На последней парте, стр. 6
— Как тебя зовут? — спросила тетя Дёрди.
Все страхи Кати разом прошли, едва она услышала голос учительницы.
— Кати Лакатош.
Тетя Дёрди кивнула, словно этого именно и ожидала.
— Какой предмет ты любишь больше всего, Кати? — спросила она.
— Пение, — ответила Кати.
— А еще?
— Гимнастику.
— Ну, а затем?
— Рисование.
То ли учительница была удовлетворена, то ли ей надоело спрашивать, но она умолкла. Потом все же спросила еще:
— У тебя остались какие-нибудь учебные принадлежности с прошлого года?
— А у меня и не было ничего.
И так как тетя Дёрди ничего не сказала на это, Кати пояснила сама:
— У нас, там где я училась, все давала школа, но уносить домой ничего не разрешалось. После уроков мы всё складывали в большой шкаф…
Кати умолкла и с тревогой ждала, когда же тетя Дёрди спросит, почему им не позволяли уносить школьные вещи домой. Ну как ей объяснить, что дедушка непременно использовал бы ее учебники на самокрутки, Руди немедля прикарманил бы все ее карандаши, так что их и не сыскал бы никто до самого судного дня, Шаньо исчиркал бы все ее тетрадки, а Лаци, который играет в ресторане и даже не родственник им, а просто так живет в их доме, — Лаци стал бы надраивать тетрадкой для арифметики свою скрипку.
Но тетя Дёрди ни о чем не спросила. Странно. Эта учительница видит Кати первый раз в жизни, первый раз смотрит в ее черные блестящие глаза, видит красный ее бантик, то и дело взлетающий на конце косички, ее маленькие, сжатые в кулачки руки — и уже знает, что у нее нельзя спрашивать, почему в их классе все учебные принадлежности хранили в большом шкафу…
К ним подошла тетя Бёшке, поблагодарила учительницу «за доброту», отчего Кати опять рассердилась на нее, потому что тетя Дёрди, правда, ничего плохого ей не сделала, но и «доброты» никакой и в помине не было. Потом тетя Бёшке стала подталкивать Кати к лестнице. И все ворчала, ворчала без передышки:
— Даже не поздоровалась, как полагается!
— Но я же здоровалась!
— И ответить прилично не могла, когда тебя спрашивали.
— Отвечала я, — возмутилась Кати и, перепрыгнув сразу через три ступеньки, приземлилась прямо перед каморкой вахтера.
Старик буркнул, не подымая головы:
— Скачете всё! — Потом все же поднял голову и вдруг воззрился на Кати: — Вот как! Теперь и ты уже сюда ходить будешь!..
На крышке кухонного ящика Кати разложила все свои богатства. Возвращаясь из школы, они с тетей Бёшке накупили всего, что только нужно было для четвертого класса. Кати умоляла купить ей еще маску черта, но тетя Бёшке ни за что не соглашалась. Наконец они сговорились на нескольких бумажных масках. Две из них Кати тут же прикрепила к стене, над ящиком: зайца и льва. Но что бы она ни делала, в ушах у нее звучал голос вахтера: «Вот как! Теперь и ты уже сюда ходить будешь!», «И ты уже…»
Дома никого не было. Тетя Бёшке ушла за своей трудовой книжкой, завтра она уезжает. Папа и оба брата уже устроились на работу. Правда, тетя Бёшке наказала Кати хоть немного убраться в комнате да начистить картошки и луку, чтобы ей, вернувшись домой, побыстрее приготовить обед, но у Кати не было ни малейшего настроения заниматься такими вещами. Даже книжку по пению она вместе с другими сокровищами спрятала в ящик, хотя там были такие красивые картинки! И почему это вахтер сказал: «Вот как! Теперь и ты…»?
Кати поправила за пазухой конвертик с писчей бумагой и побрела на улицу.
На углу, возле стола с цветами, сидел Хромой дядя. Кати уже приметила, что стол покрыт сверху жестью, и ей это понравилось. Вот такой стол нужно бы и бабушке… Хромой продавец сидел, уставившись прямо перед собой и вытянув вперед ногу — ту, что из дерева. По своему обыкновению, он молчал. Даже когда у стола останавливался покупатель и начинал перебирать цветы, хромой все равно сидел молча, будто воды в рот набрал. Бабушка в такие минуты надрывалась до хрипоты: «Фундук, лесной орех, прошу пожалуйста!»
Кати ни за что на свете не осмелилась бы заговорить с Хромым дядей — так мрачно сидел он на своем видавшем виды стареньком коричневом стуле. Собственно говоря, не Кати положила начало знакомству. Просто она стояла поодаль, на почтительном расстоянии, и смотрела на старика. Ей очень хотелось узнать, где он потерял свою ногу, но разве осмелилась бы она задать такой вопрос! И вдруг поднялся ветер, приподнял Катину юбку с большими розами, потом подхватил розовую шелковую бумагу на столе у Хромого дяденьки и понес, понес прямо к проспекту Ленина. Кати в два прыжка догнала разлетавшиеся листки и положила их на стол.
