Мастера, стр. 2
После обеда человек сказал:
— Ну, а теперь самое время познакомиться. — Он протянул руку: — Василий Иванович Кукин.
Рука была небольшая, но очень крепкая, а ладонь, как панцирем, покрыта мозолями. Витька сжал её изо всех сил и ответил:
— Витя, — подумал и добавил: — Круглов.
— Ну что ж, Витя Круглов, поели, побеседовали — пора и за дело браться. Не надоело глядеть?
Витька замахал руками: не надоело, мол.
— Ну, гляди, милый. Такое сейчас твоё дело — глядеть да учиться.
И Василий Иванович полез в свою кабину. Экскаватор взревел, выстрелил синим чадным дымом и ожил, заработал. И тут Витька вдруг вспомнил, что не поблагодарил Василия Ивановича за обед. Он так покраснел, что слёзы выступили.
Витька бросился к экскаватору и остановился удивлённый. Сквозь окошко виден был Василий Иваныч, но лицо его, ещё несколько минут назад весёлое и добродушное, стало строгим и напряжённым, как у лётчика, решившего идти на таран.
Витька видел недавно фильм: точь-в-точь такое лицо было у одного лётчика-истребителя.
Витька закричал, замахал руками, но Василий Иваныч не слышал. Да и сам Витька за рёвом и скрежетом экскаватора едва слышал себя.
Но вот Василий Иваныч случайно повернулся, увидел Витьку, высунулся.
— Ты чего? — спросил он.
— Спасибо! — закричал Витька.
— Что?
— Большое спасибо за обед! — У Витьки даже горло заболело, так он закричал.
Василий Иваныч услыхал, с улыбкой кивнул, губы его зашевелились. И Витька скорее догадался, чем расслышал:
— На здоровье!
Взрослый друг
Экскаватор, на котором работал Василий Иваныч, назывался ОМ-202, «омич». Это значит, что сделали его в далёком сибирском городе Омске. А до этого кем только не работал новый Витькин друг: и токарем, и заправщиком мотовоза, и водителем этого самого мотовоза! Но всё это было до тех пор, пока в году, восемнадцатилетним парнишкой, не пересел на экскаватор.
Так с тех пор и работает — на самых разных экскаваторах.
И нет, пожалуй, такого, с которым бы он не справился.
Витька и не думал никогда, что со взрослым человеком можно так здорово, так интересно дружить.
Мама и папа уйдут на работу, ребята — кто в детский сад, кто в школу, а Витька топает на пустырь, издали машет рукой, здоровается с Василием Иванычем.
Особенно он любил такие случаи, когда вдруг не хватало самосвалов и в работе получались перебои. Раз самосвалов нет, то и экскаватору делать нечего, некуда грузить грунт.
Василий Иваныч сердился, а Витька потихоньку радовался, потому что можно было всласть наговориться. Вообще-то Кукин особенной разговорчивостью не отличался. Скомандует, что надо делать шофёрам самосвалов, и молча орудует отполированными до серебряного блеска рычагами и педалями. Многотонный ковш летает так легко и точно, что кажется, никаких усилий Василий Иванович не прикладывает.
Но когда Витька в первый раз попал в кабину экскаваторщика и попробовал пошевелить этими самыми рычагами — ничего у него не вышло.
И стало понятно, отчего у Василия Ивановича такие могучие покатые плечи, а руки покрыты мозолями, крепкими, как кость.
— Ничего, Витька, подрастёшь, накопишь силенок, возьму тебя в ученики.
Мама сперва побаивалась — как бы с Витькой чего не случилось, но, когда познакомилась с Василием Иванычем, успокоилась. Она поняла, что ничего худого произойти не может, если рядом этот удивительно спокойный, с доброй улыбкой человек.
— Правильно делает мать, что беспокоится, — сказал Василий Иваныч, — моей матери просто некогда было следить за мной — слишком много нас у неё было. И однажды (я уж постарше тебя был) чуть не случилась беда.
— Это когда было, — спрашивает Витька, — во время войны?
Василий Иваныч рассмеялся.
— Эх, Витька, Витька! Я во время войны вовсе уж взрослым был. На таком же экскаваторе работал. Только та машинка чуть послабее была. Война… Как-нибудь будет время, расскажу. А беда гораздо раньше случилась. О войне с фашистами тогда никто ещё и не думал…
Василий Иваныч уселся поудобнее на железобетонную плиту и задумался.
— Вот я тебе, наверное, совсем древним стариком кажусь, а мне детство так ясно помнится, будто вчера мальчишкой бегал в своей Новой Ладоге. Я ведь оттуда. Родом — из Новой Ладоги…
Снежная крепость
Василий Иваныч, тогда ещё просто Васька, построил вместе с друзьями снежную крепость. Такая крепость получилась — чудо, а не крепость, настоящий замок — стены почти метровой толщины, крыша, амбразуры с запасом снарядов-снежков и алый флаг на углу развевается красота!
Но, видно, Васька и его друзья в ту пору строителями были никудышными, потому что во время особенно жаркой атаки крепость дрогнула, закачалась и рухнула, завалив главного своего создателя — Ваську Кукина. Была уже весна снег отяжелел, набух водой и прихлопнул Ваську так, что голым озябшим рукам совсем не поддавался.
Мальчишки перепугались: Васька молчит, и что там с ним — неизвестно. Они и разбежались по домам. Мальчишки ничего не рассказали взрослым. Они юркнули в тёплые постели, но заснуть не могли — их мучила совесть.
В этом месте рассказа Витька возмущённо топнул ногой.
— Друзья называются! Как же это можно — бросить друга в беде?!
Василий Иваныч улыбнулся:
— А ты бы не бросил?
— Никогда! — твёрдо ответил Витька. И это было чистой правдой.
Василий Иваныч задумался, и Витька увидел, что он далеко-далеко сейчас, в своём детстве.
Очень страшно тогда было Ваське Кукину. Холодно ему было, мокро и жутко хотелось есть. А самое главное — так обидно, что слёзы сами собой текли и текли. Бросили одного.
А уж ночь на носу. Как же так?! Что же делать теперь?
Сдаваться Васька не собирался. Он изо всех сил пробовал выбраться из ловушки сам. Но одну руку придавило снежной стенкой — не пошевелить, а другая, свободная, закоченела до того, что пальцы торчали растопыркой, отказывались работать. Клонило в сон. И всё-таки он копал и копал. Скрёб шершавый снег ногтями, содранными до крови, ревел в голос, но копал.
Наконец ночью уже у приятелей его, братьев-близнецов Саньки и Павлика Роговых, совесть победила страх. Они растолкали спящего, очень усталого после работы отца и всё ему рассказали. Отец вскочил, быстро оделся, схватил лопату и побежал будить соседей. У порога он не забыл влепить по затрещине сыновьям за трусливое их молчание.
Откопали Ваську Кукина, принесли домой. Плачущая мать с соседками долго оттирали его. Видно, только упрямство и спасло мальчишку: если бы перестал копать, двигаться, царапать снег, оттирать было бы некого. Потом отнесли его в жарко натопленную баню, долго выгоняли берёзовыми вениками и паром простуду из тощего тела. И выгнали.
Через три дня Васька и братья Роговы строили новую крепость. Остальные приятели стыдливо сидели по домам.
Так окончился первый строительный опыт Василия Иваныча Кукина.
Планёр
Витька очень любил, когда Василий Иваныч рассказывал о своём детстве. А тот и сам любил вспоминать.
Витька был благодарным слушателем. Сидит, не шелохнётся, слово боится пропустить. Мишке Пухову и Лёхе Серову он теперь был готов спасибо сказать за то, что из-за них карантин вышел. Витька за это время столько узнал всякого, что ни в одной книжке не прочтёшь, ни в одном кино не увидишь.
Василий Иваныч рассказывал: «А ещё все мы, мальчишки и некоторые отчаянные девчонки, увлекались строительством планёров. Сейчас вас ничем не удивишь. Ну, летают вокруг Земли спутники! Ну, по Луне люди ходят! Подумаешь! А для нас тогда — увидишь в небе самолёт — целое событие, разговоров на неделю. А уж полетать на нём — вообще вещь неслыханная. А так хотелось, что и сказать нельзя. Мы целый год строили планёр. Из каких только самых невероятных материалов он не сооружался! Труднее всего было достать покрытие для крыльев. Конечно, о перкале (такой материей покрывали тогда крылья самолётов и планёров) думать было нечего. Но выход нашёлся: три бязевых новеньких простыни, гордость матери, подошли как раз. Мать получила бязь по карточкам и очень гордилась новыми простынями. Представь, что было, когда она увидела их разрезанными на куски! Но она была доброй женщиной и прекрасно понимала: сделанного уж не воротишь, тем более, что я успел пропитать будущие крылья олифой — таким маслом, которым разводят краски. На деревянные части пошли доски нашего забора, на растяжки — бельевые верёвки. Сиденьем для планериста служил небольшой эмалированный таз, который, кстати сказать, спас меня от увечья. Колёса от старой, вконец прохудившейся детской коляски отдала соседка.