Зима, когда я вырос, стр. 29

Он видит сны, думал я, а завтра их забудет. Это не страшные сны. Если бы сон был страшный, я видел бы это по его лицу.

Я прыгнул в кровать, забрался под одеяло. Грелка совсем остыла. Но рядом со мной лежал теплый сонный Зван — значит, под одеялом не так уж холодно. Я потер ногу об ногу.

Зван не проснулся от моих движений. Ну и хорошо. Только старики просыпаются, когда этого не надо.

Я подумал: никогда и ни за что не буду больше ходить ночью в туалет.

Комната Бет

Четверг, утро. В классе все как обычно. Мне совершенно не было неприятно оттого, что за мной сидит Олли Вилдеман.

На доске учитель написал: «Пекарь печет для нас хлеб, а когда он не печет для нас хлеб, он спит».

Это дурацкое предложение нам было велено переписать в тетрадку. Я сделал это в полминуты. Повернулся к Олли Вилдеману и увидел, что он написал еще только несколько слов, и они танцевали кто во что горазд на почти пустой странице его тетрадки. Олли Вилдеман писал, высунув кончик языка.

— Надо время от времени облизывать перо, — сказал я ему шепотом, — тогда получается лучше.

Он облизал перо, так что на языке осталась чернильная линия, и скорчил физиономию. Медленно положил перо и еще медленнее поднял руку.

— В чем дело, Оллеке-Боллеке [17]? — спросил учитель.

— Можно я подкину угля в печку?

Он меня не продал.

— Давай, Оллеке, — сказал учитель, — я люблю, когда ты занят делом.

Насвистывая, Олли Вилдеман пошел к печке и взял кувшин для угля. В классе он чаще всего отличный парень. А во время физкультуры я его боюсь. В огромном физкультурном зале мне всегда кажется, что его лапищи достанут куда угодно. Но вообще-то в школе и рядом со школой он совершенно не похож на того хулигана в кривом переулке.

Зван в четверг был тих и молчалив. Во время большой перемены он пошел гулять один. А мне дал ключи от дома.

Я съел в кухне два бутерброда — они лежали и ждали меня на красивой белой тарелочке.

Бет не было дома.

Дверь между гостиной и комнатой тети Йос не была задвинута полностью.

Я заглянул в ее комнату.

Тетя Йос лежала на диване с закрытыми глазами. У нее было такое лицо, будто она говорила: я закрыла глаза, и ты меня не видишь, потому что меня тут нет.

Не воображай, подумал я, прекрасно я тебя вижу.

Я осторожно задвинул дверь, щели не осталось. Оттого что в соседней комнате спала эта чудаковатая чужая тетушка, я не чувствовал себя одиноким в темной гостиной.

После уроков, в четыре часа, мы со Званом пошли домой вместе. Он до сих пор не сказал ни слова. Я обхватил его за плечи. Он не противился. Бет сказала мне ночью: «Пим не разрешает к себе прикасаться». Ни ей, ни тете Йос. Почему он не оттолкнул мою руку? Потому что хорошо ко мне относится или от безразличия?

Лишье Оверватер шла в сторону Хохе Слёйс. Наверное, по маминой просьбе в магазин. Она шла одна, потому что у Элшье Схун был грипп.

Я страшно испугался, когда она вдруг поскользнулась и упала.

Я остановился, Зван остановился.

Не так часто приходится видеть, как падает девочка. Мальчишки в ту холодную зиму падали сплошь да рядом. А девочки — другое дело. Они бегают мелкими шажками по физкультурному залу и так размахивают руками, что кажется, будто они танцуют.

Глупая девчонка эта Лишье Оверватер.

Мне было плевать на то, что она растянулась на льду. Я уже втюхался в Бет, и Лишье Оверватер меня не волновала.

Я снял руку с плеча Звана и, задрав нос, прошел мимо нее, на ходу заметив, что она спешно натянула подол на колени. Она была мне до лампочки. Пусть все об этом знают. Я сурово прошел мимо.

Я дошел уже до Хохе Слёйс, а Зван все еще не догнал меня. Я остановился, обернулся и увидел, что Зван помогает Лишье Оверватер подняться.

Стоит на минуту отвернуться, и сразу начинают происходить ужасные вещи.

