Зеркала прошедшего времени, стр. 20

…Сегодня я был вызван к графу Бенкендорфу для личной беседы, которая проходила в присутствии его секретаря Павла Миллера. Миллер, кажется, все записывал. Бенкендорф сообщил мне, что поскольку мне была оказана высочайшая честь поступить в полк ее величества сразу офицером, что противоречит сложившейся в гвардии практике, то я должен буду оказывать русской полицейской службе некоторые услуги деликатногосвойства. Так, мне было поручено следить за офицерами гвардии, прислушиваясь к их разговорам, и выяснять, не скрывают ли они предосудительных намерений по отношению к властям. Граф сообщил мне, что еще не зажили раны, нанесенные русской армии тайными обществами, которые привели к бунту против царя несколько лет тому назад. Сведения я должен буду передавать Идалии Полетике, которая, в свою очередь, будет делиться со мной своими наблюдениями, и затем уже Идалия передаст их графу в приватной беседе. Мне намекнули, что я обязан буду «приударить за Идали» и «быть с ней поласковей» для выяснения всех подробностей, относящихся к упомянутому предмету.

Мне было дано еще задание – установление наблюдения за недавно прибывшим в Санкт-Петербург французским генералом Антуаном Метманом и его племянником журналистом Рене, который по случайному совпадению учился вместе со мной в военном училище в Сен-Сире. Информатора мне тоже определили – на сей раз это граф Алексей Федорович Орлов.

Генерал Бенкендорф дал мне понять, что ты давно и прочно связан с Третьим отделением и выполняешь их секретные поручения, связанные с твоей дипломатической миссией в России. Таким образом, Луи, я понял, для какой цели ты меня использовал и зачем так быстро и умело завладел моим телом и душой. В моем случае ты мог бы обойтись простым разговором и откровенной вербовкой, не растрачивая на меня своего обаяния. Ты должен знать, что я, как человек военный и привыкший исполнять приказы, почти без колебаний согласился на все условия, продиктованные мне графом Бенкендорфом, потому что моя карьера всегда являлась для меня жизненным приоритетом. Отныне я, как и ты, являюсь тайным осведомителем Третьего отделения. Я полагаю, что наши с тобой отношения теперь, когда цель твоя достигнута и согласие мое на сотрудничество с тайной полицией получено, потеряют для тебя, как и для меня, всякий дальнейший смысл.

Спасибо за заботу.

Остаюсь с неизменным почтением,

Жорж Шарль Дантес

Жорж закрыл лицо руками и горько, навзрыд расплакался. На полу валялась куча бумаг, скомканных и порванных, в горле стоял ком, раненая душа истекала кровью.

Письмо было отправлено наутро с оказией – почтой Жорж его отправить не решился, зная, что все письма вскрываются и прочитываются.

Забыть о нем. Забыть, выбросить из сердца и не вспоминать больше.

Сняв с безымянного пальца левой руки кольцо с сапфирами, он швырнул его в самый дальний угол своего маленького бюро, под красивый графический рисунок пером, изображавший одного из его любимых гранитных львов на, набережной Невы. Интересно, с мрачным цинизмом подумал он, граф Бенкендорф тоже подарит мне кольцо на память? Кто-то говорил, что шерифы в Америке носят специальные перстни-печатки в качестве особого знака отличия…

Глава 6

Больной мотылек

И такое красивое белое платье, к которому я хочу подобрать кашемировую шаль, палевого оттенка – бледно-зеленую или розовую, чтобы надеть на летний бал в Аничковом. Двадцать шестого августа, ты помнишь? Всего-то две недели осталось, и я сбилась с ног, бегая по модисткам в поисках подходящей шляпки с мелкими цветочками в тон. Пушкин, правда, утверждает, что это пошло и смешно, но что он понимает в моде? По-моему, он и в поэзии не особенно разбирается, и стихи его скучны и полны несносного вздора…

