Тайна под дубом, стр. 4
— Можем про этот дом! — сказал Лешка. — Или про парк!
— А я музыку к фильму сочиню! — поддержал Толик.
Лешка улыбался. Он никак не ожидал такой реакции. А что, если и вправду снять фильм про этот дом, про детство бабушек? Он уже размечтался и начал представлять себе будущий фильм.
Толик озабоченно глянул на часы и сказал:
— Пора спускаться.
Лешка сразу сник и тихо сказал:
— Я не смогу по лестнице.
Толик подошел к лестнице, глянул вниз и почесал в затылке:
— Н-да! Страшновато! Вверх как-то легче было. Что же делать?
— Альпинисты веревкой для страховки обвязываются, — сказал Лешка.
— Веревки у нас нет.
— Ну, не век же нам сидеть на этой крыше?
Во дворе появились бабушки. Они разговаривали с какой-то женщиной и, конечно, не смотрели наверх.
— Давай позовем их, — предложил Лешка.
Толик поежился:
— Попадет.
— Другого выхода нет. Им снизу легче придумать, как нас снять. Бабушка!
Бабушка не сразу поняла, откуда раздался Лешкин голос, и закрутила головой.
— Бабушка! Мы здесь! На крыше!
Бабушка подняла голову и всплеснула руками.
— Ух, сорванцы! — возмутилась Вероника Аркадьевна. — Как вы там оказались?
— По лестнице забрались.
Бабушки перепугались:
— Не вздумайте сами спускаться!
— Стойте и не шевелитесь!
— Не подходите к ограждению!
— Сейчас что-нибудь придумаем.
Незнакомая женщина, которая разговаривала с бабушками, сказала:
— Надо взять у дворника ключи от чердака. Подождите, я сейчас схожу.
На счастье, дворник оказался дома. Ругаясь, он открыл чердак и помог мальчишкам спуститься. Ругал он и мальчишек, и бабушек. Мальчишек за то, что они так и норовят себе шею сломать. А бабушек за то, что они не смотрят за своими внуками.
Мальчишки деловито молчали. Бабушки были сердиты. О продолжении прогулки и речи не могло быть. Вероника Аркадьевна тоном приказа сказала:
— Домой! И больше от нас ни на шаг!
Весь вечер мальчишки старались задобрить бабушек. Они помогали собирать на стол и мыть посуду, без конца расхваливали музей и ни словом не обмолвились о злополучной крыше. Бабушки сохраняли сердитый вид, но потихоньку начинали оттаивать.
— А что, все-все вокруг было разрушено? — в пятый раз спрашивал Толик, вдруг проникшись интересом к бабушкиному детству.
— Все-все, — ответила Вероника Аркадьевна. — Только наш дом целым остался.
— А как же в него бомбы не попали?
— Не знаю. Не попали.
— А что это вы сегодня о дневнике говорили? — припомнил Лешка. — Что за дневник? Школьный?
— Нет, военный.
— Военный?! — в один голос воскликнули мальчишки.
— Да. Мы нашли его в развалинах. Там, наверное, бой был, когда город освобождали.
— И чей же это был дневник?
— Какого-то солдата. Погибшего, наверное.
— И этот дневник остался у вас?
— Ну да.
— А где он сейчас?
— Где-то лежит. Кажется, в старых документах и фотографиях.
— Бабушка! Найди! — пристал Толик. — Найди, пожалуйста!
— За ваше поведение вам не то что дневник искать, вам бы всыпать по первое число!
— Ну, ладно тебе! Вы тоже на крышу лазили!
Вероника Аркадьевна не нашлась что ответить, а Лешкина бабушка рассмеялась и попросила:
— Найди дневник, Вероника, я и сама хочу на него взглянуть.
Вероника Аркадьевна сняла с антресолей пыльную коробку с фотографиями. Фотографии были старые, довоенные и послевоенные, пожелтевшие, размытые и в другое время очень заинтересовали бы ребят, но сейчас они ждали военный дневник и не обратили на фотографии никакого внимания.
Вероника Аркадьевна вытащила серую тонкую тетрадку. С одного угла тетрадка немного обгорела.
— Вот он, дневник. Только поаккуратнее с ним: страницы рассыпаются.
Лешка взял тетрадку в руки, раскрыл на первой странице и вгляделся в выцветшие строчки.
Апрель, 1943 год.
