Деревня Цапельки, дом один, стр. 6

— Входите, гости дорогие, — сказал дед.

Сени в доме оказались пустыми, ничем не захламлёнными. Комната одна. Широкая, в три окошка. По избе — запах яблок. Пол вымыт недавно. На нём трава разбросана — вместо половика. Лавка тоже выскобленная, чистая, а на столе хлеб да сахар в пачке, — такой отец из города привозил.

— Ждал, что ли, кого? — спросила бабушка, осматриваясь.

— А вас и ждал. Нашёл в лесу бадеечку, ну, думаю, значит, и гости будут. Сейчас самовар вздую.

Он ушёл в кухню, за переборочку. Слышно было, как он щиплет там лучину и жужжит себе под нос:

Алёна затаилась, прислушалась.

Старик замолчал. Алёна стала разглядывать комнату. Стены были бревенчатые, пустые, без фотографий. Таких ни у кого в деревне нет.

В простенке между окнами висело большое зеркало в деревянной раме. Алёна поглядела на себя и засмеялась: зеркало ей щёки раздуло, нос сплюснуло, а глаза в разные стороны развело. Она голову откачнула — и вот уже лицо стало длинное, как огурец, нос на нём тоже длинный, а глаза где-то на щеках!

— Дедушка! — позвала Алёна со смехом. Да и осеклась.

Увидела: из-за зеркала торчало длинное белое перо. Не куриное это. Да и кур у деда нет. Не куриное. Дикое какое-то, лесное. Она подошла на цыпочках к перу, протянула руку, но дотронуться не решилась.

Отвечает красавица птица:

— Баушк! — позвала Алёна шёпотом. — Слышишь, что он поёт?

— А что? — не поняла бабушка.

— Твою песню-то. «Сырыборы»…

— Ну что за диво…

— Чего вы там шепчетесь? — проговорил дед, ставя на стол самовар. — Давайте-ка чай пить.

Бабушка достала из корзины всё, что было, разложила на столе. А дед ещё яблок принёс — они у него в углу в берестяном коробе стояли. Вот и пахло-то от них по всей избе, как в саду.

— Ко времени приехал, — сказал он. — Аккурат яблоки падать начали.

Дед пил чай не спеша, из блюдечка. Алёна на него всё глядела, глядела, прямо глаз отвести не могла. Дед заметил это, поставил блюдце на стол, засмеялся:

— Что, глазастая, али признала? — и подал ей самое большое яблоко, с веточкой и двумя листочками.

Напились чаю. Бабушка стала прощаться.

— Куда так рано? — удивился дед.

— А мы идём сено сушить.

— А… Ну берите еду.

— Что ты! Я тебе с Алёнкой ещё пришлю. — Бабушка заспешила, перевязала платок перед зеркалом, и они все трое вышли.

Алёнка оглянулась на сад, на избу и вдруг остановилась: возле двери прибита дощечка, а на ней цифра. Вот точно такая, как Женька на песке рисовал: будто стоит на одной ноге красавица белая птица.

— Баушк!

— Поспешай, поспешай, Алёна.

— Провожу пойду, — сказал дед. — Я там в бадеечку-то яблок насыпал.

— Ох, дедушка Младший, а я как тогда испугалась! — вспомнила Алёна.

— Чего ж пугаться-то?

— Да ведь не было их вчера.

— Эх, цапелька, мало ль чего вчера не было, а завтра есть. А что это ты меня так величаешь: «Младший»? Вроде бы старее меня никого в округе не сыщешь!

Алёна промолчала. Она, робея, взяла деда за руку. Рука у него была большая, толстая, добрая. Только вот что это он её так чудно назвал — «цапелька»?

Глава IX. Сено

Алёна с бабушкой шли по заросшей дороге, держа за ручку бадейку с яблоками. Вскоре свернули в сторону и по мокрым болотным кочкам еле видной тропинкой выбрались к тому месту, где стояли шалаши косарей. Женя, видно, не знал этой тропы по болоту, вот и брели они вчера долго. А поляна-то близко совсем.

