Алмаз, стр. 3

— Так вы нас за ней прислали? Чтобы мы забрали ее с собой?

— Да.

Мариам помолчала. Маленький смерч из песка и грязи танцевал на раскаленной от солнца улице. Море за рыбацкими домиками казалось почти черным.

— Заберите ее в Венецию.

Их взгляды встретились.

— Отдам свою лошадь.

Мариам взмокла, жилет прилип к спине. Она пошла к лагерю.

— Двух лошадей, синьор Бочелли! — крикнула через плечо. — Моя цена — две лошади!

— Целых две?

— Младенца ведь тоже надо взять.

Мужчина скривился и что-то невнятно пробормотал.

— Две так две.

Мариам кивнула:

— Сегодня ночью.

Елена посмотрела на девушку. В голове циркачки пронесся табун мыслей, но вслух она ничего не сказала. Акробатки устроили для «русалки» ложе из подушек. Девушка не двигалась, только прижимала к впалой груди грязный сверток, из которого время от времени раздавался тихий писк.

— Там малыш? — Елена удивленно взглянула на Мариам.

— Похоже, что да.

— Бедняжка! Что же с ней случилось?

— Никто не знает. Попалась в сети в открытом море. Если Бочелли сказал правду.

— Ты ему веришь?

— Кому? Этому скользкому типу? Конечно же, нет. Наверное, несчастную бросил муж или любовник, отец ребенка. А эти чушь городят…

— Они боятся?

— Да. Слишком сильно, чтобы оставить ее у себя и перестать кормить сырой рыбой…

Елена присела на корточки.

— Несчастное создание, — прошептала она, осторожно погладив девушку по голове, словно раненое животное, — не бойся, я тебя не обижу.

Но «морская нимфа» не пошевелилась, даже когда у нее забрали грязный сверток, обмыли раны на запястьях и щиколотках и переодели в чистую льняную сорочку. Она не протестовала, не пыталась сопротивляться.

— Боже, помоги ей, — сказала Елена, когда девушку привели в порядок, — у нее мозгов не больше, чем у малыша.

— Лохмотья надо немедленно сжечь.

Мариам подняла с пола тряпье, и оттуда неожиданно что-то выпало. Силачка нагнулась. Крохотная сумочка из розового бархата.

— Это еще что? — Она с удивлением показала находку Елене.

Та пожала плечами:

— Наверно, было спрятано под одеждой или зашито в сорочку. Посмотри, что там.

Мариам открыла сумочку и достала завернутый в ткань твердый круглый предмет размером с большое куриное яйцо.

— Что это?

— Пока не знаю. — Мариам развернула тряпицу и озадаченно посмотрела на Елену. — Камень.

— Что за камень?

— Обычный, галька с берега. Такое впечатление, — Мариам взвесила камень на ладони, — что его подобрали здесь, недалеко. Вот только зачем?

Силачка осматривала сумочку, а Елена взяла малыша на руки, развернула пеленки, больше напоминавшие лохмотья. И вдруг побледнела.

— Что с тобой, подруга?

— Только посмотри, — хрипло прошептала женщина, — это же… это… Синьор Бочелли не солгал.

Младенец был маленьким и хилым. «Чудо, что он до сих пор не умер», — подумала великанша.

Ребенок тихо лежал на руках у Елены. Казалось, жизнь теплится только в глазах, темно-синих, как море, из которого он появился. Крошечная грудка поднималась и опускалась — дитя боролось за каждый вдох, словно раненая птичка.

Там, где должны находиться ноги, у малыша была одна диковинная конечность, а вместо ступней — тонкая дырчатая плоть.

— Видишь! Русалка! Бочелли имел в виду не мать, а ребенка! Это и правда настоящая русалка!

ГЛАВА 4

Венеция, 1604 г.

— Он придет, ты же знаешь.

— Ода…

— Наверно, пьяный.

— А сама как думаешь?

— Кажется, такие вопросы называют риторическими, — донесся из полумрака голос куртизанки Констанцы Фабии.

— Сказал бы я тебе, как называют такие вопросы…

Джон Керью высунулся из окна и глянул на канал, протекавший возле дома.

— Смотри, а вот и он!

