Тоомас Линнупоэг, стр. 13

И все-таки… пойти на такой эксперимент — из-за девчонки?

Все существо Тоомаса Линнупоэга восставало против этого, и он лихорадочно искал выхода из дурацкого положения. Вообще-то к полноте особенной антипатии он не питал, — ведь Пеэтер был все же парень что надо, — не чтобы не уронить себя в собственных глазах и в глазах других, Тоомас Линнупоэг нуждался в более достойном обосновании решения растолстеть.

Тоомас Линнупоэг напряженно думал весь вечер. Делал домашние задания и думал, ел и думал, разговаривал с Протоном и думал, отпаривал брюки и думал, и в конце концов придумал: ему позарез нужен новый костюм к выпускному вечеру! А отец с матерью обещают купить костюм лишь к осени. Тоомас Линнупоэг гладил брюки и посвистывал, — благовидный предлог был найден! Он будет есть до тех пор, пока старый костюм не станет ему узок, и родители вынуждены будут купить ему новый уже этой весной.

Первый горный перевал был преодолен: теория создана и блестяще аргументирована. Предстояло преодолеть второй перевал, но это было уже потруднее, тут требовалось длительное напряжение сил. Надо было целеустремленно есть, ведь еда — основа полноты, — и лежать, лежать, лежать, чтобы экономить энергию, которую его внутренний аккумулятор вырабатывал с невероятным перевыполнением плана. Надо было на время отказаться от множества вещей: от маленьких и больших проказ, от поддразнивания Протона, от тренировок по легкой атлетике, одним словом, от всего, с чем Тоомас Линнупоэг свыкся и что помогало ему расходовать избыточную энергию. Теперь эта энергия должна преобразовываться в полноту — и только в полноту. А уж потом Тоомас Линнупоэг найдет время преобразовать жир в мускулатуру!

Тоомас Линнупоэг не в форме

На следующее утро Тоомас Линнупоэг надел клетчатую рубашку. Теперь ему надо было экономить силы, а стирка голубой рубашки — работа не из легких. Затем снял с вешалки плащ и вышел на улицу.

Тоомас Линнупоэг с вечера очень плотно поел, чрезвычайно плотно, и ночью его мучили кошмары. Тоомасу Линнупоэгу приснилось, будто он катит тяжелую тачку, на которой лежит гора всякой еды, потом он споткнулся, а тачка покатилась дальше сама, потянув его за собой, и они вместе скатились в зеленый пруд. Раздался громкий всплеск, вода сомкнулась у него над головой, и от Тоомаса Линнупоэга и нагруженной тачки не осталось ничего, кроме пачки печенья, которую волна выбросила на берег.

В результате всего этого Тоомас Линнупоэг с утра был сонным и вялым. Только потому он и не заметил дядю Беньямина, прогуливавшего на улице свою собаку.

— Здравствуй, Тоомас, — сказал дядя Беньямин. — Вижу по твоему лицу, что ты собираешься сыграть со мной апрельскую шутку. Хе-хе-хе! Я хоть и стар, но первое и последнее числа апреля помню. И обмануть меня не так-то просто.

— Честное слово, не собираюсь, — возразил Тоомас Линнупоэг, он чрезвычайно серьезно относился к зароку, который дал себе вчера, и теперь экономил силы. — Я даже забыл, что сегодня последнее число апреля.

— Ну, мне-то ты очки не втирай. — Дядя Беньямин ему не поверил. — Я старый учитель и знаю, что самое большое удовольствие для детей — апрельские шутки.

Тоомас Линнупоэг берег свои силы и не стал спорить.

А дядя Беньямин уже ударился в воспоминания. Он по своей привычке ухватил Тоомаса Линнупоэга за пуговицу и спросил:

— Хочешь, я расскажу тебе о самой интересной апрельской шутке из тех, что сыграли со мной ученики?

Тоомас Линнупоэг кивнул.

— В то время я был еще молодым учителем. Молодым и глупым, хе-хе-хе. Ну вот, велел я как-то мальчикам принести на следующий урок лягушек для препарации. Принести-то велел, да позабыл сказать, сколько именно. Думал, принесут две-три штуки. Но следующий мой урок пришелся как раз на первое апреля, ученики моего класса, все до одного, явились в школу, кто с ведром, кто с манеркой. Притащили больше тысячи лягушек. Вначале я чуть не до смерти перепугался — что скажет директор, когда узнает об этом! Школа находилась в центре города, и лягушек некуда было деть, но в конце концов все кончилось хорошо, а шутка эта мне до сих пор помнится. Наверное, до конца жизни не забуду.