Я начинаю этот дневник не оттого, что ведение дневника — моя давнишняя привычка. Дневников в мирное время я никогда не вел: не до того было. Война тем более не время для дневника. В долгих переходах, в изматывающих боях мы устаем так, что сил не хватает взяться за карандаш.
Во время привалов и передышек бойцы пишут письма домой. Я тоже писал, пока было куда писать. Теперь писать некуда. Моя семья погибла. Жена и маленькая дочка. Мой дом разрушен. От него осталась метровая гора щебня. Не поверил бы в это никогда, если бы не видел своими глазами.
Всего три недели назад наш полк проходил через мой родной город. Я видел разрушенные бомбежкой кварталы, но и мысли допустить не мог, что с моим домом тоже случилась беда. Я бежал домой, я мечтал обнять жену, взять на руки дочурку.
Я не могу об этом писать. Больше нет такого адреса: город Б-вск, Липовая аллея, 14. Нет дома и нет близких. Я один.
Мне нечего больше терять.
Я прошел бесконечное множество километров, я воюю с зимы сорок первого, я из тех, кто воевал под Москвой. Повезет дойду до победы. Только вот возвращаться будет уже некуда.
Не знаю, почему вспомнился сейчас мой первый бой. Мы стояли в двух-трех километрах от шоссе, когда донесся гул боя. Командир выслал вперед разведчиков, и они доложили, что передовой отряд вступил в бой с вражеской танковой колонной и сейчас несет огромные потери.
— Танки надо остановить! Артиллерийские расчеты — вперед! — приказал командир. — Остальные с обозами и лошадьми — укрыться в лесу. В бой вступать только по моему приказу.
Мы отвели коней в овраг и напряженно вслушивались в глухие разрывы артиллерийских снарядов. Лошади от долгого стояния начали покрываться инеем. Мы растирали им спины и бока, накрывали всем, что было, боялись, как бы не простудились наши лошадки. Без них и снарядов не доставить, и раненых не вывезти.
Звуки выстрелов танковых орудий начали достигать какой-то особенной, нестерпимо звонкой силы. Это означало одно — наши части отступали под мощным напором фашистов.
Морозный, чистый воздух усиливал звук. Снаряды уже задевали вершины деревьев и, разрываясь вверху, осыпали нас осколками.
— Вперед! — крикнул командир.
И мы пошли вперед, в атаку. Мы остановили танки, отрезали шоссе.
Странное дело, никогда не умел рисовать, ничего не понимаю в художестве, а от всего первого боя запомнился пейзаж — белые деревья, озаренные розовым, ярким блеском разрывов.
Сейчас совсем другое — мы наступаем, мы освобождаем города, деревни, села. Нескончаемым потоком идут колонны автомашин и бронетранспортеров. Грузовики мчат мотопехоту с противотанковыми ружьями, с ручными и крупнокалиберными пулеметами. Движутся гвардейские минометы, укрытые брезентовыми чехлами, бронеавтомобили, пушки различных калибров.
Фашисты бегут. Они теперь не похожи на тех, которые лавиной шли в сорок первом. Теперь такой же лавиной, только испуганной и разрозненной, они отступают, уходят с нашей земли.
Еще чуть-чуть, и мы выкинем их из нашей страны. Снова будет мир, будут восстановлены дома и города. Может, восстановят когда-нибудь и четырнадцатый дом на Липовой аллее. Только не вернуть мою семью. И другие семьи не вернуть. Сколько их погибло? Разве сочтешь?
Сегодня встретили мальчонку, который собирал картошку, оставшуюся на поле с прошлого года. Картошка мягкая, проросшая, а малец такой довольный: мамка, говорит, суп сварит. Его командир ругает: минные поля вокруг. Саперы, конечно, поработали, мины сняли, да кто знает, на что нарваться можно. А малец отмахивается: какие теперь мины? Теперь мир. Фашистов выбили.
Чуть постарше моей дочурки этот пацан. Жив он, жива его мамка. И хорошо! Счастье кому-то.
Мой дружок Борис Исаков спрашивает, что пишу. Знает он про мое горе. Думает, наверное, что другим каким родственникам письмо сочиняю. Пускай думает так. Про дневник ему ничего не скажу. Да и дневник-то мой те же письма. Только без адреса.
Глава III
Начало странной игры
Лешка оторвался от дневника и перевел строгий взгляд с бабушки на Веронику Аркадьевну: