Обыкновенные девчонки (сборник), стр. 38
И Кате показалось, что он чуть-чуть улыбнулся. Она быстро повернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Нет, это ей показалось. Лицо у него было совершенно серьезное.
— Понимаешь, папочка, — продолжала Катя, вертя в руках толстый красно-синий карандаш, — случилось ужасное несчастье. Заболела Людмила Федоровна и пришла новая учительница.
И Катя в третий раз за сегодняшний день стала рассказывать — то по порядку, то сбивчиво — о том, что делалось у них в последнее время в классе. Рассказала про все — даже и про то, как она сказала Анне Сергеевне «несправедливо», и про то, как их распекал летчик, и про то, что было сегодня.
Отец встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Он слушал Катю, не останавливая и не прерывая ее.
— Так, так, — говорил он иногда, — понятно. Да-а…
И вот Катя кончила. Тогда он осторожно взял у нее из рук карандаш, положил его на место и остановился перед Катей, прислонившись спиной к столу.
— Ну что ж, Катюша, — сказал он, — бывает… Может быть, даже и не такое в жизни случается. Ты поступила правильно. Я бы тоже сказал — «по-пионерски». Настоящий человек, если он ошибся, должен смело и горячо исправлять свою ошибку — что называется, не жалея себя. Вот у нас тоже был такой случай.
Сергей Михайлович опять прошелся по комнате и, вернувшись, присел на край стола.
— Воротились мы однажды с полевых работ на базу, — продолжал он. — Приступили к обработке материалов. И вот… один наш сотрудник видит, что его помощник, совсем еще молодой парень, только-только институт окончил, что-то напутал в чертеже. Но, понимаешь, здорово напутал. Вспылил этот товарищ: «Вам, молодой человек, с такими знаниями, говорит, лучше бы дома сидеть, а не в экспедиции ездить. Тут вам не игрушки. Тут дело делают!» — и пошел, и пошел… Так его при всех отчитал, что тот, бедняга, весь в лице изменился — побледнел, покраснел. Смотрит на чертеж — и сам уже ничего от волнения не видит. Думает: если начальник нашел ошибку, — значит, она есть, а какая — понять не может. Все как будто правильно…
— А как его звали? — спросила Катя.
— Кого?
— Да этого, молодого?
— Павел Карпович Иваненко, но у нас его все попросту звали: Павлик.
— Ну и что же, — спросила Катя, — исправил этот Павлик ошибку?
— В том-то и дело, что ошибки никакой не было. Начальнику это показалось.
— Ой!.. — Катя даже привстала с места. — Не было!.. Ну и что же он сделал, этот начальник?
— Подошел к Павлику и как ругал его при всех, так при всех и сказал…
— Что сказал? — шепотом спросила Катя.
— А что тут можно сказать? «Извини меня, товарищ, я виноват перед тобой: прав-то ведь ты, а не я».
— Ну, а он что? — заторопила отца Катя.
— Он как-то растерялся, — в общем, оба растерялись…
— А как же начальник раньше не проверил? Надо было сначала проверить, а уж потом отчитывать…
— В том-то и дело, — сказал папа и хитро посмотрел на Катю. — Несколько дней потом его мучило, что он поступил несправедливо.
— А Павлик — что? Простил?
— Уж не знаю… Кажется, простил.
— Что же он сказал?
— Сказал: «Ничего, Сергей Михайлович, бывает…»
— Сергей Михайлович! Так это ты был, папочка?
— Да, дочка, я.
Катя с удивлением смотрела на своего отца. Она, девочка, не могла сразу признаться ему в своей вине, а он, взрослый, умный, так просто признался ей в своей ошибке. Значит, не побоялся, что она станет меньше уважать его и любить?
— Ну вот видишь, Кутеныш, — сказал папа, обхватив ее за плечи своей большой шершавой рукой и крепко прижимая к себе, — всякое с человеком в жизни случается… А только вот что я тебе по этому поводу скажу: когда сделаешь над собой усилие, осознаешь свою ошибку, — гора с плеч. Трудно, конечно, сознаться, что ты виноват. Но если уж сознался, не думай, что ты герой. Ведь мы с тобой только и сделали, что исправили ошибку. Так что зазнаваться не будем. А, дочка?
Катя засмеялась:
— Нет, папочка, не будем!
— Не такие уж мы с тобой герои?
