Дела сердечные, стр. 29

Если откровенно, для всех, кроме родной матери, Даниэль и впрямь выглядел устрашающе. Милый мальчик, должно быть, на славу потрудился в гимнастическом зале, ибо плечи его и руки казались куда солиднее, чем мне запомнилось. Когда мы вошли в дом, сынок стянул с себя черную кожаную куртку, и, признаться, его черная футболка меня не порадовала. В общем-то футболка была не совсем черной. Издалека — да, а при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что черными были пустые глазницы изображенных на ней темно-серых черепов. По-моему, Глория сообразила это, когда все мы поднялись наверх, дабы взглянуть на хозяйскую спальню. Говорю так потому, что с того момента она неукоснительно следила, чтобы между нею и Даниэлем все время находилась я. А еще она принялась в ответ на любую мою фразу повторять как заведенная: "Угу. Угу. Угу". Но лишь до той поры, пока мы снова не спустились вниз, — тут она наконец выпалила на одном дыхании:

— Спасибо-что-показали-мне-дом-но-это-не-то-что-я-ищу. — И, бросив напоследок безумный взгляд на Даниэля, стремглав ринулась к своему "кадиллаку".

Отъехала она с такой прытью, что я испугалась за покрышки.

— Ну что ж, все прошло отлично, — подытожил Даниэль, когда, стоя на крыльце, мы наблюдали, как Глория исчезает за поворотом. — Могу я получить свои семь баксов?

Я молча посмотрела на него. А затем потянулась к сумке. Мальчик не виноват, что его мать — идиотка.

— Спасибо за помощь, Даниэль, — поблагодарила я. — Сынок, я тебя очень люблю. — И между прочим, не покривила душой.

Даниэль чмокнул меня в щеку и отчалил на своей тахте на колесах. Я заперла парадную дверь коттеджа, после чего забралась в машину и несколько минут сидела, чувствуя себя вконец вымотанной.

С этим надо что-то делать. За пару дней я потеряла двух отличных клиентов. Если так пойдет и дальше, через месяц останусь без работы. Не говоря уже о том, что я стала бояться собственной тени. Даже сейчас, сидя одна-одинешенька на этой дурацкой аллее, чувствовала, как колотится сердце.

И потом, не могу же я каждые пять минут лезть к людям с просьбой составить мне компанию. Матиас не в состоянии без конца этим заниматься — у него работа. Натан тоже занят — поддерживает Энни. А что до Даниэля, то со всей материнской любовью вынуждена признать, что он не вполне соответствует профессиональному имиджу, который я стремлюсь создать.

Допустим, я найму себе телохранителя — и что, так и проведу остаток жизни? Озираясь через плечо, в вечном страхе, при том, что даже не знаю, стоит ли мне бояться?

С другой стороны, сидеть и ждать, когда полиция во всем разберется, я тоже не могу. Если делать ставку на блюстителей закона, то в итоге буду торговать карандашами на углу улицы.

Ну уж нет! Я знаю, что надо делать. Найти убийцу Труди. И как можно быстрее. Иначе смерть Труди обернется гибелью моей собственной карьеры.

Когда я залезала в свой "терсел", то собиралась ехать домой. Чтобы укрыться с головой одеялом и несколько часов всласть потрусить. Теперь же сочла, что не пристало взрослой женщине дрожать как осиновый лист.

Я расправила плечи, вздернула подбородок и, задним ходом вырулив с аллеи, устремилась в сторону Бардстон-роуд. Возможно, Натан прав и мне действительно стоит заглянуть на поминальную службу? Там будет Энни, и Дерек, и — как там Натан выразился? — все самые близкие друзья Труди. Может, мне удастся выяснить, кто из близких друзей не на шутку желал Труди смерти.

Глава 13

"Светлая память" — один из лучших особняков в Луисвиле. Наверное, именно так выглядела бы Тара, если бы Скарлетт вздумала превратить свое имение в похоронный дом. Расположенный на Браунсборо-роуд, посреди ухоженной лужайки, с фасада он украшен величественными колоннами, а ведет к нему широкая, усаженная деревьями аллея.

