А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9, стр. 110

Не знаю. Греческие боги частенько вмешивались в ЛИЧНУЮ жизнь смертных, но никогда даже не пытались повлиять на ход человеческой истории, на прогресс. А теперь вот и людей стало слишком много - боги не успевают уследить за всеми и за каждым. Я вообще не верю в Бога и в богов. Я не верю, что существует разумная сила, способная влиять по своему усмотрению на мою жизнь. Но я верю, что бывают на свете очень странные люди. Я просто знаю это.

КОНЕЦ ВТОРОГО ВАРИАНТА

9 декабря".

Дочитав до даты, он сложил распечатку поаккуратнее, поднялся и прошел в кабинет. Включил люстру. Включил настольную лампу. Положил распечатку на стол, но сам садиться не стал - прошел к окну и некоторое время смотрел на заснеженную улицу и черный дом напротив. "А на дворе белым-бело - это снегу намело... А за окном черным-черно - это ночь глядит в окно..."

Вернулся к столу, опустился на полужесткое сиденье резного стула с прямой высокой спинкой, взял шариковую ручку и сразу же стал писать выводить, чертить, разрисовывать свои арабески - тут же, пониже даты, благо свободного места хватало.

"Теперь стало значительно лучше. Но надо постараться, чтобы получился совсем гнусный, вонючий старикашка. 1. Иногда его схватывает позыв на низ (это называется императивным позывом), он все бросает и мчится в сортир. 2. Когда питается - весь подбородок замаслен. 3. Халат никогда у него не стирается, попахивает козлом. 4. Еще что-нибудь. Подумайте.

Не забывайте, что Ваше умение "помнить все без исключения" должно быть им хорошо известно. Поэтому обратите внимание на Ваши неудачные выражения типа "если не ошибаюсь", "не помню точно, кто", которые в свете названного факта выглядят для внимательного читателя странновато и малоестественно..." Он написал еще с абзаца: "Не надо так много об обстоятельствах личной жизни. Это бесполезно..." Но тут же перечеркнул эти слова крест-накрест и приписал: "А впрочем, пишите, как хотите".

Посидел, вертя ручку в пальцах, и вдруг тихонько запел, отбивая ритм ребром ладони:

- Где храбрец? - крикнул он, прерывая ритм и тут же снова подхватывая его:

- Где трус?

Он оборвал себя и быстро приписал в самом низу:

"Не надо имен. Я никакой знаток чекизма-кагэбизма, но я понимаю одно: они о нас знают ровно столько, сколько мы сами говорим о себе и пишем. А значит, чем меньше мы говорим и пишем, тем меньше они о нас знают".

Потом он перечитал все только что написанное и положил ручку.

- Я не трус, - произнес он убежденно. - Я просто предусмотрителен. А точнее - стараюсь быть таковым. Так что - "несите меня бережно!.."  

Глава пятая

ДЕКАБРЬ. ЧЕТВЕРГ.

РОБЕРТ ВАЛЕНТИНОВИЧ ПАЧУЛИН,

ПО ПРОЗВИЩУ «ВИНЧЕСТЕР»

Сегодня мы вышли на работу особенно не в духе. Даже не побрившись, что служит у нас признаком самого категорического неприятия реальной действительности. Сопели с раздражением. Массировали свое красно-коричневое пятно на затылке - видимо, ко всему вдобавок, и затылок еще ломило вследствие атмосферных перепадов и нехватки кислорода в городе и области. На своего верного и единственного секретаря-референта мы посмотрели мельком, неприязненно поджав губы, кивнули ему как бы в рассеянности и сразу же полезли в архив. При этом мы изволили напевать на мотив кукарачи какую-то ритмическую белиберду: "ни-ка-ку-ник са-на, ни-ка-ку-ник са-на..."