— Хорошо, — кивнул ей Хромой дядя.
Знакомство состоялось.
Кати чувствовала, что теперь уже ничто не мешает ей устроиться на краешке тротуара, у деревянной ноги хромого. И она, присев на корточки, стала смотреть на цветы. В высокой посудине с узким горлышком стояли большие красные розы; они были бархатистые, красивые. Кати смотрела, смотрела и совсем загрустила. И еще ближе пододвинулась к деревянной ноге Хромого дяди. Но лучше уж отвернуться и не видеть красных роз, ведь это из-за них ей стало вдруг так грустно, прямо хоть плачь. А расплачешься — как объяснить Хромому дяде, почему плачешь? Ведь он непременно спросит. Взрослые не могут не спросить и, конечно, ждут, чтобы им ответили ясно и определенно. Но разве всегда можно ответить на вопрос? Взять хотя бы Кати — что она могла бы сейчас ответить? Голодная? Но ведь ее заставили съесть на завтрак два громадных куска хлеба с маслом. И все же она как будто голодная. На душе у нее голодно…
В другом ведерке розы были разных цветов, они то и дело кланялись от ветра. Иногда прижимались друг к дружке, как Кати и Шаньо зимой, когда через порог их глинобитного домика пробирался холод. Многие цветы расходились в стороны и качались одиноко, каждый сам по себе. Маленькая желтая розочка совсем склонила головку на край ведра. Слишком коротко ее срезали, вот она и не могла тянуться вверх, как все. Над ней чванно покачивалась большая белая роза, словно смеялась над желтой малышкой. А желтенькая терпела ее высокомерные насмешки… Хромой дядя даже вздрогнул от неожиданности, когда Кати сказала вдруг громко:
— Вот чистый конверт, там и бумага есть. Дайте мне эту желтенькую!
Хромой дядя молча подал ей желтую розу.
Кати положила конверт на стел. Потом воткнула цветок в волосы и убежала.
3
— Куда собралась? — спросила тетя Лаки и смерила Кати с ног до головы критическим взглядом.
— В школу, — ответила Кати.
— Вот так?! — вытаращила тетя Лаки глаза, толстой рукой ухватившись за прислоненную к дворницкой метлу. — Впрочем, мне-то что! — Тетя Лаки пожала плечами и в сердцах принялась подметать двор.
Кати вышла на улицу.
«Вот так?!» — спросила тетя Лаки. Но как «так»? Что ей не понравилось? Волосы Кати заплела и умылась как следует, потому что вечером тетя Бёшке слово с нее взяла. Ботинки надела, голубую кофту и юбку с розами. Школьные вещи, по крайней мере те, что уцелели после вчерашней битвы, сложила в соломенную сумку. Эту сумку тоже дала ей тетя Бёшке. Правда, одна ручка у нее оторвалась, но вторая целая, а для сумки одной ручки вполне достаточно.
Ручку оторвал вчера Шаньо. То есть, вернее, даже не Шаньо…
Словом, дело было так. Пришли вчера братья домой, увидели на ящике книжки, тетрадки и все, что тетя Бёшке накупила для Кати, и к тому времени, как Кати вошла на кухню, половина тетрадей исчезла, в книге для чтения у всех мальчиков и девочек появились усы, от масок ничего не осталось, только те две и уцелели, что Кати прикрепила вчера на стену. У цветных картинок тоже ноги выросли. Счастье еще, что не тронули красивый ящичек для карандашей с картинкой на крышке! И в довершение всего Шаньо натянул сумку на голову, вскочил на ящик и стал кричать, что он полководец. Кати рассердилась, что ей не пришло это в голову, тоже полезла на ящик следом за Шаньо — ну, и сумка порвалась. Когда папа вышел из комнаты, все трое клубком катались по полу. А папа — он никогда не пытается установить истину, узнать, кто начал, почему и что произошло, — он просто-напросто отвешивал каждому по крепкой затрещине, кричал на них и тут же преспокойно закуривал свою трубку. Так было и сейчас, только трубку раскуривать он не стал, а вернулся в комнату, чтобы помочь тете Бёшке закрыть чемодан. И пришлось Кати отправляться в путь «вот так». Подойдя к школьному подъезду, Кати вдруг заколебалась и, перебежав на другую сторону улицы, оттуда стала следить за входом. Дети шли в дверь непрерывным потоком. Вот прошли большие уже мальчишки, сражаясь длинными линейками: один светловолосый парень крепко съездил другого по спине, но драки из этого все же не получилось. Какая-то старушка провожала маленькую девочку, похожую на куклу, какими в Катином городке торгуют на базаре. У девочки на щеках точно такие же розовые пятнышки! Вот прошел в двери директор с желтым портфелем в руке. Кати вся сжалась… Вдруг заметит ее и спросит: «Значит, это ты и есть Кати Лакатош?» Потом прошла стайка девочек лет, наверное, десяти, они все о чем-то быстро говорили друг с другом и шумели, словно стая гусей. Дети все шли, шли — одни постарше, другие помладше, — но ни у кого не было таких блестящих черных глаз и такой красивой, с розами, юбки, как у Кати.