Не будь "Светлая память" похоронным домом, она наверняка стала бы недвижимостью, которую мы, риэлторы, именуем "престижной". В сущности, одной только привилегии указывать Браунсборо-роуд в обратном адресе на письмах достаточно, чтобы добавить этак тысяч тридцать долларов к запрашиваемой цене. А домики с лужайками чуть больше почтовой марки, что красуются по обе стороны "Светлой памяти", стоят, между прочим, от двухсот тысяч долларов и выше. Причем, поверьте, "выше" простирается в заоблачные дали.

Проходя сквозь двойные двери, я подумала: Труди наверняка было бы приятно узнать, что прощаются с ней по высшему разряду.

Первой, кого я увидела в фойе, была Барби Ландерган. Наряд, который Барби сочла подобающим случаю, мягко говоря, привлекал внимание, так что ошеломленно вытаращилась не я одна. На двенадцатисантиметровых шпильках, в черных сетчатых колготках и черном трикотажном мини-платье с глубоким вырезом она выглядела так, будто работала на подпевках у Рея Чарлза.

Однако ошеломил меня не только ее наряд, но и лицо Барби — точнее, то, что было на лице. Такого я и впрямь не ожидала увидеть. Во всяком случае, не на лице Барби и не в данных обстоятельствах. Невероятно, но на щеках у нее блестели капли, смахивающие на слезы! Глаза покраснели, нос порозовел, и в руке она сжимала скомканный кружевной платочек.

Ого! Кажется, Барби рыдала. Или же недавно чистила репчатый лук. Припомнив кое-что из сказанного ею о Труди, лично я склонялась к луковой версии.

Барби явно меня не заметила. Еще бы — ее красные глаза изучали табличку, вывешенную на видном месте в фойе. Такие черные таблички с белыми буквами обычно помещают в фойе кинотеатров — там еще маленькие стрелочки, указывающие, в какую сторону вам идти, чтобы попасть на фильм, который хотите посмотреть. С единственной, в данном случае, разницей — вместо фильмов на табличках значились недавно усопшие. Согласно вывескам, в "Светлой памяти" демонстрировались Бенджамин Р. Стратмор — слева, Эдвард К. Мурмен — прямо и, наконец, Труди Дермот — справа.

Снова промокнув глаза, Барби сделала глубокий вдох, расправила плечи и двинулась направо. Я последовала за ней, неслышно ступая по кремовому плюшевому ковру.

Дойдя до открытой двери в конце коридора, Барби остановилась и, подбоченясь, оглядела зал. Очень скоро что-то привлекло ее внимание — она встрепенулась, одернула платье, поправила платиновые локоны и решительно переступила порог.

Я переступила тот же порог буквально через несколько секунд. Хотя зал был довольно велик и полон народу, Барби я углядела мгновенно. Проворно лавируя в толпе, она пробиралась к высокому мужчине в дорогом черном костюме, который в центре зала негромко переговаривался с тремя дамами.

Я пригляделась. Ага, муж Труди. Хотя… Стоп! Дерек больше не был мужем Труди. Теперь он не был ничьим мужем.

Видимо, и Барби успела до этого додуматься. Она прижала к губам кружевной платочек, а свободную руку протянула Дереку. Кажется, такую позу я видела у Глории Свенсон в старом черно-белом фильме "Сансет-бульвар".

— Дерек. Бедняжечка.

И все. Но главное — не что сказала Барби, а как она это сказала. Дерек запнулся на середине фразы и, отвернувшись от окружавших его дам, взял Барби за руку. И при этом окинул ее оценивающим взглядом.

Я, со своей стороны, тоже смерила Дерека оценивающим взглядом, остановившись всего в полутора метрах, за огромным фикусом в кадке. Правда, фикус не закрывал меня полностью — для этого у него слишком редкие листья, — но все лучше, чем стоять на виду посреди зала и пялиться на Дерека и его друзей.

Ничего себе! По моему скромному мнению, этот малый — вылитая кинозвезда. Высокий, загорелый, мускулистый. И вдобавок с ямочкой на подбородке, точь-в-точь как у Кирка Дугласа и Кэри Гранта. Я пригляделась к ямочке. Как же я ее раньше не заметила! Впрочем, немудрено — в последний раз я видела Дерека в доме на Саратоге, сразу после Того, как вдоволь насмотрелась на Труди. Видимо, тогда мне было не до ямочек. И, помнится, у Дерека тогда здорово дрожал подбородок. Наверное, ямочка была слегка не в фокусе.