Дети Эдгара По, стр. 55

Видите ли, самое печальное заключается в том, что даже Он начинает забывать подробности. А когда Он забывает, вещи изменяются и пропадают. Пока что это лишь мелочи — определенные запахи, кто-то забыл дать ребенку руку, а какому-то мужчине — свободу, которой он заслуживает. Некоторые из нас, работающие на Бога, не знают, откуда мы взялись, и правильно ли мы все делаем. Мы знаем лишь одно: что Его состояние все ухудшается, и надо быстро что-то предпринимать.

Увидев ваши рисунки, Он вспоминает кое-что, а иногда даже снова становится самим собой. Тогда мы можем с Ним работать. Но без вашей работы, когда мы не можем показать Ему Его самого, некогда созданные Им образы или сказанные Им слова, тогда Он просто старик с увядающей памятью. А когда Его память пропадет, не останется ничего.

Я больше не хожу в кафе «Бремен». Я испытала там страшное переживание, после которого невзлюбила это место. Через несколько дней после последней встречи с Четвергом я сидела в кафе, рисуя по его просьбе поросенка, Гибралтарскую скалу и древнюю испанскую монету.

Закончив с монетой, я подняла глаза и увидела герра Риттера, внимательно наблюдавшего за мной со своего места за стойкой. Слишком внимательно. Мне следует быть осторожнее с теми, кому я позволяю увидеть мои рисунки. Четверг говорил, что вокруг множество всяких, кому ничего так не хочется, как навсегда стереть определенные воспоминания.

М. Риккерт

Леда [47]

Разбивая яйцо, я думаю о ней. Как могла она так поступить со мной, прекрасная Леда, как могла ты так поступить со мной? Каждый день я начинаю с омлета из трёх яиц. Я беру хрупкую сферу и вспоминаю её вульву. Потом ударяю яйцом о чашку. Оно трескается. Несколько кусочков скорлупы прилипают к клейкому белку, стекают с ним, и я гоняю их вилкой, пытаясь подцепить зубчиками, но они остаются недосягаемыми — прямо как она. Но не совсем. Недосягаемая Леда.

Как надо любить красивую женщину? Я думал, что знаю. Думал, что моей любви хватит. Хватит преданности. Помню, когда она была повёрнута на стрекозах, и носила серёжки в виде стрекоз, и у нас были простыни со стрекозами, абажуры со стрекозами, пижамы со стрекозами, так что меня уже тошнило от них, разве я сказал ей хоть слово? Разве я сказал — Леда, меня тошнит от чёртовых стрекоз? Нет. Я молчал. Я даже послал за стрекозиными яйцами. Можете себе представить, какой издёвкой звучит это для меня сейчас! Я тщательно следовал всем инструкциям и сберегал от неё секрет — страшно думать, что она поняла благодаря моему подарку: господи боже, да я стал настоящей стрекозихой. Я держал их в прудовой воде. Следил, чтобы они не замерзали. Наконец они вылупились, или вышли из коконов, называйте, как хотите, а я всё продолжал нянчиться с ними, втайне, и наконец почти тысяча молодых стрекоз явилась на свет, и тогда я поднёс их в коробке, а когда Леда открыла её (быстро, иначе сюрприз мог не получиться), стрекозы вылетели — серебряные и голубые, желтые, зелёные, пурпурные. Тысяча стрекоз для неё, а она посмотрела своими фиалковыми глазами на меня, потом на них, порхавших вокруг, и сказала — никогда я не забуду её слов: «А на пижамах они совсем другие».

О, Леда! Моя Леда в саду, склонилась над летними розами, на ней шёлковое стрекозиное кимоно на голое тело, тут появляюсь я и застаю её, видение, мою жену, она поднимает глаза, видит, что я смотрю на неё, спокойно развязывает поясок, кимоно соскальзывает на землю, а она отворачивается, наклоняется и начинает подстригать розы! Ха! В грязи, на солнце, в ночи. Леда во всём. Во всём. Кроме одного.

