Завидная биография, стр. 32
Майя посмотрела вслед и взглянула на часы. До побудки оставалось еще больше часа.
Ребята шли, изредка поглядывая на компас, все дальше и дальше уклоняясь от лесной дороги. Нехожеными тропками, по мягкому ковру прошлогодней листвы, влажной от росы, они быстро продвигались вперед и молчали.
Да и о чем было говорить в лесу в этот утренний час, когда солнце еще не взошло, когда ночные звери отдыхают после охоты, а дневные еще не вышли на промысел и птицы еще не проснулись?
Чудесная тишина стояла кругом, и только легкий хруст шагов нарушал молчание леса.
И, может быть, потому, что шли они нехоженой дорогой и не знали, что ждет их впереди, каждый дал волю мечтам, и мечты с разгона забежали далеко-далеко, и каждый увидел свой путь на многие годы вперед. Хорошие это были пути — светлые, чистые, прямые, и каждый подумал, что его путь — самый лучший, самый счастливый, и никому не хотелось расставаться с мечтами к с тишиной.
Но вот осветились вершины высоких дубов, перекликнулись друг с другом какие-то птицы, где-то дятел гулко ударил носом по пустому стволу и еще где-то высоко-высоко в небе прогудел самолет.
— Споем, — сказал Зайка.
— Споем, — ответили мальчики и дружным хором запели то, что было у каждого на душе: «Широка страна моя родная…»
Так бодрой песней встретили они этот светлый, радостный и, может быть, самый интересный день своей жизни.
Так, то с песней, то молча, прошли они километров пять и вышли на берег маленькой тихой речушки, густо заросшей белыми кувшинками.
Здесь ребята решили устроить привал и завтрак. Они сняли рюкзаки и начали разводить костер.
Один Тося не принимал участия в общем деле. Вооружившись сачком, он крадучись ходил вдоль берега, приглядываясь к жизни маленькой речки…
Тут было на что поглядеть: резвые головастики веселой стайкой носились взад и вперед, без всякого дела, как малыши на перемене… Ленивая пожилая лягушка, держась за сломанный ствол тростника, жмурясь от солнца, завистливо поглядывала на них. Промчались куда-то похожие на лыжников скороходы-водолюбы. Жирный плавунец с аппетитом доедал какого-то глупого червячка. Мохнатый паук-серебрянка скатал воздушный шарик и никак не мог утащить его в глубину. Две большие улитки, выставив рожки, не спеша чистили широкий лист кувшинки. Синяя стрекоза, застыв на трепещущих крыльях, любовалась своим отражением в спокойном зеркале воды…
Много интересного можно увидеть летним утром на тихой речке, но, пожалуй, еще интереснее сидеть у костра и следить, как тонкие язычки огня, почти невидимые в ярком солнечном свете, жадно облизывают сухие сучья, как белые пузырьки поднимаются со дна котелка и голубая струйка дыма, причудливо извиваясь, уносится кверху и пропадает в бездонном небе.
Так увлеклись этим интересным занятием шесть «мудрецов», что совершенно забыли о седьмом и вспомнили о товарище лишь тогда, когда гулкий всплеск неожиданно привлек их внимание.
Разом обернувшись, они увидели Тосю.
По пояс в воде он стоял, облепленный болотной грязью. Отфыркиваясь и отдуваясь, он левой рукой сгребал с лица густую зеленую тину, но зато в правой его руке, победно поднятой над головой, извивалась блестящая черная змея с золотистым брюхом и яркожелтыми пятнами на голове.
— Вот это ужак! — крикнул Лева, и дружные аплодисменты вознаградили подвиг отважного охотника.
А сам он стоял по колено в густом иле, и, наверное, голодные пиявки уже ползали по его босым ногам. Но шагнуть Тося не решался. Он боялся упасть и выпустить из рук трофей, добытый такой дорогой ценой.
— Эх, ты, укротитель змей, на?, держи, — сказал, наконец, Игорь Кузнецов, протягивая Тосе сачок, — клади в мешок и закручивай, не уйдет.
Освободившись от своей драгоценной добычи, Тося, взбаламутив всю речку, вылез на берег грязный и мокрый.
Белые кувшинки укоризненно покачали головами, недовольные таким грубым вторжением в тихую жизнь реки.
