На аптекарском острове, стр. 9

В первый момент мне даже показалось, что это не наше, а какое-то совершенно другое, незнакомое озеро. Лунный свет до краев заливал неподвижную гладь воды, и, казалось, озеро превратилось в огромное серебристое зеркало, в которое с молчаливым любопытством глядели притихшие сосны. В застывшем, густо усыпанном звездами небе луна горела так ярко и была такой огромной, что, казалось, стоит забраться на макушку высокого дерева — и, протянув руку, можно будет дотронуться до ее прохладной поверхности.

Мы спустились к берегу и присели на наш камень, который сверху походил на большого, дремлющего кота.

— Как здорово! — сказала Таня и, помолчав, добавила: — Ну, теперь веришь?

— Теперь верю, — сказал я. — А во что?

— Ну, в то, что здесь русалки живут?

— Ясное дело, живут. Они и рыбу всю съели.

— Неправда. Русалки рыбу не едят.

— А что они едят?

— Разве ты не знаешь? Русалки едят яблоки.

Таня встала, подошла к озеру и, присев, опустила руку в серебристую воду.

— Ты знаешь, — не оборачиваясь, сказала она, — иногда я почему-то жалею, что по луне люди ходили и всякие вездеходы ездили. Однажды я даже придумала для себя, что две луны существуют. На одну ракеты летают, спутники, ее сверлят, кирками по ней бьют, фотографируют. Ну, в общем, покоряют. А на другой, на той, которая людям по ночам светит, никто никогда не бывал и побывать не сможет. А вообще, будь моя воля, я бы записала луну в Красную книгу.

— Чудик ты, — сказал я. — Тебя бы саму в Красную книгу записать.

— Папа тоже говорит, что я «ненормальная». Поехали в прошлом году с ним в Москву. Зашли в Третьяковку. Я там встала около одной картины и отойти не могу. А потом вдруг реветь начала. Стою и реву как дура. И сама не знаю почему. Все решили, что я заболела.

— А как называлась эта картина?

— «Оттепель». И ничего вроде бы особенного. Поле, дорога размытая, избушка-развалюха с крышей под снегом. А на дороге две крохотные фигурки: старик вроде какой-то и рядом мальчонка маленький… Ни за что бы эту картину у себя дома не повесила.

— Почему? Разве она плохая?

— Дело не в этом. Картина прекрасная. Но смотреть на нее невозможно. Больно как-то. А вообще, если честно, ни за что бы не хотела стать художником.

— А кем бы ты хотела стать?

— Ведьмой. Построила бы себе здесь, на озере избушку, собирала бы всякие волшебные травы и варила бы из них приворотные зелья. Знаешь, что это такое?

— Знаю, — сказал я. — Наркотики вроде какие-то.

— Дурачок ты, — засмеялась Таня. — Никакие это не наркотики. Вот захочу я, к примеру, чтобы ты в меня влюбился. Соберу лунной ночью волшебных трав и корней, наварю из них приворотного зелья и дам тебе выпить.

Таня сложила ладони ковшиком, зачерпнула из озера и медленно, чтобы не расплескать, подошла ко мне:

— Пей.

Я наклонился и осторожно дотронулся губами до воды, в которой плавали серебряные лунные искорки.

Колька Шпынь был добрый парень, ничего не скажешь. Когда родители купили ему мопед «Рига-12», он не стал важничать и задирать нос, а честно и по справедливости давал прокатиться всем ребятам. Мопед с диким ревом и вонью носился по поселку, осыпаемый проклятьями дачников.

Мы с ребятами сидели на бревне, валявшемся около Колькиного забора, и болтали о том о сем. На мопеде поехал Генка, а моя очередь была как раз после него.

— Коль, а сколько у твоего кубиков? — спросил Славка.

— Да полста всего, — ответил Колька. — Конечно, это не ИЖ-«Юпитер» и не «Ява», но шестьдесят по хорошему асфальту он запросто делает. А как в гору прет — ну, зверь! Движок у него супер — приемистый.

— У моего дядьки на Украине «Цундап» с коляской, — сказал Никита. — Довоенный еще. Дядька его после войны из реки вытащил. Вот это, скажу вам, машина! У него даже задняя передача есть, представляете!

— Ну и что, — сказал я. — У нашего «Днепра» тоже задняя передача.