Керью молча наблюдал, как из-за поворота, словно разрезая острым носом тягучее черное масло, появилась гондола. Лампа на носу покачивалась, бросая на воду отблески. Но когда лодка подошла ближе, он не увидел на ней герба Левантийской торговой компании.

Над кроватью висел расшитый серебром балдахин, на стенах — гобелены, но комната казалась пустоватой. Пара богато украшенных росписью и резьбой сундуков да огромный резной буфет приютились по углам. Констанца сидела в ногах кровати за накрытым турецким ковром складным столиком. Джон подумал, что в этой поразительно огромной комнате женщина кажется еще миниатюрнее, чем она есть.

— Бога ради, сядь, — попросила Констанца и, перетасовав колоду, привычными движениями разложила карты. — Не поможет, — произнесла она без тени волнения, — и ты это прекрасно знаешь.

— Что не поможет?

Куртизанка посмотрела на Керью и сонно улыбнулась, словно ленивая кошка, но ничего не ответила.

— Давай погадаю, — сказала она чуть позже.

— Предскажешь мою судьбу? — Джон рассеянно дотронулся до длинного серебристого рубца, разрезавшего его лицо от скулы до уголка рта. — Увы, я прекрасно знаю свою судьбу. И твою тоже, если мы продолжим видеться.

Констанца и не подумала ответить. Долгое время тишину нарушало только шуршание карт и тихое потрескивание свечей в тяжелых серебряных канделябрах по обе стороны окна.

— Куда он отправился на этот раз? — спросила женщина.

— В какое-то ридотто [4] над винной лавкой. «Под знаком Пьеро», кажется.

— «Под знаком Пьеро»? — переспросила Констанца.

— Да, а что?

Повар впервые увидел обычно невозмутимую Фабию взволнованной. Они переглянулись.

— Пол в беде, — сказала женщина.

Керью снова отвернулся и вгляделся в канал. Над водой клубился туман.

— Или он убьет себя, или кто-нибудь сделает это за него, — бесстрастно продолжал Джон. — И этим кем-то вполне могу оказаться я.

— О, перестань. — Констанца тихо прищелкнула языком.

— Денег почти не осталось. Ночи напролет, представляешь… Не интеллектуальные состязания, в которые у него есть хоть маленький шанс выиграть, а азартные. Спустил состояние, играя в кости, и ради чего?

Куртизанка вновь перетасовала карты и ловко разложила веером: Башня, Солнце, Маг. Девятка дисков.

— Он несчастен.

— Несчастен? — с отвращением повторил Керью. — Думаешь, мне есть дело до этого? Вот что я тебе скажу, Констанца: он повредился рассудком.

— Сколько времени… — начала было Фабия, но собеседник прервал ее:

— …пройдет, прежде чем я его убью?

— Нет. — Она напряженно улыбнулась. — Долго он так себя ведет?

— Тебе это известно не хуже, чем мне. Три года, может, больше… С тех пор, как мы поселились в Венеции. Вернулись из Константинополя…

— С тех пор, как он потерял ту девушку?

— Девушку? Ну да.

— Сначала ведь все думали, что она погибла в море?

— Да, — мрачно подтвердил мужчина.

— А что случилось на самом деле?

Керью знал, что Констанца слышала все в подробностях. Пиндар сам рассказывал ей тысячу раз. Сейчас она спрашивала лишь из сочувствия.

— Девушку звали Селия Лампри, — ответил Джон. — Ее отец был капитаном одного из торговых кораблей компании. Мы думали, он потерпел крушение в Адриатике, но, похоже, судно захватили корсары. Они убили экипаж и пассажиров, а девчонку продали в рабство. Теперь она наложница турецкого султана.

Керью нажимал на веки, пока перед глазами не заплясали цветные пятна.

— Я видел ее там. Хотя потом тысячу раз казалось, что это был сон… А Пол… так и не встретился с невестой… Мы делали что могли… — Слуга помолчал. — А потом обо всем узнала валиде, мать султана. В общем, длинная история…

— Значит, девушка жива?

— О нет! Она умерла. Для него — умерла.

— Это горе, Джон, — медленно произнесла Констанца. — Все это из-за его тоски по ней.

— Горе? Нет.

— А что же тогда?

— Ярость.

— Как это?