Но зато все ребята и сам Тося были очень довольны: немало ужей поймали они на своем веку, а такого огромного не только ловить, но и видеть им пока не случалось. Во всяком случае (это было ясно и без обмера) Гогин уж в метр шестнадцать сантиметров был жалким червяком по сравнению с этим удавом. И Тося заранее представлял, сколько радости будет в школьном живом уголке, когда его пленник: важно вползет в просторный террариум.
Пока ребята варили кашу и кипятили чай, Тося, как сумел, выполоскал трусы, рубашку и галстук.
Поднявшийся ветерок и солнце быстро сделали свое дело, и Тося еще до завтрака оделся во все сухое и, как герой смелой удачной охоты, пометил на своей карте точные координаты места происшествия. А маленькой заводи, в которой он заметил голову плывущего ужа, дал громкое имя «Бухта натуралиста».
Хуже всех во всей этой истории пришлось, конечно, ужу. Его, беднягу, зашили в мешок из-под пшена и, обложив мокрой травой, поместили на дно котелка.
Тося уверял, что это лучший способ транспортировки живых ужей. Но оказалось, что это далеко не лучший способ использования посуды: как ни терли потом котелок и песком, и травой, и золой — чай все равно заметно отдавал зоопарком.
ДОЛИНА СМЕЛОЙ АТАКИ
Залив костер и уничтожив следы бивака, «мудрецы» зашагали дальше. Они немного уклонились от избранного маршрута и решили итти долиной реки. Уж очень хорошо было здесь, между лесом и водой. Густая, высокая — по колено — трава мягко хлестала по ногам. Лягушки, испуганные появлением незнакомцев, грузно плюхались в воду, рыжая пустельга широкими кругами парила в небе.
А сбиться с пути — этого «мудрецы» не боялись. Карта Генерального штаба, как надежный проводник, предупреждала о каждом изгибе реки, о каждом холме, о каждой впадине, и верный друг путешественника — компас привирал ровно настолько, насколько положено было ему привирать в этих тихих местах.
В лесу, где узкая дорога лежала среди кустов и деревьев, волей-неволей приходилось итти друг за другом, гуськом, и Гриша время от времени «подавал ногу». Зато здесь, где повсюду расстилался одинаково гладкий, широкий ковер душистой травы, куда приятнее было итти без всякого строя.
И мальчики шли, смеясь и болтая, срывали яркие луговые цветы, жевали сладкие головки розовой кашки, швыряли друг в друга цепкими «собаками» и, старательно обрывая лепестки, гадали о чем-то на белых ромашках.
То один забегал вперед в погоне за махаоном, кружившимся над цветами в своем пестром наряде, то другой отставал, чтобы посмотреть, как серьезные жуки-могильщики деловито суетятся вокруг серой тушки дохлого крота, то все разом замирали на месте, провожая глазами отважного кузнечика, с громким треском летящего куда-то на жестких, черно-красных крыльях.
Гриша, правда, пытался было и здесь построить звено, но встретил такой дружный отпор, что теперь, как полководец без армии, угрюмо шел один, то и дело поднося к глазам свой великолепный бинокль.
Вдруг он остановился, постоял так секунды две и, одернув планшетку, решительно крикнул:
— Звено, стой! Слушай мою команду…
И столько настоящей командирской твердости прозвучало в этих словах, что ребята, на этот раз невольно подчинившись, без споров и возражений встали по росту и подровнялись.
Перед строем звена Гриша огласил боевой приказ:
— В направлении на юго-восток, на расстоянии одного километра обнаружен фашистский танк… Я решил: используя рельеф местности, рассредоточенными отрядами приблизиться на дистанцию сто метров, окружить противника и по моему сигналу атаковать. Приказываю: вперед, на врага!
Этот приказ мог бы быть составлен и лучше, но Грише некогда было его обдумывать, и повторять приказ не пришлось.
Короткими перебежками, тщательно маскируясь в густой траве, ребята приближались к танку.
Вон он стоит, рыжий от ржавчины, неуклюжий, беспомощный, но все еще немножко страшный…
Ближе, ближе. Вот уже виден жадный кондор, намалеванный краской на башне, смотровая щель и ствол пулемета, из которого когда-то вылетали смертоносные пули…