— Нет, папочка, ты все-таки герой, — с убеждением сказала Катя. — Не оттого, что у этого Павлика прощения попросил, а вообще…
Папа засмеялся и крепче прижал ее к себе.
— Только почему, папочка, у тебя такие твердые пуговицы?
Сергей Михайлович задумчиво пощупал пуговицу пальцами:
— Вот этого уж не знаю… Наверно, чтобы в пустыне от солнца не растаяли. Ну а теперь пойдем обедать, а после обеда будем мой чемодан распаковывать. Я нарочно просил маму до твоего прихода ничего не разбирать.
Катя даже руками всплеснула:
— Ой, папочка, я всегда думала, что ты недогадливый, а ты, оказывается, догадливый. И даже очень!
Папин чемодан
Это был удивительный чемодан. Чего-чего только в нем не оказалось!
Раньше всего папа развернул полотенце и вынул оттуда бутылочку с заспиртованной змеей. Сунул руку еще глубже — и вытащил какие-то сухие, лохматые стебли, похожие на метелки.
— Это саксаул, — сказал папа. — А вот это очень опасный враг человека в пустыне — «каракурт».
И папа вынул коробочку. Внутри лежал маленький черный паук с ярко-красным пятнышком на брюшке.
— Каракурт? — спросил Миша и осторожно взял в руки коробочку. — Такой маленький, а уже такой опасный?
— Еще какой опасный! — сказал папа. — Укусит человека, так не оберешься беды. Иной раз люди даже умирают от его укуса.
Бабушка торопливо вынула из рук у Миши коробочку и отставила ее подальше.
— И что ты, Сереженька, привозишь домой всякую дрянь! — сказала она. — Давай-ка я лучше выброшу этого твоего кураката.
— Что ты, бабушка! — с возмущением сказала Катя. — Разве можно выбрасывать такие редкости? Их же в Москве нет!
— И слава богу, что нет.
— А как же наука? — спросила Катя. И, не дождавшись ответа, прибавила: — И потом, бабушка, он же сушеный! Его даже можно в руку взять. Да, папочка?
Отец засмеялся:
— Да, сушеные каракурты не кусаются. Но в руки брать его все-таки не стоит. А то еще, чего доброго, у него отломаются лапки, и он больше не будет годиться для науки.
Он достал из чемодана какой-то белоснежный камень, как бы спаянный из крепких, блестящих кристаллов. Кристаллы громоздились в беспорядке один над другим.
— Какой красивый! — сказала Катя. — Дай мне подержать, папочка!
— И мне! И мне! — закричал Миша и выхватил у Кати из рук белый камень. — Тяжелый! Это что такое, папочка? Просто камень?
— Каменная соль, — сказал папа. — Галит называется.
— Соль? И она соленая?
И прежде чем папа успел ответить, Миша лизнул камень и с удовлетворением сообщил всем:
— Очень соленый.
Бабушка со вздохом отняла у него и эту диковинку:
— Всего не перепробуешь, Мишенька.
В эту минуту папа порылся в чемодане и вынул что-то завернутое в полосатую, серенькую с голубым, материю.
— Вот смотрите, — сказал он и, развернув сверток, достал оттуда череп какого-то хищного зверька с острыми клыками.
— Тоже каракут? — спросил Миша.
— Нет, Мишенька, не каракурт, а особая порода степного хищника. Родственник нашего волка.
— Так ведь волк большой?
— Ну а этот — маленький.
— Постой, Сережа, — вдруг сказала мама, приподнимаясь с места. — А во что ты завернул этого своего волчонка? Что-то знакомое…
— Понимаешь, Иринушка, — сказал виновато папа, — совершенно не хватило упаковочных средств. Пришлось оторвать…
— Рукав от рубашки! — с упреком сказала мама. — Так ты бы уж лучше от нижней оторвал, а это ведь верхняя и еще совсем хорошая!
— А ведь правда, — сказал папа. — Не догадался. Да разве это такая беда? Подумаешь — рукав! Ведь его и назад пришить можно. Еще крепче будет.
Мама с бабушкой переглянулись и почему-то обе засмеялись.
— Смейтесь, смейтесь, — сказал папа. — Посмотрим, что вы сейчас скажете.
И он достал из другого оторванного рукава три плоские чашки без ручек. Одна оказалась с трещиной.