За стеклом, стр. 58

Он сделал несколько широких шагов к двери, открыл ее и, захлопывая за собой, отметил, что половина ребят поднялась, выразив намерение последовать за ним. Неплохо. Даже в этой узкой группе «авантюризм», как они выражаются, взял верх. У студентов возникло стихийное желание ответить действием на деголлевские репрессии. На штурм административной башни пойдут, конечно, не шестьсот человек, как на Г. А., но нас будет и не один десяток.

II

Давид постучал, открыл дверь. Абделазиз как пай-мальчик сидел за столом у себя в комнате и читал «Нувель обсерватер». Увидев Давида, он вскочил. Движения у него были стремительные, ловкие. Парень не тяжел. Господь, должно быть, не каждый день дарил его бифштексом.

– Да садись ты, черт возьми, – поспешно сказал Давид, нажимая ладонью на его плечо. – Что еще за церемонии. Как жизнь? Ты свеж, как роза. И читаешь «Нувель обсерватер», – добавил он смеясь. – Реакционный журнальчик.

– Это Брижитт – сказал Абделазиз, покраснев. (Ему казалось бестактным упоминать имя Брижитт в разговоре с Давидом.) – Она дала мне мыло, полотенце, я принял душ и побрился. Она дала и бритву тоже.

– С ней не пропадешь, – сказал Давид, – что правда, то правда. Ну садись же. Доволен?

– Да, да. Я доволен, – сказал Абделазиз с сомнением в голосе.

– Не слышу уверенности.

– Видишь ли, – сказал Абделазиз, зажав руки между колен, – я обеспокоен.

– Обеспокоен? Почему?

– Все это слишком похоже на случай с мусульманской больницей в Бобиньи. Там решили, что у меня свинка, и поместили в отдельную палату. Палата была белая, чистая, с железной койкой, столом, стулом, лежать мне не велели, и, поскольку я чувствовал себя не так уж плохо, я сел за стол, открыл учебник арифметики и начал решать задачу. Против моего окна была стена, увитая розами, сияло солнце, я решал свою задачу, смотрел на розы, и мне было хорошо. Быть одному в комнате, тебе не понять этого, Давид, но для нас, алжирцев!.. И я думал: хоть бы у меня в самом деле была свинка, тогда меня оставят здесь. Так вот, все это продолжалось не больше двух часов, стажер вернулся с каким-то стариком, старик меня пощупал и сказал молодому: «Да нет, мальчик, это ошибка, никакой свинки нет», – и меня отправили в общую палату.

Давид безмолвно смотрел на него. Рабочий! Мало того, рабочий-араб! Во Франции – жертва расизма номер один. Пролетарий из пролетариев, эксплуатируемый в квадрате, из которого выжимают последние соки дважды: там, в слаборазвитом отечестве, и здесь, в сверхразвитой экс-колонизаторской стране. Покупаю у вас вашу нефть по своим расценкам и продаю вам машины по своим расценкам. Это ведет к безработице? Можете посылать своих безработных ко мне, я и им буду тоже платить по своим расценкам. Невыносимо. Давид ощущал в себе праведную, неумолимую ненависть к обществу, она сверкала как библейский огненный меч. Внезапно его собеседник закатился молодым смехом. Давид вздрогнул и уставился на веселое, оживленное лицо юноши по имени Абделазиз, сидевшего против него. Придется привыкнуть к этой жизнерадостности угнетенного.

– И знаешь, Давид, какую задачку я решал в той палате? Я ее до сих пор помню. Она называлась Тертулиева задача.

– Почему «Тертулиева»?

– Не знаю, так было написано в книге. Тертулий представляет себе веревку, натянутую вокруг экватора (40000 км). Сможет ли он проскользнуть между нею и экватором на своем велосипеде, если эту веревку удлинить на десять метров?

Он засмеялся, потом лицо его вдруг изменилось, черные глаза моргнули, и он сказал своим серьезным певучим голосом:

– А здесь, ты думаешь, все обойдется, Давид? У меня не будет неприятностей? Я смогу здесь остаться?

– Не волнуйся, – твердо сказал Давид, усаживаясь на кровать. – Ты останешься тут, во всяком случае до летних каникул, в этой комнате или в другой, неважно. Это уж моя забота. Здесь, в общаге, теперь мы хозяева. И если дело пойдет так дальше, – добавил он с гордым и значительным видом, – мы скоро вообще станем хозяевами на Факе. Я не боюсь об этом говорить, – продолжал он с силой, – настанет день, когда на этом Факе, если мы скажем; «Такой-то курс читаться не будет», —он действительно не будет читаться. Мы заткнем глотку реакционным профам.

