За стеклом, стр. 69

После Кон-Бендита было еще два-три многословных выступления, не оставивших в умах слушателей никакого следа, кроме осадка скуки. Потом попросила слово высокая девушка, которая на первом этаже башни предложила забаррикадироваться в зале Совета и сопротивляться там натиску полиции «до конца». Слово было ей дано, она встала. Ее красивое доброе лицо фламандской крестьянки сияло революционной чистотой. Она говорила, как всегда, спокойно, не жестикулируя, мягким голосом, пристально глядя в зал своими светлыми глазами.

– Товарищи, – сказала она, и в том, как она произнесла это слово, чувствовалось, что все они ей братья, это она их любит. – Товарищи, когда профессора проводят свой Ученый совет, они не приглашают студентов заседать вместе с ними, следовательно, и у нас нет никаких оснований терпеть профессоров на наших дискуссиях.

Ее голос потонул в аплодисментах. Чем дольше они длились, тем стеснительней становилось положение Божё. Он это понял.

– Ну что ж, теперь все ясно, – сказал он Ривьеру, – пойдем отсюда.

Он повернулся на каблуках и направился к двустворчатой двери – большой, с высоко поднятой головой, широкоплечий, в темном костюме; Ривьер с холодно-замкнутым лицом следовал за ним по пятам, рядом с Божё он выглядел до нелепости маленьким.

Наступила тишина. Седые волосы Божё сверкнули на мгновение в амбразуре двери и исчезли. Вместе с Божё и Ривьером, вместе с сединами и возрастными морщинами из зала удалилась власть. Поле брани было очищено, студенты заседали тут, равные среди равных, молодые, суверенные, независимые владетели башни и зала. На гильотину они, конечно, Божё не отправили, но революционную чистку провели успешно, это не подлежало сомнению.

IV

Ветер и дождь ударили в лицо Менестрелю, когда он вышел из общежития и, шлепая по грязи, направился к воротам студгородка. Он чувствовал себя усталым, голодным. Я вымокну, как пес, пока доберусь до миссис Рассел, и в таком виде должен буду представиться ей и сесть за стол. В довершение всего он заметил, что забыл носовой платок и расческу. Это окончательно испортило ему настроение. И само по себе – он не сможет в нужный момент ни вытереть лица, ни причесаться, – и как дурная примета. Вечер начинался с неудачи, а неудача, как это известно всем людям действия, никогда не приходит одна.

Он услышал крики и обернулся. Журавль бежал к нему, размахивая руками.

– Эй, Менес, Менес! – завопил Журавль, увидя, что он остановился.

Менестрель ненавидел, когда его называли Менес, и крикнул издали:

– Ну, что еще? Чего тебе от меня нужно?

– Твоя англичанка! – вопил Журавль.

– Что?

– Звонила твоя англичанка!

Менестрель побежал обратно к корпусу.

– Что она сказала?

– Чтобы ты позвонил. Срочно. Представляешь, – продолжал он, приноравливая свой шаг к шагу Менестреля, – она позвонила, когда я сидел совсем нагишом, но я понял, что это важно. К счастью, я видел, как ты вышел, и бросился за тобой, натянув прямо так, на голое тело, пальто и бутсы.

– Спасибо, – сказал Менестрель, озабоченно склонив голову. – Она больше ничего не сказала?

– Послушай, Менес, – сказал Журавль, – не говори «спасибо» таким сухим тоном, точно ты считаешь вполне естественным, что я нагишом гуляю по студгородку под дождем, чтобы сорвать для тебя яблочко!

– Спасибо, спасибо, – сказал Менестрель, заставляя себя улыбнуться.

Журавль изо всех сил старался поспевать за Менестрелем. Между башмаками и пальто мелькали тощие волосатые ноги.

– Два раза, – сказал Журавль, – она тебе звонила два раза, – по-моему, она к тебе неравнодушна.

– Пока, – сказал Менестрель, выходя из лифта и направляясь бегом к висевшему на стене телефону.

Не успел он набрать номер, как миссис Рассел взяла трубку, можно было подумать, что она ждала у телефона.

