Город чудес, стр. 56

– Это вы пустили по городу фальшивую информацию, и теперь я требую возмещения убытков.

Онофре Боувила подождал, пока тот даст выход эмоциям, а затем выставил его на улицу. Дело заглохло: не было никаких доказательств виновности Онофре в распространении ложных слухов, хотя все были в этом уверены. Дело «Наследников Рамона Морфема» приобрело скандальную известность, и по городу из уст в уста стал передаваться язвительный афоризм: «Если тебе приспичило вляпаться, обратись в кондитерскую «Наследники Рамона Морфема». Таким образом подсмеивались над теми, кто, считая себя шибко умным, платил высокую цену за никчемный товар.

– Будь осторожнее, – внушал Онофре дон Умберт Фига-и-Морера. – Стоит однажды приобрести дурную славу, и с тобой уже никто не захочет иметь дела.

– Это еще бабушка надвое сказала. Поживем – увидим, – ответил Онофре.

На деньги, заработанные таким сомнительным способом, он купил еще несколько участков, но в другом районе.

– Посмотрим, как он ими распорядится, – говорили поднаторевшие в делах спекуляций воротилы. Но так как ничего не происходило, уже через две недели они перестали беспокоиться. – Может, на этот раз он ничего плохого и не замышляет.

Участки находились в неприглядном месте, очень далеко от центра, на пересечении улиц Росельон и Жерона.

– Кому придет охота там селиться? – спрашивали люди.

Но однажды туда прибыли телеги, груженные какими-то металлическими конструкциями. Солнце, отражаясь от поверхности, сверкало ослепительными бликами, и их увидели каменщики, работавшие неподалеку на сооружении собора Святого Семейства. Это были трамвайные рельсы, вслед за которыми появилась большая бригада укладчиков и начала долбить каменистую почву, прокладывая колею, а другая занялась сооружением прямоугольного павильона со сводчатой крышей. Это было стойло для отдыха и кормления мулов: в те времена трамваи приводились в движение тягловой силой.

– Ага! – говорили люди, обмениваясь многозначительными взглядами, – похоже, этот район идет в гору.

Дня через три-четыре участки стали буквально отрывать с руками и за цену, диктуемую Онофре Боувилой.

– Повезло тебе, шельма, – ласково попенял ему дон Умберт Фига-и-Морера, – хотя ты этого вовсе не заслуживаешь.

Онофре только посмеивался, а через пару дней все та же бригада вывернула из земли шпалы, погрузила их вместе с рельсами на телеги и увезла прочь. Коммерческие и финансовые круги города не преминули отметить, что авантюра была задумана с гениальной простотой. А над теми, кто купил участки, только насмехались, не обращая внимания на их жалобы и стенания.

– Нет того, чтобы пойти в Трамвайную компанию и разузнать все хорошенько, – поучали их.

– Да нам и в голову не пришло, – отвечали пострадавшие. – Мы увидели пути, стойло и подумали…

– Индюк тоже думал, – отвечали им. – В обмен на такие деньжищи вам всучили участок, годный разве что под сточные канавы да выгребные ямы, а недостроенное стойло придется снести, но уже за ваш счет.

