Тысячелетняя ночь, стр. 42

Стрельбище опустело: зрители отхлынули к навесам, под которыми весёлые трактирщики и бойкие служанки разносили пиво и дешёвое вино, горячившее и без того горячие головы.

— Куда исчез этот Блинкер? — громко недоумевал кто-то. — Подать сюда Кривоглазого! Уж не барон ли он переодетый, что не захотел чокнуться с нами кружкой доброго эля?

В это время одноглазый стрелок и хромой нищий, с большим трудом выбравшиеся из толпы, торопливо шли по дороге к лесу. Хромота нищего удивительным образом прошла за первым же поворотом. С возгласом облегчения он расправил широкие плечи и, сдёрнув с себя живописные лохмотья, швырнул их в кусты. Под ними оказалась такая же зелёная куртка, как у его товарища.

— Немножко чудесной мази, капитан, — ухмыльнулся он, — и я вылечу твой глаз не хуже того чёртова святоши.

Весело смеясь, Робин Гуд развязал чёрную повязку и высоко подкинул её в воздух.

— Пускай догоняет твои лохмотья! Но ты не думай, Филь, я ещё не рассчитался с милостивым шерифом: сегодня ночью ему не поспится, и он узнает, кто получил его золотую стрелу.

Глава XXVII

Весёлый пир в замке шерифа разгорался. Солнце уже клонилось к вечеру, и косые его лучи, упав на пиршественный стол, сверкали на драгоценных чашах и зажигали кровавые отблески в глубине стеклянного гранёного сосуда с мальвазией. Сосуд этот, предмет изысканной и редкой по тогдашним временам роскоши, принёс в дар шерифу заезжий флорентийский купец, и теперь он тешил взгляды гостей и гордость хозяина, занимая самое видное место на пышно убранном столе. Время от времени шериф повторял, протягивая объёмистую золотую чашу:

— А ну-ка, отведаем подарка солнечной Флоренции, — и каждый раз горделиво оглядывался. Молоденький кудрявый паж переливал в его чашу почти всё содержимое драгоценного сосуда, уносил его в соседние покои и возвращал снова наполненным. При этом, упёршись левой рукой в бок, паж высоко поднимал сосуд правой, чтобы присутствующие могли вдосталь им налюбоваться.

Узкий стол, за которым гости сидели с одной лишь стороны, тянулся вдоль стен зала, оставляя середину его свободной. Гости пили и ели долго и обильно, но наконец наступила очередь развлечений.

Раздались весёлые крики, и вдруг на середину зала выкатился маленький вертлявый человек в ярко-красном платье, толкая перед собой огромный и такой же красный шар. Минута — и он вскочил на этот шар и, искусно перебирая по нему ногами, быстро покатился вдоль стола. Второй человек — в ярко-жёлтой одежде с развевающимися синими лентами — вбежал в двери, держа на вытянутых руках маленького мальчика в пёстрой курточке.

— Хи! — крикнул он. Мальчик взлетел в воздух, перевернулся и оказался на плечах у красного плясуна на шаре. Стены замка дрогнули от восхищённых криков.

— Лови, молодец, — завопил весёлый толстый рыцарь, сидевший рядом с шерифом, и бросил зелёный шёлковый кошелёк одному из акробатов.

— Сто лет жить твоей милости! — радостно воскликнул тот и, высыпав из кошелька на руку шесть серебряных монет, принялся подбрасывать их в воздухе так, что они образовали сплошной сияющий круг.

— Хи! — крикнул третий акробат в зелёном платье, выбегая из двери. И мальчик, мелькнув в круге летающих монет и не задев ни одной из них, очутился у него на плечах.

Восторг рыцарей, подогретый крепкими винами шерифа, становился всё более непринуждённым. Пояса давно были развязаны, чтобы не служить помехой, так как слуги приносили всё новые и новые лакомые блюда. Под столом накопились такие груды обглоданных костей, что сытые собаки уже не дрались за них.

Теперь акробатов сменил человек в чёрной узкой одежде. Он втягивал в себя огонь пылающего факела, словно это было дорогое вино, и языки пламени вновь вылетали из его улыбающегося рта. Дамы восторженно взвизгивали и бросали ему монеты, а он, не прерывая представления, подхватывал их пальцами босой левой ноги и ею же засовывал монеты в висевшую на боку сумку.

