Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена, стр. 6

Полибий еще не закончил, как Публий схватил обеими руками его правую руку и, с чувством сжимая ее, сказал:

— Если бы дожить мне до того дня, когда ты оставишь в стороне все прочие дела, посвятишь свои силы мне и станешь жить со мной вместе. Тогда, наверно, я и сам скоро нашел бы себя достойным и нашего дома, и наших предков.

Полибий радовался при виде горячей любви юноши, но и смущался при мысли о высоком положении дома Сципионов и о могуществе его представителей. Во всяком случае, со времени этой беседы юноша более не покидал Полибия, и дружба с ним была для Сципиона дороже всего» (Polyb., XXXII, 9,4–10).

Полибий был совершенно очарован своим юным другом. Но он еще не осознал, что этот разговор — поворотный момент всей его жизни. Отныне этот мальчик, сын чужих ему людей, человек из другого народа, станет ему дороже всего на свете. Дружба Сципиона заменит ему родину и семью, а его страна станет второй отчизной. И до конца своих дней историк не мог забыть этого разговора с прелестным застенчивым юношей, который так доверчиво сжимал его руку. С тех пор, по словам Полибия, они со Сципионом относились друг к другу так, «словно между ними существовали отношения отца к сыну» (XXXII, 11, 1). «Дружеские отношения между Полибием и Сципионом сделались настолько близкими и прочными, что молва о них не только обошла Италию и Элладу, но об их взаимных чувствах и постоянстве дружбы знали и весьма отдаленные народы», — с гордостью говорит Полибий (XXXII, 9,3–4). Отныне он жил в доме Публия и сделался как бы его вторым отцом.

Но самое поразительное другое. В его отношении к Риму произошла удивительная метаморфоза. Он, который некогда с таким ужасом думал о том, чтобы жить в этом варварском городе, сейчас говорил о нем с восторгом. Он был очарован, околдован, он был влюблен. Действительно, он пишет о Риме с неизменной гордостью и нежностью, как влюбленный о предмете своей пылкой страсти. Нас это может удивить. Что же мог образованный эллин находить в тогдашнем Риме? А между тем Полибий был не единственный, кто подпал под обаяние этих таинственных чар. Более того. В те времена это было повальным явлением.

Первым гостем Рима из эллинистических стран был юный македонский царевич Деметрий, сын заклятого врага римлян Филиппа. Он провел там несколько лет в качестве заложника и сделался восторженным поклонником римлян. Он был так увлечен, что после его возвращения македонцы говорили, что римляне вернули только тело юноши, душу же держат у себя. Если в Македонию приезжали римские послы, Деметрий буквально переселялся к ним. Его отец, царь Филипп, ненавидел римлян, лишивших его былого могущества. Поэтому угодливые придворные на пиру часто издевались над Римом, его убогим видом и варварским населением. Юный царевич, несмотря на то, что знал, какой опасности себя подвергает, со всем пылом страсти бросался защищать своих друзей. Целые дни он мечтал об одном — вернуться в Рим хотя бы ненадолго. Также был очарован и сирийский царевич, столь знаменитый впоследствии Антиох Эпифан. Даже став царем, он тосковал о Риме и часто одевался в римскую тогу или разыгрывал римского магистрата (Polyb., XXVI, 1,5–7; XXXI, 3,2; XXVII, 15,3–5; Lw., XL, 5).

Так что же все-таки нравилось в этом варварском городе людям утонченным, культурным, прибывшим на его узкие улочки из самого центра тогдашнего просвещения? Увы! Никто из них не оставил воспоминаний. Был только один греческий гость, который описал нам свои впечатления. Это Полибий. Читая его, мы начинаем понимать, что же так влекло иноземцев в Рим. Ему нравились сами римляне, его восхищали они, эти люди, в среду которых забросила его судьба. Еще в детстве из книг он знал, что бывают такие люди — честные, благородные, мужественные. И вдруг сам очутился в кругу подобных людей (Polyb., XXX, 8, 5–7). Он создает целую галерею портретов своих современников-римлян. Этого мало. С его страниц перед нами постепенно встает образ всего римского народа. По его словам, он наделен несокрушимой доблестью, далеко превосходящей доблесть всех известных эллинам народов (ibid., VI, 58, 13; IX, 8–9). Римляне готовы пожертвовать всем ради своей родины (ibid., VI, 54,4–6). Они честны и порядочны. Они ведут войны благородно и открыто, хотя весь мир совершенно развратился в этом отношении (ibid., fr. 29; XIII, 3, 7).

Полибий приводит один любопытный пример их честности. У эллинов, говорит он, если ты доверишь должностным лицам какую-нибудь денежную сумму, ты не получишь ее назад, «даже если им доверяют один талант и хотя бы при этом было десять поручителей, положено было столько же печатей и присутствовало вдвое больше свидетелей». А у римлян не нужно ни печатей, ни свидетелей. Ты можешь вручить наедине любую сумму римлянину — «обязательство достаточно обеспечивается верностью клятве» (ibid., VI,56,13–15).

И еще одно. По словам историка, они очень отзывчивы. «Как люди, одаренные благородной душой и возвышенными чувствами, римляне соболезнуют всем несчастным», — пишет он (ibid., XXIV, 12, 11). Это он мог узнать на собственном опыте, когда попал в Рим почти узником, лишенным всех прав, поддержки и покровителей.

IV

Но вернемся теперь к нашему юному герою. И прежде всего спросим себя, чем были недовольны его сограждане. Сципион был блестяще образован, смел до безумия, что доказал во время Македонской кампании; несмотря на достигнутое, продолжал настойчиво и прилежно учиться. Чего же хотели от него римляне? Ведь ему только-только минуло 18 лет.

Дело в том, что Публий жил совсем не так, как его сверстники. Прежде всего молодой знатный римлянин, желавший заниматься общественной деятельностью — а все юноши круга Сципиона этого желали, — должен был ежедневно ходить на Форум. Там он узнавал все новости, высказывал свое мнение, слушал выступления ораторов. Но самым верным способом снискать любовь народа было для юноши возбудить судебное дело против какого-нибудь маститого гражданина [13]. Знаменитый Лукулл начал свою карьеру с того, что привлек к суду некого Сервилия. Плутарх пишет по этому поводу: «Римлянам такой поступок показался прекрасным, и суд этот был у всех на устах, в нем видели проявление высокой доблести. Выступить с обвинениями даже без особого к тому предлога вообще считалось у римлян отнюдь не бесславным, напротив, им очень нравилось, когда молодые люди травили нарушителей закона, словно породистые щенки диких зверей» (Plut. Lucul., Г).

Цицерон, желая вызвать у слушателей уважение к своему молодому клиенту, говорит, что он, будучи совсем юным, привлек к суду консуляра (Pro Cael., 47). В 21 год выступил обвинителем Юлий Цезарь, в 22 — Поллион, чуть старше — Кальв (Тас. Dial., 34). Просто кажется, что юноши с нетерпением ждали дня, когда снимут детскую тогу, чтобы бежать на Форум и привлечь кого-нибудь к суду. И, уж конечно, это было возможно только потому, что молодые люди дневали и ночевали на Форуме. Эта безумная жизнь заставляла их забывать обо всем — отдыхе, учении, даже о беседе с друзьями. Знаменитый Красс Оратор [14] говорит о себе у Цицерона:

Полибий пишет: «Молодежь проводила время на Форуме, занимаясь ведением дел в судах и заискивая перед народом… Юноши входили в славу тем только, что вредили кому-либо: так бывает обыкновенно при ведении судебных дел» (XXXII, 15, 8–10). А поэт Люцилий, впоследствии ставший близким другом нашего героя, дает такую картину римской жизни: «Теперь с утра и до ночи, в праздник и в будни, весь народ без различия и все сенаторы шатаются по Форуму, не уходят ни на минуту, и все отдаются одной страсти и одному искусству — половчее составить речь, сражаются хитростью, воюют лестью… Как будто все стали врагами друг другу» (Lucil. H., 41).