А здесь у нас весело, дорогая Idalie, и кавалергарды из полка ее величества частенько навещают нас. Ты ведь знаешь Жоржа Дантеса? Ах, если бы ты видела, какими глазами он на меня смотрел и что он говорил мне недавно, когда мы поехали кататься верхом, пообещав Мишеньке Виельгорскому заехать к нему на дачу… Мы так долго проговорили с Жоржем, что совсем забыли про Мишеньку, а ведь он, кажется, собирался музицировать… Я даже и не знаю, что мне ответить милому Жоржу на его слова – он кажется мне совсем больным от любви ко мне, он сам мне сказал, что он болен от любви… И его глаза – если бы ты видела, Идалинька, каким лихорадочным блеском они горят, он так заметно осунулся и совершенно исхудал в последнее время…

Идалия поправила на плечах сползшую шаль и зевнула, лениво уставившись на дождь, вот уже третий день непрерывно колотящий в окно. Нет, она все-таки набитая дура, эта Таша… Как много в Натали провинциального, жеманного и манерного, презрительно кривя губы, подумала Идалия, закуривая тоненькую папироску в нефритовом, украшенном алмазами, мундштуке и жадно затягиваясь ароматным дымом.

Платья, шляпки, украшения, беготня по магазинам – все эти приятные хлопоты Идалия, разумеется, любила. Совсем недавно она заказала в Париже роскошное бальное платье, отороченное горностаем, и прелестное золотое колье за такую цену, что Наталья Пушкина лопнула бы от зависти. Платил, конечно, сам граф Строганов и даже не пикнул, – Александр Михалыч только рот разинул, глянув на супругу. Все знают, что поэт Пушкин вынужден продавать рукописи, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Только детей плодить умеет наш гениальный стихоплет, с раздражением подумала Идалия, вспоминая сальные двусмысленности пьяного Пушкина и его неоднократные попытки добраться до нее на всех балах и раутах. Сама Идалия терпеть не могла этого вечно кривляющегося салонного шута с его вытянутой обезьяньей физиономией. Странно было слышать про его многочисленных любовниц – врал, наверное… «Ах, Идалия, если бы вы только знали, каково это – мысленно быть у ваших ног, ловя каждое ваше слово, чтобы заслужить возможность коснуться губами хотя бы краешка вашего платья» – и это еще цветочки по сравнению с тем бредом, который он обычно нес при виде ее.

Но Дантес!..

С тех пор как уехал Геккерн, молодой chevalierguardeочень изменился. Характер его, прежде легкий и веселый, изменился и стал замкнутым и угрюмым, его живые голубые глаза, как верно подметила Наташа, приобрели странный, лихорадочный блеск. Он изменился даже внешне – его волосы отросли за лето и падали на лоб длинными белыми прядями, он стал носить тонкие усики, а на лбу прорезалась едва заметная горестная морщинка, появлявшаяся даже тогда, когда он улыбался, и придававшая ему болезненно-усталый, измученный вид.

…Она прекрасно помнила тот душный летний вечер у Строгановых, всего лишь месяц назад, где были Долли, Пьер Долгоруков, Мари Вяземская, Жорж Дантес и дальний родственник Строгановых по матери генерал Метман со своим племянником Рене. Дантес был необычайно оживлен, все время шутил, закатывая глаза и размахивая руками, целовал дамам ручки, ввязался в обычную забавную перепалку с Хромоножкой, а потом и вовсе запрыгнул на стол, изобразив под общий хохот и звон разбитых бокалов виртуозное балетное па. Последними приехали Метманы, и настроение белокурого кавалергарда внезапно и резко изменилось. Почти два часа граф Метман провел в скучнейшей беседе с Дантесом о политике и экономике Франции, вспоминая, как еще во времена Наполеона его арестовали полицейские ищейки министра тайной полиции Жозефа Фуше за приверженность Бурбонам. Жорж согласно кивал, морща лоб, и Долли неоднократно пыталась увести его от впавшего в бесконечные воспоминания старика, но этот разговор был явно интересен гвардейцу, ловившему каждое слово старого графа.