Мало того, что Зван помог ей подняться, — я увидел, что они весело болтают; она улыбалась и что-то говорила.

Лишье Оверватер разговаривала с мальчишкой.

Как такое могло быть?!

Лишье Оверватер пошла дальше. Зван крикнул что-то ей вслед — от волнения я не мог разобрать, что именно. Она остановилась, обернулась и тоже что-то крикнула, но от волнения я, елки-палки, опять ничего не разобрал.

Зван разговаривал с ней так приветливо, что я стал ревновать к Лишье Оверватер. И я ужасно ревновал к Звану, из-за того что с ним приветливо разговаривала эта вредная девчонка.

Зван шел ко мне, куда более радостный, чем все последнее время. Я сжал кулаки: может быть, я сейчас дам ему тумака, а может быть, нет.

— У нее ботинки на кожаных подметках, — весело крикнул Зван, — ее отец сапожник, кожаные подметки — это красиво, но очень скользко.

— Ты вонючий бабник, — прошипел я.

— Чего?

— И о чем же ты, засранец, трындел с этой вонючкой?

— Прости, пожалуйста, — сказал Зван обиженно, — но тебе придется для меня перевести, что ты сказал.

Я принялся его передразнивать:

— Есть, ваша честь, сейчас для вашей милости переведем.

— Да, пожалуйста.

— Козел, — заорал я, — я тут стою его жду, и чего ради я его жду? Лучше вернусь к тете Фи, меня достал твой дом, вы все психи, а ты сам всю ночь крутишься в кровати и пердишь!

— Ты неравнодушен к Лишье, да ведь? — сказал он.

— Не твое собачье дело, я первый ее заметил, только попробуй сказать, что это не так, знаешь, кто ты? Ты… ты…

— Скажи, кто я, — улыбнулся Зван, — я не против.

Я не знал, что сказать. Я видел, что Зван все понимает. Тогда я и сам понял. И неожиданно для себя заревел.

Я развернулся и побежал прочь.

Никто не заметил, что я реву. Когда просто-напросто быстро бежишь по морозу, от этого тоже наворачиваются слезы.

Я звонил и звонил в звонок. Дверь мне открыли не сразу. Я потопал на грубой циновке в передней, чтобы стряхнуть снег.

На верху лестницы никого не было.

Я снял пальто, бросил его на пол и помчался к комнате Бет. Громко постучался.

— Входи, — сказала Бет игривым голосом.

Я сделал глубокий вдох и вошел.

В комнате было волшебное зимнее освещение, потому что на окнах висели тюлевые занавески. Бет сидела на кровати, положив ногу на ногу, и читала толстенную книгу. Она даже не подняла головы. Рядом с ней стоял включенный электрический обогреватель.

— Ты сама сказала «входи», — проворчал я. — Ты ведь сказала «входи».

Бет подняла голову.

— Помни, что ты пришел ко мне в гости, — сказала она, — так что веди себя прилично, не ругайся, не ковыряй в носу и не отдирай корки с ссадин на коленях. Что с тобой, ты плакал?

Я замотал головой.

Она засмеялась.

— И ничего тут нет смешного.

— Ах ты малютка, — пропела она таким голосом, будто говорила с ребенком, — и почему же мы плакали?

— Не нуди, — огрызнулся я.

Бет подняла палец, предупреждая:

— Еще одно нелитературное слово — и я тебя выгоню отсюда.

И громко захлопнула книгу.

— Как тебе нравился моя комната?

Ого, это же была девчоночья комната. Первая в моей жизни. И надо же — оказавшись в ней, я даже не осмотрелся.

Я принялся оглядываться.

Для тринадцатилетней девчонки комната была дико большая. Кровать занимала совсем мало места, на круглом столе стояло много фотокарточек в серебряных рамках. Не очень-то уютная комната; пожалуй, комната Бет была слишком богатой. Я сел в старое кожаное кресло, положил ногу на ногу и сказал:

— Ничего себе.

— Можешь все осмотреть.

— Лучше спокойно посижу.

Честно сказать, я чувствовал себя жутко неловко. Указательным пальцем я попытался незаметно стереть с лица следы слез — и все время прислушивался, не поднимается ли по лестнице Зван.

— Зван хочет, чтобы я от вас уехал, — сказал я и чуть не разревелся снова.