Было девять часов две минуты. Не дождавшись от начальства доброго слова, я снова сел за свой стол и на всякий случай вывел на принтер расписание сегодняшнего утра. Сеанс был назначен на десять, и пароль был "аятолла". Детали не сообщались, однако стояла пометка: "с отцом и с сопровождающим". Понимай, как захочется. Я понял так, что кроме папани (а не мамани, - и это уже само по себе явление скорее редкое), мальчишку будет сопровождать еще некто - например, казначей с чемоданом зеленых. Что было бы весьма и весьма своевременно. У нас в казне оставалось денег на один месяц (при наших-то потребностях), а в списке предстоящих пациентов числилось всего двое, причем одна из них была девочка, дохлый номер.

В девять тридцать ровно позвонили в дверь, я поглядел на сэнсея и, поскольку ни указаний, ни даже намека на указания не последовало, пошел открывать. Недоумевая. Впрочем, тут же выяснилось, что это не пациент пришел раньше назначенного времени, а какие-то двое мальчишек, шмыгая соплями, просят клей "Момент" - шина у них спустила, велосипедная. Я без всякой жалости послал их этажом выше (или ниже, по их собственному выбору) и вернулся на рабочее место, где в ответ на вопрошающий взгляд доложил обстановку.

Мы изволили усмехнуться. Это была особенно ненавидимая мною усмешка Усмешка Подавляющего Превосходства. За такой усмешечкой обычно следовала краткая, но исчерпывающая лекция на тему: поразительно, как нынешняя молодежь плохо разбирается... Поразительно, как мало разбирается нынешняя молодежь, да и молодежь вообще, в окружающей ее реальности (было произнесено в манере зануды-Хирона, поучающего малолетку-Геракла). Эта ваша велосипедная история - замечательно характерная реплика дремучих представлений начала века. Даже ему (Хирону) известно, что нынешние сопляки используют клей "Момент" исключительно для того, чтобы его нюхать. Они его нюхают, паршивцы (сказано было мне). Ловят кайф. Что еще за велосипеды, сами подумайте, в разгар декабря?.. Какое сегодня число, кстати?

Я (с каменным, надеюсь, лицом) сообщил ему, какое сегодня число, а заодно - день недели и московское время, после чего разговор наш естественным образом прекратился и каждый занялся своим делом. Он листал древние вырезки из газеты "За рубежом", а я думал о двух мальчишках, которые (синие от холода и сопливые, отравленные и жаждущие новой отравы) обходят сейчас квартиру за квартирой и выпрашивают "Момент", чтобы потом в подвале каком-нибудь, провонявшем кошками и бомжами, словить свой дешевый кайф - сладостный и тошнотворный, как сама наша вонючая жизнь, в скобках житуха.

В десять ноль четыре раздался звонок, и сенсэй проворчал: "Еще бы минута, и я бы приказал гнать его в три шеи. Вовремя прийти не способны, новороссы..." Я отправился открывать. В дверной глазок наблюдались по ту сторону решетки три фигуры: одна очень большая, черная, вторая значительно поменьше - элегантно-серая, а третья совсем маленькая, черненькая с беленьким. Я открыл дверь и вышел к решетке.

Главный у них был, конечно, человек в сером костюме, дьявольски элегантный, с матово-бледным (как у графа Монте-Кристо) лицом и совершенно змеиной улыбкой на блестящих (словно бы намакияженных) устах. Который в черной обтягивающей коже, - огромный качок, рыжий, лысый, конопатый и круглоголовый, - тот несомненно был у них "сопровождающий". А собственно пациентом был, разумеется, пацаненок: мальчик лет семи, а может быть, и десяти (я не специалист) - в строгом черном костюме, белая сорочка с галстучком, блестящие лакированные туфельки, держится за папанину ручку и выглядит противоестественно и даже, на мой взгляд, неприятно, как и всякий ребенок, одетый нарочито по-взрослому. Без сомнения, это были "они", но я как человек педантичный и склонный все формализировать открывать им решетку не стал, а только поздоровался со всей доступной мне вежливостью: