Васек Трубачев и его товарищи (книга 2), стр. 61
Васек отдал рапорт. Худой от пережитых лишений, бронзовый от загара, с золотистым чубом, он стоял под красным знаменем во главе своего отряда и казался гораздо старше того мальчика, которого однажды Николай Михайлович встретил в селе.
— Трубачев!
— Есть Трубачев!
Васек сделал два шага вперед. Николай Михайлович кивнул ему головой:
— Я слышал о тебе. Ты стойкий и мужественный мальчик.
Васек вспыхнул, смешался:
— Я был не один… Со мной были товарищи!
— Сева Малютин!
Сева оглянулся на ребят, одернул курточку, робко шагнул вперед.
Николай Михайлович взял его руку, ощутил в своей ладони тонкие, слабые пальцы.
— Так вот ты какой — Сева Малютин… — Николай Михайлович пригладил седой ежик своих волос и тепло улыбнулся: — Спасибо тебе, Сева Малютин!
Мирон Дмитриевич откашлялся, потеребил свои усы, еще раз откашлялся. Николай Михайлович мельком взглянул на него и снова повернулся к ребятам:
— Кто из вас внук нашего погибшего товарища, деда Михайла?
Все глаза сразу обратились к Генке. Он стоял прямо и не мигая смотрел в лицо Николаю Михайловичу блестящими темными глазами.
— Выйди… выйди… — зашептали ребята.
Генка не спеша вышел из строя. Николай Михайлович положил руку на его плечо:
— Твой дед умер как герой. Мы позаботимся о тебе…
— Гена, — подсказали ребята.
— …да, Гена. Мы воспитаем тебя славным коммунистом, достойным своего деда… Ты поедешь вместе с ребятами…
— Я не поеду! — прервал его Генка.
Николай Михайлович поднял брови. Мирон Дмитриевич строго посмотрел на мальчика. Ребята переглянулись.
— Я никуда не поеду, товарищ начальник! — твердо повторил Генка. И вдруг, заметив строгий взгляд Мирона Дмитриевича, залился темным румянцем, гневно закричал: — Горит моя земля! Деда мой тут лежит! Куда я поеду?
Николай Михайлович быстрым движением руки остановил его. Наступило молчание.
— Одна мне дорога — Гитлера бить… — тихо сказал Генка.
Николай Михайлович задумался, пристально глядя на мальчика. Потом по — вернулся к Мирону Дмитриевичу:
— Зачислите в отряд Михайлова внука.
Генка вытер рукавом мокрый лоб и стал на свое место. Мазин и Русаков завистливо глядели на товарища.
— Давай проситься! — шепнул Петька.
— Не время, — хмуро ответил Мазин.
Николай Михайлович обратился к ребятам:
— Пионеры! От имени партизанского отряда передайте благодарность своим родителям и учителям, школе, которая воспитала вас! А благодарность вашему вожатому я имею удовольствие выразить сам.
Николай Михайлович крепко пожал руку смущенному Мите. Ребята переглянулись, заулыбались. Николай Михайлович, видимо, хотел еще что-то сказать и молча смотрел на них.
— У вас был еще один товарищ… вернее, подруга…
— Валя… Валя Степанова… — послышались тихие голоса.
Наступило торжественное молчание. Ребятам показалось, что где-то среди них тихо шелестит ветвями тоненькая белая березка…
Мирон Дмитриевич выступил вперед:
— От имени партизанского отряда даю клятву жестоко отомстить врагам за нашу пионерку Валю, за учительницу Марину Ивановну, за наших дорогих товарищей! Тяжко заплатят нам фашистские палачи за эти могилы!
Глава 57
ДОМОЙ!
Ночью ждали самолет из Москвы. Это был первый самолет, который принимали партизаны с Большой земли. За лагерем расчищалась поляна — спешно готовилась посадочная площадка. Работами руководили Степан Ильич и Костя. Партизаны ровняли землю, срывали все бугорки, валили ближайшие деревья. Все радостно готовились к встрече.
— Значит, прослышали про нас в Москве! — с гордостью говорили партизаны.
Николай Михайлович с волнением ждал указаний из Москвы, ждал нужных людей, которых обещали ему прислать в помощь разрастающемуся партизанскому движению. Ребята уже знали, что с этим самолетом будут отправлены девочки и Сева Малютин. Они полетят вместе с Коноплянко и ранеными бойцами.