— Нет, мужики, — сказал Лебедь, — что ни говорите, а лучше «Хонды» мотоцикла нет. У него один движок чего стоит — больше семисот кубов. А скорость — двести. Вообще, у японцев сейчас самая крутая техника.

И в это время на дороге появилась Таня. Ребята замолчали, с любопытством поглядывая на ее приближение. А у меня почему-то сразу вспотели ладони, а в ногах появилась противная слабость.

— Здравствуй, Сережа, — сказала Таня, подходя.

— А, привет, — небрежно бросил я, будто только сейчас ее заметив. И до чего же гнусным и фальшивым показался мне собственный голос!

— Ты знаешь, — сказала Таня, — дедушка починил свой старый велосипед. Пойдем кататься. Я на багажник сяду. Можно даже и на озеро съездить.

Как мне хотелось в тот момент вскочить и сказать, что да, конечно, я согласен, что я жутко люблю кататься на велосипеде и что мы домчим с ней до озера в пять минут! Но я посмотрел на молчаливо ухмыляющихся ребят и словно прирос к проклятому бревну. Я ненавидел себя в эти секунды. Отвратительно чужим, пакостным голосом я сказал:

— Да не, неохота. Сейчас моя очередь на мопеде ехать. А на дедушкином велосипеде в другой раз.

Ребята одобрительно заржали.

Таня хотела что-то сказать, но передумала и, посмотрев на меня так, что мне захотелось исчезнуть с этой планеты, быстро, не оглядываясь, ушла.

Через несколько минут подлетел сияющий Генка.

— Ну, машина! Высший класс! Давай, Серега, гони. Только не газуй сильно. Она и так прет, будь здоров!

Я вскочил в седло и помчался по поселку. Я долго кружил по пыльным узким улицам в надежде встретить Таню. Но ее нигде не было. «Ладно, ничего, — говорил я сам себе. — Встану завтра утречком пораньше, пойду к ней, поговорю, и все образуется. Все будет хорошо. А потом мы обязательно пойдем на наше озеро». Именно так я и думал, с ревом несясь по ухабистой дороге. Но на душе было тоскливо.

Утром, когда Генка еще спал, а Анастасия Петровна едва начала варить манную кашу, я выскочил из дома. Всю дорогу до Таниного дома я бежал, хотя сам же твердил себе: «Ну, куда ты несешься. Спят же еще люди. Наверняка спят».

В саду возле дома у кустов красной смородины с корзиной, привязанной к поясу, стоял Танин дедушка. Он неторопливо срывал спелые рубиновые гроздья и что-то недовольно бормотал.

— Здравствуйте! — крикнул я. — А Таня уже проснулась?

— Таня? — старик обернулся и удивленно на меня посмотрел. — Опоздал, сынок. Уехала Таня.

— Как уехала?! — закричал я, не поверив своим ушам.

— Да так вот, уехала. Сегодня рано утром, с первой электричкой, за ней родители прикатили. Путевку, видишь ли, им семейную дали. В эту, как ее, Ег… Евг… в Елгаву. Тьфу ты, господи, и не выговорить. Будто ребенку здесь с дедом, с бабкой плохо. Нет, им обязательно Прибалтику подавай. А я так скажу, что у нас ничуть не хуже ихней Прибалтики.

Я повернулся и пошел прочь.

— Эй, паренек, постой! — крикнул старик. — Тебя, часом, не Сергеем зовут?

— Сергеем, — ответил я и замер.

— Тогда погоди. Таня тут кое-что передать тебе велела. — Старик вошел в дом и вскоре вышел, держа в руках плоский, размером с портфель, пакет.

Я схватил пакет и, даже забыв поблагодарить старика, опрометью побежал на поляну. На ту поляну, откуда начиналась дорога на озеро. Там я сел на поваленную сосну и торопливо развернул пакет. В нем лежала картина. На темном вишневом небе застыла огромная зеленая луна. Луна, по которой никогда не ступала нога человека. Внизу, под горушкой, словно волшебное зеркало, серебрилось маленькое лесное озеро, похожее на запятую. А на берегу озера, рядом с камнем, чем-то походившим на дремлющего кота, виднелись две крохотные фигурки.

На Аптекарском острове (повесть)

Глава 1. В саду