Возле шалаша уже собрались женщины. Грабли, привезённые на телеге, лежали тут же. Кто-то заметил Алёну с бабушкой:

— Ну вот, помощь пришла, теперь и начинать можно!

Алёна оглянулась: Женьки нигде не было. Может, уехали? Потом, когда немного стихли женщины, услышала неподалёку:

Вж-их! Вж-их!.. Это косили-выкашивали соседнюю лесную поляну.

— Не разучились ещё! — похвалила бабушка. — А то всё машины да машины, мужикам и силу приложить негде.

— Машины — оно хорошо, — подхватили другие, — да на наших полянах им не развернуться.

— Ничего, пускай мужики кости поразомнут.

— Верно!

Алёна боялась — не достанется грабель, разберут женщины. Они, как бы между делом, осматривают их, меняют, всё ищут получше. Но и Алёне остались одни. Ручка у них сухая, тёплая — на солнце нагрелась — и гладенькая, многими руками отглажена. Лёгкие грабельки, ничего.

Выбрала Алёна рядок — раз граблями! Повезла к себе чуть повядшую, ещё зелёную, тяжёлую траву. А трава сбирается вокруг грабель, вон уж сколько!

— Ты сено-то никогда не сушила? — спросила бабушка.

— Нет!

— Ну, гляди тогда.

Бабушка прихватила грабельными зубьями охапочку сена, приподняла и растрясла по стерне.

— Видишь как? Понемножечку, чтобы солнышко каждую травинку достало…

Подняла и Алёна грабли. А они тяжёлые стали от травы. Тряхнула ими — грабли пустые, а трава опять вся в кучке. Не высохнет так.

— Ну, давай вместе, — сказала бабушка. — Положи свои-то грабли, берись за мои.

Вместе хорошо пошло!

— Уж ты и молодец! — похвалила бабушка.

— А что, баушк, я смышлёная! Верно?

— Ну иди теперь своим рядком.

Алёнка пошла. И тоже всё получилось. Где поднять не может, так пораскидает, чтоб трава сохла. Стала она бабушку догонять. А потом и перегнала. Дошла до конца поляны, а там уж женщины собрались.

— Вот и полянку пораскидали, — говорят, — на другую теперь можно. — И Алёну хвалят: — Ладная ты у нас помощница. Не устала? Дальше-то с нами пойдёшь?

Алёна рада.

— А как же. Пойду! — И за ними следом.

Потом оглянулась, а бабушка-то не управилась. Приустала, видно. Лицо рукавом вытирает.

Стыдно Алёне. И как это убежать хотела? На похвалу польстилась?!

— Мы с бабушкой вас догоним, — сказала Алёна женщинам. И пошла по бабушкиному ряду ей навстречу.

Так они до обеда сено трясли.

Глава X. Горячее солнышко

А солнышко горячее. Алёне жарко в платке, да в платье с рукавами, да в ботинках. А лицу, хоть ничего и нет на нём, ещё жарче.

И грабли потяжелей стали, и спину заломило.

Но вот по лесу задребезжало, застучало.

— Обедать!.. — закричал кто-то.

Другие, может, не знают — кто, только Алёна сразу распознала: Женин это голос. Он обед привёз. На телеге, значит, ехал, один правил лошадью.

Все сразу пошли к той поляне, где шалаши. А там на телеге бидон стоит. А Женька гордый такой. Всё возле лошади ходит, гладит, хлеб ей даёт. К Алёне не подошёл. И она не подошла. Села с бабушкой в тени, за шалашом. Потом легла на траву, глаза прикрыла, а чуть-чуть всё же глядит. Там небо почти белое — раскалилось. Травинки у горячих щёк тоже в небо подымаются. Птица пролетела высоко… Но как-то незаметно крутанулось колесо, небо внизу оказалось, в нём птица плывёт, а рядом песочек — разбегись да прыгай, как в речку! Разбежалась Алёна, вот сейчас забултыхается, нырнёт в прохладу. А Женя Соломатин (и откуда взялся?) говорит:

«Нельзя здесь купаться… Здесь омуты…»

И отпрянула Алёна. И проснулась.