Тоомасу Линнупоэгу стало очень жаль, что последнее число апреля пришлось на сегодня, а не на вчера, и он никого не сможет разыграть. Но у Тоомаса Линнупоэга была сильная воля, он подавил в себе чувство сожаления и зашагал в школу.

— Тоомас Линнупоэг, — сказала Катрин Эхалилл, — я хотела еще вчера спросить у тебя, ты разыскал мастеров спорта?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг и сел за парту.

— Как?! — возмутилась Катрин Эхалилл. — Это же твой долг! Ты что, ни одного не разыскал?

— Мастера спорта не пальто, на вешалке не висят, подошел да снял, — слабо огрызнулся Тоомас Линнупоэг, он еще не вполне вошел в роль невозмутимого человека.

— Но ты хотя бы пытался их разыскать? — Катрин Эхалилл насторожилась. А когда Катрин Эхалилл настораживалась, в ее голосе сами собой начинали звучать угрожающие басовые нотки.

Тоомас Линнупоэг приучал себя к новым условиям существования и молчал.

— Вечеру отдыха грозит срыв! — воскликнула Вайке Коткас. — А Тоомас Линнупоэг даже обещал посвятить его мне. Так-то он воспитывает во мне спортивный дух!

Тоомас Линнупоэг и эту атаку выдержал, не теряя хладнокровия. Ведь сохранение спокойствия не требовало от него никаких усилий.

Катрин Эхалилл шагнула к Тоомасу Линнупоэгу, и всем стало ясно, что она собирается основательно проработать его.

— Погоди, — остановила ее Вийви тихим и серьезным голосом. — Неужели ты не видишь, Тоомас Линнупоэг болен!

Тойво Кяреда трижды обошел вокруг парты Тоомаса Линнупоэга, оглядел его со всех сторон и в конце концов решился спросить:

— Ты что, вправду болен?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Ты сегодня не в форме, — сказал Тойво Кяреда, — что с тобой стряслось?

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг и…

…зевнул.

— Дурни, — сказала Катрин Эхалилл. — Тоомас Линнупоэг просто разыгрывает нас с апрелем, а вы жалеете его. Ой, дурни!

Катрин Эхалилл хотела еще сказать, что, затеяв стоящее дело, Тоомас Линнупоэг должен довести его до конца, и товарищи вправе от него требовать этого, тем более, что они усердно ему помогают. Пусть он знает, что сама Катрин Эхалилл уже организовала из девочек ансамбль, и те успели разучить полторы песни для вечера. Но ничего этого Катрин Эхалилл сказать не успела, в классе появилась учительница истории.

На учительницу истории нашло сегодня настроение спрашивать, и она одного за другим вызывала всех учеников. Когда Агу Райенди застрял с ответом — он не знал одной даты — учительница истории сказала:

— Тоомас Линнупоэг, а что бы ты сказал по этому поводу?

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг, не поднимаясь с места.

— Очень жаль, — настаивала учительница истории, — зато я хотела бы тебя послушать. — И Тоомас Линнупоэг назвал правильную дату.

Необычное поведение Тоомаса Линнупоэга удивило всех, и к концу урока всем стало понятно, что апрельский розыгрыш тут не при чем.

— Послушай, ты такой странный сегодня, — сказал соседу по парте Пеэтер Мяги.

— Я теперь всегда буду таким, — медленно выговорил Тоомас Линнупоэг.

— Ты что, шутишь? — спросил Пеэтер.

— Нет, мне сейчас не до шуток, — ответил Тоомас Линнупоэг рассеянно и вновь зевнул.

Тоомас Линнупоэг лежит на диване

Все предвечернее время Тоомас Линнупоэг пролежал на диване. День проехал по нему, словно дорожный каток, и невероятно его утомил. Выходило, что бездеятельный день гораздо тяжелее, чем деятельный. Но каждое новое начинание — дело трудное, и Тоомас Линнупоэг не сдавался.

Тоомас Линнупоэг устал лежать на одном боку и повернулся на другой. Но когда затек и этот, Тоомас Линнупоэг подоткнул под него новую мамину диванную подушечку, всю в ниточках-висюльках. У Тоомаса Линнупоэга прямо руки чесались — так хотелось оторвать висюльку и посмотреть, сколько узелков сможет он на ней завязать. Осенью, когда Тоомас Линнупоэг болел, он в первый день смог сделать лишь два узелка, а потом дошел до десяти. Но сейчас надо было экономить энергию.