Она входит в кухню. Под глазами тёмные круги, босые ноги опухли, живот торчит. С минуту она просто стоит и смотрит, как я разбиваю яйца, потом кашляет и шлёпает к кофеварке, наливает себе чашку кофе и ложку за ложкой кладёт в неё сахар, а я сначала борюсь с искушением, но наконец не выдерживаю — разве я не любил её когда-то? — и говорю:

— Он с кофеином.

Я знаю, что она смотрит на меня усталыми фиалковыми глазами, но не хочу возвращать ей любезность и, совершая вращательные движения запястьем, — о, как много Леда знала о движениях запястья! — взбиваю омлет.

— Сколько раз тебе повторять, — говорит она, — это не такие роды.

Я пожимаю плечами. Разве я что-нибудь о ней знаю? Лебедь, твердит она. Яйцо.

Ага, он провернул эту штуку со стрекозиными яйцами и с тех пор все уши мне ими прожужжал. «Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? — талдычит. — Разве ты не помнишь тех стрекоз?»

Помню, как же. Помню стрекоз в сахарнице, стрекоз в банке с мёдом. Помню, как стрекозы застревали между стеклом и москитной сеткой, путались у меня в волосах, ползали по моей голой спине своими липкими лапками, пугали меня до смерти.

Но лучше всего я помню то, что он с этими стрекозами просто не въехал. Он считает, что должен давать мне всё больше. Такая у него любовь. Я это знаю, и тогда знала, только это не имело значения, потому что с ним было хорошо в постели, и в грязи, и на кухонном столе, вот я и подумала, ну, не въехал человек, ну и что, ведь мы же с ним друзья? Ну, подарил бы пару серёжек в виде стрекоз или ожерелье со стрекозами, и хватит. Были бы мне нужны эти твари живьём, разве бы я их носила? Короче, так я раньше думала и не обращала внимания на то, что он не семи пядей во лбу, а теперь обращаю.

Он и яйца бьёт так, как будто это что-то значит. А я устала отгадывать его загадки. Я наливаю себе кофе, а он, нарочно не глядя на меня, бормочет — оно, мол, с кофеином, и мне хочется вылить всю чашку ему прямо на голову, но я сдерживаюсь и иду в гостиную, посидеть в зелёном кресле с откидной спинкой, где я сбила себе гнёздышко из одеял, и посмотреть на птиц. Всё тело болит. Надо его бросить. Он меня предал. Я делаю глоток кофе. Стараюсь не вспоминать. Крылья, о, невозможные крылья. Запах перьев. Острый клюв. Крик. Ритмичное биение. Я прижимаю ладони к животу. Надо кого-нибудь позвать, но после той ночи и того звонка у меня нет сил. У меня началась другая жизнь. Я больше не прекрасная и любимая. Я чужая и одинокая.

— Горячая линия для жертв насилия.

— Я… я…

— Так, сделайте глубокий вдох.

— Он… он…

— Да?

— Он…

— Да?

— Изнасиловал.

— Так. Так. Я вам сочувствую. Вы правильно сделали, что позвонили. Мы здесь, чтобы вам помочь. Он ушёл?

— Да?

— Вы в безопасности?

— Что?

— С вами кто-нибудь есть?

— Мой муж, но…

— Ваш муж сейчас с вами?

— Да, но…

— Если вы дадите мне свой адрес, я к вам сейчас же кого-нибудь пошлю.

— Я…

— Так, вы плачете?

— Он…

— Да?

— Изнасиловал меня.

— Ваш муж?

— Нет, нет. Он не верит…

— Мне жаль, мне правда очень жаль.

— Это было.

— Я знаю. Знаю. Итак, вы можете дать мне ваш адрес?

— Лебедь.

— Что?

— Ужас.

— Вы сказали лебедь?

— Я всегда думала, что они такие красивые.

— Лебеди?

— Да.

— При чём тут лебеди, ну, то есть…

— Я просто гуляла в нашем дворе, луна сегодня такая красивая, и тут он налетел на меня.