Абделазиз смотрел на него. Слова Давида произвели на него сильное впечатление, «реакционные профы» напомнили ему его старых врагов – улемов [55]. А нейтрализовать улемов не осмеливался никто даже во времена Бен Беллы.

Раздался негромкий стук в дверь, вошла Брижитт, озабоченная, нагруженная книгами, увидев Давида, она растерялась, покраснела, сказала: «Привет!» с деланной непринужденностью и, преодолев два метра, отделявшие ее от стола, освободилась от своей ноши.

– Это еще что за библиотека? – сказал Давид.

– Книги для Абделазиза, – сказала Брижитт, точно оправдываясь.

И, вспыхнув, добавила:

– Ну, а как ваше собрание, успешно?

Он молча пожал плечами.

– Как твоя Лия? – сказала она не без яда.

Он посмотрел на нее.

– Это еще что за намеки? – сказал он наконец, нарочито грассируя. – Разве мы женаты? Ты что – рассылала уведомления о свадьбе? Мне, может, и переспать с Лией не разрешается? Откуда эта ревность? Мещанские наклонности?

Брижитт в ярости молчала. Главное, вовсе она не ревновала, в особенности к этой Лии. К этому сухарю скрипучему. Она заговорила о Лии просто так, не думая, чтобы отвлечь внимание. Абделазиз, окаменев от смущения, глядел в пол.

– Да плевала я на твою Лию, – наконец сказала она, сдерживая бешенство. – Можешь спать с кем тебе угодно, мне ни жарко, ни холодно.

Абделазиз покраснел.

– Слава богу! – сказал Давид.

Развалясь на кровати, откинув голову в спутанных кудрях, вытянув ноги, он старался не смотреть на Брижитт, его душила злость. Проклятые бабы, с ними вечно чувствуешь себя виноватым, это они умеют, перевернут все с ног на голову, выставят все в ложном свете.

– И, разумеется, – заговорила она, – ты предоставляешь мне те же права?

– Что за вопрос! – презрительно сказал он. – Ничего я тебе не предоставляю, это твое право, ты им пользуешься!

Он поднял голову, увидел ее лицо и смягчился.

– Ладно, – сказал он, беря ее за руку и притягивая к себе на кровать. – Садись и поставим на этом точку.

Наступило молчание. Давид искоса взглянул на Брижитт – шерстяное платье песочного цвета, отнюдь не дешевое, изящно облегало ее фигуру, а уж облегать было что. Ухоженные блестящие светлые волосы, зеленые глаза, крепкие зубы с незаметными пломбочками, – произведение дантиста из VII округа, который дерет с вас 50000 монет за два дупла. Короче, девочка его круга, она могла бы быть его сестрой, он знал ее как облупленную, у ее отца была вилла с бассейном в горах, повыше Грасса («Побережье, знаете, стало теперь таким вульгарным!»), и любовник ее матери (как же его зовут, этого чувака? Жерар?) владел шале в Швейцарских Альпах, не считая гранитного фамильного замка в Бретани. Каникулы Брижитт проводит в обстановке, напоминающей цветные вклейки «Дома и сада», а когда путешествует, останавливается в роскошных отелях. Она играет в бридж, в гольф (и я тоже), она ездит верхом (и я тоже), а теперь, чтобы оторваться от семьи, поселилась – верх самоограничения – в общаге и с семнадцати лет спит с кем попало. И совершенно так же, как ее матушка в этом возрасте, решительно ничего не чувствует (но матушка в сорок, после двадцати лет супружеской фригидности, попала в руки умелого любовника). Последний акт комедии: Брижитт – перебесилась и «полюбила» (в кавычках) меня. Иначе говоря, рассчитывает, что через пять-шесть лет я образумлюсь, займу приличное положение в обществе, стану годиться в мужья, в дипломированные производители, и четверо пап-мам, скрестив руки на животиках, смогут насладиться созерцанием прекрасной стройной пары, которая обеспечит им продолжение рода. Давид закрыл глаза и подумал с тоской: что ждет меня через десять лет? Должность, жена, телевизор, крестьянский дом, переоборудованный в модном стиле – балки наружу? Дрянь, не жизнь, и я даже не буду себе хозяином! Брижитт, бедная ты моя лапочка, ты мне нравишься, но в то же время ты мне противна, понимаешь, противна, как мое будущее. Он посмотрел на Абделазиза, который сидел в метре от него, глядя в пол. Чудовищно, что я могу так думать, но, в известном смысле, ему повезло, его жизнь по крайней мере не сделана наперед, ему предстоит, ее сделать самому.

вернуться

55

Толкователи шариата – мусульманского религиозного права.