Митя часто заглядывал к ребятам, радовался, глядя на них, просил передать письмо его старикам и при первой возможности написать о Сергее Николаевиче все, что будет известно им самим.
За дорогу от Макаровки до лагеря Митя успел подробно рассказать ребятам, как они с Яковом напали на их следы, как шли по реке до мельницы, как прочитали написанные мелом слова, как обрадовались, найдя первый дорожный знак. Ребята с интересом слушали этот рассказ. Яков дополнял его шутками.
Теперь новые события целиком захватили ребят. Снова предстояла им разлука! Сева и девочки улетали первыми. За ними на рассвете Митя и Яков должны были увести Трубачева и остальных — им предстоял переход через линию фронта. Генка оставался в отряде.
Ребята не отходили друг от друга. Без конца прощались, давали тысячи обещаний, уславливались о месте встречи.
— Мы сейчас же побежим к вашим родителям! Мы скажем, чтобы они не плакали, что вы скоро приедете! — говорили девочки.
Потом обнимали Митю, со слезами просили:
— Митя, возвратись к нам опять! Если ранят тебя, мы будем за тобой ухаживать, только живи, Митя!
Сева Малютин обнимал всех по очереди: он всех любил, разлука пугала его. Подолгу сидел он с Генкой, не зная, что сказать ему на прощанье. Генка осторожно брал Севину руку, перебирал его пальцы; лицо у него становилось нежным; глаза мягко блестели.
— Ты мне на всю жизнь товарищ, Севка! Только, может, и не доведется нам больше встретиться.
— Нет, нет! — горячо говорил Сева. — Одна у нас дорога. Ты увидишь: пройдет война, и мы опять будем вместе!
Мазин и Русаков не находили себе места. Кое-как, правдами и неправдами, им удалось пробраться к Николаю Михайловичу, но Николай Михайлович наотрез отказал им в просьбе остаться в партизанском отряде. Они пошли в "госпиталь" к Макитрючке, чтобы на всякий случай заручиться ее согласием. Макитрючка встретила их ласково.
— Ох, вы ж мои вояки дорогие! — сказала она.
Мазин и Русаков с уважением смотрели на перевязанную голову Макитрючки, на забинтованную, круглую, как мяч, кисть руки. Они знали, что Макитрючка в день казни деда Михайла первая бросила гранату в гитлеровский штаб на селе.
— Мы, тетя, с вами бы остались… — осторожно сказал Мазин.
— Як то — остались? Я ж вас брать без разрешения начальника никакого права не имею, — отвечала Макитрючка. — Да и сама в лагере не сижу. Кругом фашисты, чтоб они сгорели! Мне сидеть нема колы — я ж их, чертей, на тот свет гоняю…
Мазин и Русаков ушли ни с чем. Обошли постройки, заглянули под навес конюшни. Там сидели Митя с Генкой. Они говорили о Гнедке. Конь стоял тут же.
— Ты спас мне жизнь, отдал мне своего коня! — растроганно говорил Митя.
— Я его воспитывал для бойца — бойцу и отдал. А теперь вместе воевать будем! — радостно отвечал Генка.
Мазин и Русаков на цыпочках прошли мимо.
За ужином Мазин подошел к Трубачеву, долго смотрел на него ласковыми и грустными глазами, словно что-то решая про себя, потом неожиданно и горячо обнял товарища:
— Мы с тобой везде вместе были, самое страшное переживали вместе… Я к тебе привык, Трубачев…
— И я к тебе, Мазин, — удивленный его лаской, ответил Васек. — Мы теперь никогда не расстанемся, что бы ни было, — правда, Мазин?
— Правда, — улыбнулся Мазин и, кликнув Петьку, строго сказал ему: — Собирайся!
— Куда? — взмахнул ресницами Петька.
— В тыл. К маме, — решительно ответил Мазин.
К вечеру на площадке зажгли костры — самолет должен был издалека видеть место посадки. Выставили дозоры, боясь привлечь внимание врагов. Тихо беседуя между собой, стояли партизаны. Николай Михайлович с Мироном Дмитриевичем были тут же. На носилках принесли раненых. Товарищи подходили к ним, говорили ободряющие слова, прощались. Яков Пряник, присев на корточки, с чувством говорил Илье: