Генерал-адмирал. Трилогия, стр. 149

Следующие несколько дней прошли в обычных хлопотах. Японцы наконец-то двинулись в наступление, так что отряды Чичагова отошли на север Кореи. Гильтебрандт с Того поводили стволами друг напротив друга, но так и не вступили в бой. Японцы, после столь неприятных итогов боя в Чемульпо, осторожничали, а наша эскадра пока уступала вражеской и по общей численности, и по количеству кораблей в каждом классе, так что Яков Аполлонович опасался лезть в эскадренный бой. Тем более что оставался еще большой шанс усилиться за счет кораблей, переброшенных по Северному морскому пути. О подготовке этой операции ни японцы, ни англичане, к моему, кстати, большому удивлению, пока не пронюхали.

Нет, о том, что готовится эскадра для усиления Тихоокеанского флота, они знали, но предполагали, что корабли пойдут привычным путем — через Суэц или вокруг Африки… Но крейсирование эскадры в Желтом море позволило прорваться к транспортам, двигающимся по маршруту Фузан — Йокогама, шести истребителям миноносцев, которые за пару дней сумели отправить на дно десяток японских транспортов, а затем ушли во Владивосток.

Ну да миноносцы были единственным классом кораблей, по которому, как мы считали, у нас с японцами паритет. Вернее, по моим прикидкам, мы японцев по этому классу кораблей превосходили. Хотя по общему числу миноносцев у японцев и было почти в два раза больше, подавляющее большинство наших миноносцев составляли новые корабли, которые по действующей классификации относились именно к классу истребителей миноносцев. Они превосходили японские по водоизмещению в два-пять раз, по весу залпа — раз в восемь, а стоявшие на их вооружении новые торпеды обладали максимальной дальностью хода в одну милю, либо в четыре кабельтова, но при этом развивали скорость в сорок узлов, каковой пока не обладала ни одна торпеда в мире. Да и по мореходности наши корабли были на голову выше японских. Так что усиление владивостокского отряда было нам только на руку. Теперь японцам придется перейти на конвои и задействовать существенную часть легких сил для сторожевой службы на довольно большой акватории…

Уж не знаю, как там было в начале Русско-японской войны в той истории, что осталась только у меня в памяти, но здесь пока все было нормально. Даст Бог, победим.

Глава 5

— Вы-ы-ы-ыгружа-айсь!

Константин вздрогнул и, оторвав голову от скатанной в валик шинели, окинул полутемное пространство вагона слегка осоловелым со сна взглядом. Товарный вагон, приспособленный для перевозки людей и служивший местом его пребывания последние шестнадцать дней, наполнился грохотом каблуков, шумом, гамом и выкриками.

— Вставайте, господин репортер, приехали! — раздался над головой голос подпоручика Баташова.

С этим молодым жизнерадостным офицером Константин сошелся на второй день пути, когда немного утихла обида на отца. Отец был близким приятелем Алексея Сергеевича Суворина, издателя «Нового времени» — той газеты, где Константин имел честь работать, — и не пожелал поговорить с другом, чтобы сына назначили официальным корреспондентом на Дальнем Востоке. Наоборот, батя порекомендовал Константину взять отпуск и отправиться на войну самочинно. Мол, так он лучше проявит себя. Константин предложению отца последовал, поскольку уже не раз убеждался в том, что тот плохого не посоветует, но обиделся. И лелеял эту обиду почти неделю — пока оформлял отпуск, готовился к путешествию и в первые сутки поездки. Ну да молодость — она такая, хочет всего и сразу и часто считает себя недооцененной этим миром. Хотя сама этому миру еще ничего не доказала. И в первую очередь того, что умеет добиваться важных, а не сиюминутных целей, причем не благодаря, а вопреки…

— К-куда приехали? — недоуменно спросил репортер.

— Станция Хушитай, — проинформировал его подпоручик.

Константин на мгновение задумался.

— А это… где?

— Последняя станция перед Мукденом, — пояснил поручик. И, пряча улыбочку, произнес: — Ну и горазды вы спать, Константин! Всё на свете проспали — и Харбин, и Гунчжулин…

— Да уж. — Молодой человек вздохнул и потряс головой. — Похоже, я вчера сильно набрался.

— Ну… мы все вчера хорошо набрались, — снова разулыбался Баташов. — Последний перегон, да и повод был, чай не каждый год человеку четверть века исполняется.

— Это уж точно, — уныло отозвался репортер, скидывая ноги с нар и наклоняясь, чтобы отыскать задвинутые под нары сапоги с накрученными вокруг голенищ портянками.

В сапоги он переобулся еще дома, опять же по совету отца. Сам Константин собирался оснаститься патентованными английскими ботинками с гетрами, которые, по слухам, предпочитал сам Генри Мортон Стэнли. [93] Но отец отнесся к его планам скептически и настоятельно посоветовал не выкаблучиваться и предпочесть обыкновенные сапоги с портянками.

«Ты ж, насколько я понял, в действующей армии обретаться будешь, Коська, — ухмыльнувшись, сказал он, — ну и где ты там носки отыщешь, когда старые кончатся? Или босую ногу в ботинки совать вздумаешь? А портянки — они в армии всегда есть. Достаточно к любому артельному [94] обратиться».

— Давно стоим? — поинтересовался репортер, торопливо наворачивая портянки и засовывая ноги в голенища холодных сапог.

Слава богу, Сибирь проехали уже давно. Там приходилось на ночь ставить сапоги на верхний ярус нар, иначе утром голенище от холода сжималось так, что едва можно было просунуть руку. От этого ароматы в вагоне царили чрезвычайные. И хорошо еще, что в их офицерском вагоне было всего двенадцать человек, так что верхний ярус был не занят. В солдатских, где ехало по сорок — сорок пять человек, нары были забиты плотно — наверх сапоги не поставишь… А может, и плохо, что людей мало. В конце концов, в тесноте солдатских вагонов явно было теплее. А здесь, несмотря на наличие чугунной печки и пополняемого на каждой станции короба с углем или дровами (ну, что было на станции), у Константина почти все время зуб на зуб не попадал. Хотя по календарю уже наступила весна. Ну да недаром на Руси говорят: пришел марток — надевай сорок порток. А уж в Сибири-то… Только после Читы стало полегче. Температура воздуха несколько повысилась, и по утрам в углах вагона уже не скапливалась изморозь. А после Бухэду они вообще перестали закидывать сапоги наверх.

— Ну все, я к роте побежал, — сообщил Баташов, затягивая ремень. — Меня-то Денис Дементьич оставил вас разбудить да присмотреть, чтоб никто ничего в вагоне ненароком не позабыл. Это я уже сделал. И вы, Константин, тут не сильно засиживайтесь. Мы быстро разгрузимся, а потом состав тут же в тупик отгонят.

— В тупик? Зачем?

— А чтоб разгрузке следующего не мешал. Он уже через два-три часа подойдет, а паровозной бригаде отоспаться надо. Расформировывать-то состав никто не будет, потому как он завтра же двинется в обратном направлении. Войска-то потоком идут, — гордо вскинул голову Баташов, как будто в таком непрерывном движении войск была его собственная заслуга. Впрочем, подпоручик отличался этаким неосознанным примазыванием к чужим достижениям. Не то чтобы в корыстных целях, скорее наоборот, совершенно бескорыстных, но отличался. Например, он был очень горд тем, какие у них в дивизии новые пушки. И регулярно давил на уши репортеру их боевыми характеристиками. Да что там давил — почти на каждой стоянке для смены паровозной бригады и перецепления тендера выскакивал наружу и гордо прохаживался мимо платформ, на которых были закреплены укрытые брезентом пушки. Так что Константин уже наизусть выучил и вес снаряда, и дальность стрельбы, и скорость перевода орудия в боевое положение. И ведь подпоручик ни разу не артиллерист, а вот поди ж ты, как все знает.

Когда Константин выбрался на исходившую смоляным духом свежепостроенную разгрузочную платформу, людей там уже оставалось мало. Основная часть личного состава закончила выгрузку из вагонов и сейчас строилась в походную колонну неподалеку. На платформе суетились только артиллеристы, скатывающие на нее свои уже освобожденные от креплений пушки.