— Довольно фокусов, — крикнул наконец развеселившийся шериф. Неприятная история с золотой стрелой вылетела у него из памяти, вытесненная винными парами. — Подать сюда певцов! Что же приказать бездельникам спеть для тебя, дорогая? — ласково обратился он к сидевшей рядом жене.

Молодая женщина в голубом, шитом серебром, платье, с живым и капризным лицом, сердито покачала головой.

— Мне всё равно, — вызывающе сказала она. — Ты не сумел сегодня удержать у себя лучшего стрелка Англии. Все смеются над тобой. Он предпочёл тебе, шерифу Ноттингемскому, неизвестную никому госпожу. Не хочу и разговаривать с тобой!

На лице шерифа выступили красные пятна.

— Послушай, милая жёнушка, — начал он не очень уверенно, но громкий звук трубы на дворе привлёк внимание пирующих.

— Что за чёрт… — начал было любезный хозяин, но рослый слуга появился в эту минуту в дверях, пересёк залу, отстранив фокусника, и опустился на одно колено перед креслом шерифа.

— Его преподобие епископ Герефордский, — сказал он громким отчётливым голосом, — и его преподобие приор монастыря Эмметского, и его милость благородный граф Гуго да Феррико просят твоего гостеприимства и защиты против неслыханного и наглого грабителя, презренного мошенника Робина Гуда.

Удар мечом по затылку не более ошеломил бы шерифа, чем это неожиданное сообщение. Краска сбежала с его пухлых щёк, и они сразу обвисли, а рот приоткрылся. Он ухватился за край стола, точно стараясь поставить его между собой и воображаемым противником.

— Я… я… — заикаясь проговорил он, — я…

Но тут, нетерпеливым жестом раздвигая слуг, в дверях появилась величественная фигура в чёрной сутане с пламенеющим от гнева лицом. Его преподобие епископ Герефордский, тяжело опираясь на посох, сделал несколько шагов и остановился посреди зала. По левую его руку, силясь держаться прямо на слабеющих ногах, шествовал оставленный жених, сиятельный граф Гуго да Феррико, справа, засунув руки за расшитый кушак дорожной одежды, блестя насмешливой улыбкой весёлых голубых глаз, шёл, небрежно покачиваясь, его преподобие настоятель Эмметского монастыря.

Живописное трио остановилось на минуту по прихотливой игре случая на коврике отбежавших в испуге фокусников. С усилием приподнявшись с тяжёлого кресла, бормоча подобающие случаю приветствия, шериф Ноттингемский готовился принять знатных гостей.

Наступила мгновенная тишина, особенно странная и заметная после шумного веселья, и вдруг…

— Оч-чень хорошо, — раздался пьяный и весёлый голос. — Очень хорошо. Огонь и всё т-такое. А эт-та троица что нам покажет?

Шериф побагровел и обернулся: слева от него с самого почти начала представления мирно похрапывал пьяненький и добродушный сэр Джон Гартфорд, известный не столько рыцарскими подвигами, сколько бочками выпитого вина. Теперь, выспавшийся и повеселевший, он, протирая близорукие глаза, повторял хриплым баском:

— А эт-ти трое… ряженые… н-на коврике… чем они будут нас потешать, любезный шериф?

Тишина, воцарившаяся в зале, была такова, что сам барон Гартфорд начал уже быстро собирать мысли и приходить в себя, но тут… весёлый смех, до того звонкий и заразительный, что невозможно было ему не последовать, нарушил испуганное молчание. Смеялась жена шерифа, смеялись её голубые глаза и кудряшки на щеках, и в ответ вдруг вся зала грянула смехом, до того оглушительным, что выбравшийся наконец из своего кресла шериф всплеснул руками и, схватившись за голову, обратно в него повалился. Пылающие глаза епископа Герефордского встретились с его сконфуженным взглядом, и ему показалось, что кованый посох гостя сейчас обрушится на его нечестивую голову.

Но смех, прокатившись по залу, быстро утих. Ещё смущённые, рыцари вытирали мокрые от слёз глаза, а дамы те закрывались широкими рукавами, спуская вуали на раскрасневшиеся лица, когда шериф, бормоча извинения, приблизился к окаменевшей в негодовании группе высоких гостей.

— Да не осудит меня твоё преподобие, — произнёс он, вытирая пёстрым платком струящийся по лицу пот. — Сэр Джон хватил лишнего, ему и пригрезилось непотребное. Благородные гости, прошу не оскорбить меня отказом, подкрепите силы, истощённые путешествием.