Вслед за этой операцией, обозначенной, дабы отличить ее от дела «Наследников Рамона Морфема», «трамвайной эпопеей», было совершено много чего другого. И несмотря на всеобщую настороженность, Онофре всегда удавалось продать купленные участки в кратчайшие сроки и с огромной для себя выгодой. Он мастерски владел системой обольщения людей и находил ей успешное применение: первым делом надо было заронить в их сердца большие ожидания, а затем превратить эти ожидания в пшик, другими словами, создать мираж, которого так жаждет пустыня человеческой души. Не прошло и двух лет, как он стал богачом, причинив городу непоправимый ущерб, поскольку жертвы его хитроумных уловок становились владельцами ничего не стоивших пустошей. Тем не менее за них были заплачены значительные суммы, и с ними надо было что-то делать. По существу, подобные участки можно было использовать лишь под бараки для нищих иммигрантов и их многочисленного потомства. Однако их застраивали роскошными с виду зданиями, единственными в своем роде. Во многих из них отсутствовала вода, либо напор был так мал, что действовал только один кран, в то время как остальные приходилось наглухо закручивать. Другие, возведенные на неровной поверхности, соответственно имели ступенчатый фундамент, поэтому отдельные блоки были соединены многочисленными коридорами, переходами, подсобными помещениями и сильно смахивали на муравейники. Пытаясь возместить часть затрат, экономили на всем: использовали строительные материалы низкого качества, в цемент подмешивали столько песка, а иногда даже соли, что многие здания обрушивались уже через несколько месяцев после постройки. Оказались занятыми все свободные пространства, отведенные по плану под парки, сады, каретные сараи, школы и больницы. Чтобы хоть как-нибудь замаскировать уродливые сооружения, владельцы домов стали тщательно украшать фасады декоративными растениями, свисавшими с верхних этажей до цоколя вьющимися гирляндами, и напустили в них стрекоз, вылепленных из гипса, керамики и бог знает из чего еще. Под балконы понатыкали мускулистых кариатид, а галереи и крыши заселили мифологической фауной: из-под каждого карниза выглядывали страшные лики сфинксов и драконов, которые в зеленоватом свете ночных фонарей наводили ужас на припозднившихся прохожих. К вяшему устрашению напротив парадных ставили стройных ангелов со скорбными лицами, прикрытыми крыльями, что делало квартал похожим на кладбище, а дома – на фамильные склепы, а также скульптуры неких бесполых существ в шлемах и латах, призванных изображать модных тогда walkirias [62]. Здания раскрашивали в яркие или пастельные тона, и все это делалось ради того, чтобы возместить деньги, украденные Онофре Боувилой. Так головокружительными темпами и совершенно беспорядочно рос город. Ежедневно выворачивались тонны земли, и бесконечные вереницы телег увозили ее за Монжуик или сбрасывали в море. С землей выгребались остатки древних поселений, фрагменты финикийских и романских руин, а вместе с ними – кости барселонцев, живших здесь в иные, более счастливые времена.

4

Летом 1899 года Онофре Боувила выглядел уже сформировавшимся мужчиной в расцвете физических и творческих сил. Ему было двадцать шесть лет, и он обладал значительным состоянием, однако его новоиспеченная империя имела множество трещин. Попытки манипулировать общественным мнением на электоральном поле, осуществляемые при посредничестве сеньора Браулио, не приносили желаемых результатов, а если приносили, то ценой неимоверных усилий. После катастрофы 1898 года [63] атмосфера в стране изменилась коренным образом. Упавшее знамя национального возрождения подхватило молодое поколение политиков, которые, апеллируя к народному энтузиазму, пытались подновить обветшалый остов движения за социальную справедливость. Онофре быстро уяснил всю бесполезность борьбы с ними; он предпочел отречься от прошлого и сделать вид, что вполне разделяет новые веяния, исповедует новые идеалы. Для этого он убрал с арены сеньора Браулио, превратившегося в символ коррупции. Это автоматически повлекло за собой удаление из его жизни Одона Мостасы, к которому бывший хозяин пансиона привязался всем сердцем – истово и слепо. Сеньор Браулио плакал, страдал и даже искал смерти, тем не менее ушел с поля боя не протестуя, так как боялся за безопасность любимого человека. Одон Мостаса, и прежде не отличавшийся особой сообразительностью, сейчас тем более не мог приспособиться к изменившимся условиям и продолжал вести разгульную жизнь, хватаясь по каждому поводу за револьвер. Женщины продолжали сходить по нему с ума, и, чтобы замять постоянно вспыхивавшие скандалы, ему не раз приходилось обращаться к продажным представителям власти и подмазывать правосудие, когда возникала необходимость избавляться от трупов. Онофре Боувила сделал ему несколько предупреждений: