Алмаз, стр. 21

Казалось, эта мысль позабавила ее.

Воцарилась тишина, лишь дрова потрескивали да служанка ритмичными движениями расчесывала госпожу. Аннетта осторожно подняла глаза: суора Бонифация задремала, хоть се лицо и освещали яркие лучи солнца. Через некоторое время девушка решила, что о ней забыли, и подумала, не пора ли идти, но старушка открыла глаза.

— Basta, Джованна.

Длинные серебристые волосы делали ее больше похожей на колдунью или провидицу, чем на монахиню.

— Si [15], графиня. — Служанка тихо вышла.

— Я бы хотела спросить, суора.

У Аннетты сердце ушло в пятки. Неужели ее видели в саду вчера утром?

— Да, ваше преподобие?

— Вас поместили сюда против воли? — Аббатиса внимательно посмотрела на молодую монахиню. — Слышала, нынче так не делают, но все же, пожалуйста, ответьте честно. Джованна нас не слышит. Считайте это исповедью.

Девушка помедлила с ответом.

— Я никогда не хотела становиться монахиней. А вы? — продолжила Бонифация.

— Впервые я попала сюда ребенком, не зная ничего другого. — Аннетта засомневалась, помнит ли аббатиса странную историю ее появления в конвенте. — А во второй раз… Нет, суора… то есть, ваше преподобие, я здесь по собственной воле.

— По собственной воле? — Старушка удивленно приподняла бровь. Клирошанка отметила, что лицо собеседницы гладкое, несмотря на возраст: щеки как наливные яблочки. Аббатиса снова погрузилась в воспоминания. — Большинство монахинь, с которыми я выросла, давно мертвы. Я тоже скоро покину грешную землю. Долго ждала — целых шестьдесят лет! — улыбнулась старая монахиня. — Достойных мужей на всех не хватало, а родители скорее бы согласились убить нас, чем выдать за кого попало. Поэтому помещали сюда, запирали дверь и выкидывали ключ.

Закончив монолог, суора Бонифация взглянула на опешившую Аннетту и рассмеялась:

— Удивляться нечему. Я стара, поэтому говорю, что думаю. Имею право, что бы там ни утверждала… как ее называют молодые?.. Старая Фурия?

Аннетта не удержалась от смеха. В глазах старой аббатисы сверкнул огонек лукавства.

— Джованна все докладывает, — прошептала она и откинулась на спинку кресла.

Старушка снова закрыла глаза, не обращая на младшую сестру никакого внимания, и подставила лицо солнечным лучам.

— Я могу идти, ваше преподобие?

— Мм, думаю, так будет лучше всего, — пробормотала пожилая женщина, не открывая глаз. — И будь добра, позови Джованну.

Аннетта дошла до двери, обернулась, чтобы попрощаться как положено, и увидела, что монахиня сидит с идеально прямой спиной и смотрит ей вслед. Седые волосы струятся по плечам. Словно в одночасье помолодела.

— Суора, еще кое-что…

— Да, ваше преподобие?

— Думаю, скажу Пурификасьон, что отныне вы будете работать в саду под началом суоры Аннунчиаты. У нее найдется, чем вас занять.

— Ваше преподобие? — Аннетта не поверила своим ушам.

— Не сомневаюсь, что вы все прекрасно расслышали, суора.

— Но…

— Жизнь духа, которую вы избрали, не всегда… как бы это сказать… дает необходимую поддержку. Другими словами: невозможно шестьдесят лег просидеть у окна, какой бы великолепный вид из него ни открывался. Доверьтесь мне. Я знаю, о чем говорю.

— Но я не думала, что…

— На сегодня все, суора Аннетта. — В голосе аббатисы впервые прозвучали стальные потки. — Думаю, это наилучшее для всех решение проблемы. Я пока еще настоятельница. Ну или, по крайней мере, так люди говорят.

ГЛАВА 16

— И как вы находите ее преподобие?

Суора Аннунчиата, жизнерадостная, бодрая, с загорелым и обветренным от долгих часов работы на солнце лицом, казалось, не замечала мрачного настроения Аннетты, когда та пришла к ней в сад на следующее утро.

— Она в добром здравии, насколько возможно, — угрюмо ответила девушка.

— Неужели? — Садовница покачала головой. — Ну конечно, бедняжка уже в таком возрасте, да и… понимаете… — Женщина покрутила пальцем у виска.

— Нет, суора, ее преподобие в добром здравии. — Аннетта слегка повысила голос. — И далеко не так проста, как все думают, — пробормотала девушка себе под нос.

— Да неужто? — покачала головой монахиня. — Чего еще ожидать от дряхлой старушки?

— Нет же, говорю вам… — начала было бунтарка, но суора Аннунчиата уже бодро зашагала вперед, не скрывая восторга от новой помощницы.

— Вы были послушницей в нашем монастыре много лет назад. — Женщина лучезарно улыбнулась, демонстрируя крупные, слегка выдающиеся вперед зубы. — Работали в саду?

— Да, суора, — ледяным тоном ответила Аннетта.

Раньше ей, как и всем послушницам, часто приходилось трудиться в саду, но вспоминать об этом не хотелось.

— Прекрасно, замечательно, — как ни в чем не бывало продолжала болтать сестра-садовница, — следуйте за мной.

Дошли до огорода. У стены лежала куча кабачков и тыкв.

— Пожалуйста, подождите минутку. — Аннетта одной рукой приподняла юбки, из-под которых показались крошечные вышитые туфельки.

— М-да, так-так, — пробормотала Аннунчиата. Монахиня неодобрительно посмотрела на бархатную обувь, кружевной воротничок и вышитую сумочку, которую девушка всегда носила на поясе. — Господи боже мой, так дело не пойдет! Надо срочно раздобыть вам подходящую одежду, суора.

— Ну что вы, не стоит.

Придерживая юбки, Аннетта пробиралась по мощеному дворику. Можно было, конечно, надеть обычные туфли (в сундуке нашлось бы что-нибудь подходящее), но бывшая карие вознамерилась сделать садоводство невыносимым и для себя, и для других.

— Ладно, — проворковала суора Аннунчиата, — не будем сегодня заниматься огородом. Суора Вероника сейчас в гербарии, у нее наверняка найдется для вас занятие. Пойдемте, дорогая, поищем ее.

Работа в монастырском гербарии всегда считалась сложной: там сушили и сортировали лекарственные растения из ботанического сада. За годы жизни в конвенте Аннетта всего пару раз заходила в длинное здание с низкими потолками, которое примостилось за кухонными постройками. Пол там был земляной, в прохладном воздухе витали ароматы лаванды и розмарина, ромашки и руты душистой.

Несколько монашек деловито разбирали травы и цветы: подвешивали букеты к балкам или раскладывали на бумаге по узким полкам вдоль стен. Другая группа осторожно отделяла нужные части сушеных растений: семена из стручков и цветочных головок, закрытые бутоны, лепестки, стебли, или корни. Остальные упаковывали собранный материал, подписывали и помещали каждый сверток в деревянную шкатулку. В таком виде его продавали травникам и аптекарям Венеции.

Аннетта шла за суорой Аннунчиатой, которая то и дело останавливалась отщипнуть листик или цветок от очередной связки, разминала пальцами, нюхала, довольно кивала или неодобрительно щелкала языком и жестом приказывала выкинуть весь пучок.

Монахини расторопно выполняли указания. Среди них было лишь несколько клирошанок, остальные — послушницы. Все в одинаковых грубых домотканых рубашках и башмаках на деревянной подошве. Сестры работали тихо, сосредоточенно. Спокойствие бальзамом проливалось на израненный тревогами разум Аннетты. Здесь не было строгости салона, где суора Пурификасьон и «графини» то и дело одаривали остальных пренебрежительными взглядами. К тому же среди этих невинных агнцев в широкополых шляпах может прятаться та, к кому приходил монаркино. Бывшая служанка валиде не могла забыть ощущение его дыхания на коже, поцелуи. Одна мысль о ночном незнакомце взбудоражила ее чуть ли не до потери сознания.

— С Божьей помощью, сестра, — улыбнулась розовощекая Аннунчиата, заметив выражение лица спутницы, — вам у нас понравится.

Аннетта не собиралась работать ни здесь, ни где-то еще, поэтому отвернулась от растений.

— Я здесь не потому, что хочу, а но приказанию ее преподобия. — Она разозлилась из-за того, что потеряла самообладание.

Но наставница ни капельки не смутилась.