати, она проглядела королевскую дарственную. Поразмыслив, надела подбитый мехом плащ и отправилась к Жаку Сибуле, управляющему ее кондитерской на Главном городском рынке. Сибуле, как ей было известно, имел друзей в городской страже и даже среди тайных осведомителей прево.

– Жак, мне нужны на несколько дней два верных вооруженных человека, которые сопровождали бы меня в путешествии.

Он кивнул:

– Найдем.

– Это должны быть верные люди, – настойчиво повторила она.

– Я вам других и не дам, хозяйка. Это будут стражники, которые сейчас в отпуску.

– Сколько им надо заплатить?

– Жалованье у них – пятнадцать солей в день. Положите двадцать, и они будут драться за право сопровождать вас, поскольку питание и ночлег вы им, понятное дело, обеспечите. Могу ли я спросить, куда вы направляетесь?

– В окрестности Ла-Шатра, в Берри. Он взглянул на нее вопросительно.

– Поеду смотреть земли моего будущего мужа в Эгюранде и Бузоне.

– Там ведется хозяйство?

– Надеюсь. Если земли освоены, прикину, что надо сделать еще, чтобы увеличить доход. Если нет, придется их осваивать заново и найти для них арендаторов. Весной будет слишком поздно.

– Это сеньориальное владение?

– Не знаю, каким оно было раньше. Это не так уж важно. Главное, чтобы земли приносили доход.

Он помолчал, затем пошел к покупателям, ожидавшим у окошка. Положил три пирожка с сыром на деревянную лопатку, протянул их клиентам, потом наполнил два стакана красным вином и один белым. Получив деньги, вернулся к Жанне.

– Посмотрим, может, я смогу найти вам сопровождающих из уроженцев тех мест. Они вам и там пригодятся. Вы правы: если земли заброшены, именно сейчас их и нужно поднимать.

Через два дня Сибуле привел на улицу Бюшри двоих: Итье Боржо и Матьяса Сампера. Оба когда-то были крестьянами, Итье – в окрестностях Ле-Мана, Матьяс – под Буржем. Тощему Итье, смахивавшему на виноградную лозу, было двадцать шесть лет, и на ноге у него отсутствовал большой палец. В юные годы он был пастухом, потом завербовался в королевскую армию, поскольку жалованье там в два, а то и в три раза превышало его прежний заработок. Потом, за неимением лучшего, стал "живодером" [7], но сумел поступить на службу в городскую стражу и мечтал лишь об одном – вернуться в деревню.

– Парижская мостовая пахнет вчерашним навозом, – заявил он. – Я предпочитаю запах навоза свежего.

Матьясу было около сорока. Арендатор, сильно задолжавший сеньору, он бросил хозяйство и подался в Париж, где у его жены были знакомые среди мясников на Главном рынке.

Сибуле не поленился прийти, чтобы представить стражников хозяйке.

– Они обязуются вернуть вас в Париж целой и невредимой, в чем отчитаются передо мной и своим начальником.

Доверив Франсуа заботам кормилицы, которая превратилась теперь в няньку, и повторив привычные наказы – на ночь запирать двери на засов, никого не впускать и закрывать ставни на четвертом этаже, – Жанна надела удобную для верховой езды одежду и ранним утром, захватив небольшой узелок с пожитками, двинулась в путь на наемной лошади в сопровождении Итье и Матьяса.

Как только всадники миновали ворота Сен-Жак, они пустили лошадей рысью, иногда переходя на галоп. Нечистую сырость города сменил ветреный холод деревни, и езда согревала их, не вызывая усталости, которая делает человека уязвимым для простуды. Путешествие предстояло долгое: Жанна и Матьяс сошлись на том, что им надо преодолеть около четырехсот лье. Делая семь лье в час, они не могли проехать более шестидесяти в день, поскольку Жанна твердо решила с наступлением темноты останавливаться на ночлег в надежном месте.

Она вдыхала горьковатый запах земли, оцепеневшей от холода. Если не считать поездки в Боте-сюр-Марн и, позже, в Меэн-сюр-Йевр, Жанна не дышала свежим деревенским воздухом уже много лет. Она вдруг почувствовала себя в своей стихии, хотя погода была не слишком к ним милостива.

За весь день солнце лишь несколько раз пробилось сквозь низкие облака. Около полудня путники остановились в Этампе перекусить. Трапеза была скромной. Они не успевали добраться до Орлеана засветло, как надеялась Жанна, и пришлось ночевать в Артене, в амбаре, предоставленном в их распоряжение хозяином постоялого двора, где они ужинали.

– Вы ведь не из мещанского сословия, – сказал ей Матьяс за вечерней трапезой.

– Почему вы так решили?

– Вижу, как вы держитесь в седле. Жанна улыбнулась.

– Породу не скроешь, – ответила она.

– Что вы собираетесь делать в Эгюранде? Возродить хозяйство, как сказал мне Сибуле? Стало быть, вы понимаете, что такое хозяйство?

Она кивнула. На лице его появилось равнодушное выражение, присущее людям, которые привыкли скрывать свои мысли.

– Значит, вы знаете, что ферма принесет вам немного, да и то не раньше, чем года через два, если она заброшена и нужно все восстанавливать. Разве что займетесь скотоводством. Но только с большим размахом.