– О, господин Менестрель, добрый вечер, я так счастлива слышать ваш голос, я боялась, вы уже уехали, – певучий голос, модуляции, нетвердый синтаксис, сердце Менестреля забилось, – ваш друг был так любезен, что побежал за вами, я была бы в отчаянии, если бы вы, как это у вас говорится?.. поцеловали дверь!.. – Она засмеялась. – Неправда ли странно, как будто кто-нибудь станет целовать дверь. – Менестрель почувствовал, что бледнеет. – Господин Менестрель, – продолжала она весело, – сегодня под вечер приехал из Рима мой брат, я ему объяснила положение вещей, и он решил увезти меня с мальчиками в Штаты, у него ранчо в Калифорнии, и он говорит: я лошадей объезжаю, неужели я не справлюсь с парнями? (Она засмеялась.) А они, естественно, в восторге, что будут играть в ковбоев, и мой брат такой энергичный человек, он все устроил, я и глазом моргнуть не успела. Билеты, все. – Она умолкла, Менестрель не мог произнести ни звука, по его щекам текли струйки пота. – Мистер Менестрель, – заговорила она снова своим нежным голоском, – я так устала воевать с моими мальчиками, это такое счастье, что брат берет все в свои руки, он сказал, дайте мне год, я их выдрессирую.

– Год! – сказал Менестрель.

Опять пауза.

– Вы считаете, этого недостаточно? – спросила миссис Рассел обеспокоенно.

– Нет, нет, – сказал Менестрель, – у меня нет на этот счет определенного мнения.

– И мистер Менестрель, – продолжала она, – я хотела воспользоваться случаем, чтобы сказать вам, как я сожалею, что мне не удалось познакомиться с вами, я желаю вам удачи в занятиях.

– Я тоже желаю вам удачи, – выдавил из себя Менестрель.

– Минуточку, – сказала она, до него долетел смех, долгий обмен быстрыми английскими фразами, то и дело повторялось «all right, all right» [59]. – Итак, – внезапно сказала она в телефон, – good luck to you and good bye [60], – и, не дожидаясь ответа, повесила трубку.

Входя к себе, Менестрель вспомнил, что он должен поблагодарить Журавля. Он постучал в его дверь и, не дожидаясь ответа, открыл ее. Помешать Журавлю было невозможно, он всегда бездельничал.

– Спасибо еще раз, старик, – сказал он с порога, не входя в комнату.

Журавль смотрел на него с напускной суровостью.

– Спасибо сказать не трудно. Право, не знаю, действительно ли я оказал тебе услугу. Ясно одно, ты ведешь рассеянную жизнь, мой Менес. Два телефонных звонка волнующей англосаксонки в течение одного дня, и визит младой девы сегодня в послеполуденный час. Откуда мне это известно? Я сам указал ей твою дверь. Я как раз шел из душа и еле успел прикрыться полотенцем. Ланиты младой девы пылали, грудь вздымалась, черные очи зажгли во мне огонь. Но крошка на меня не глядела, ее блуждающий взор был устремлен только на номера комнат. А жаль. Я с удовольствием продемонстрировал бы ей разницу между одаренным профессионалом и жалким любителем. И заметь, в твоих собственных интересах. Ибо, о Менес, ты меня удивляешь. Я-то, разумеется, давным-давно не открывал книжки. Но ты, Менес, человек блестящий, трудолюбивый, студент, который учится (странная вещь), и вокруг тебя с недавнего времени я ощущаю какой-то odor di femina [61] (он с силой втянул воздух своими широкими ноздрями). Разве это серьезно, Менес? Разве это совместимо с заботой о будущей карьере? Со здоровой учебой? Берегись, сынок!

Он вдруг переменил тон:

– Почему у тебя такой вид? Что-нибудь случилось?

– Нет, нет, все в порядке, – сказал Менестрель улыбаясь. – Я просто голоден.

Он захлопнул дверь Журавля, вошел в свою комнату, заперся, кинулся на постель. Все рухнуло разом, грезы и заработок.

Он лег на левый бок, свернулся калачиком, правую руку засунул под щеку, тыльной стороной левой прикрыл глаза. Он лежал неподвижно, шли минуты, легче не становилось. Он подумал со злостью: ну не плакать же теперь. Но, странная вещь, у него в носу стоял запах бельмонского чердака, запах яблок, около которых он рыдал после очередной нотации госпожи матушки. Он нахмурил брови: в конце концов, ничего такого не случилось, никто меня не унижал, и я, в сущности, ничего не потерял. Положение то же, что и утром, когда я получил послание Жюли, ни хуже, ни лучше. Он мысленно повторял и повторял на разные лады эти доводы и наконец убедил себя, но это не помогло. Плакать хотелось по-прежнему. Он зарылся в свою постель, как побитое животное. Сжался в комочек, точно горю так труднее было к нему подступиться. Наконец он отвел руку от глаз, ладно, поплачу, если невмоготу. Но теперь слезы не шли, горло сжалось, механизм был блокирован. Он подумал: нет, на самом деле я нечто утратил, я потерял миссис Рассел.