Сердце солдата, стр. 17

Хорошо бы попасть в отряд! Автомат дадут, гранаты. И он, Коля Гайшик, будет выползать на дороги с толовыми шашками, грозный и неуловимый народный мститель. И рядом — Еленка — храбрый, верный товарищ. И взлетят в воздух мосты и эшелоны, склады и грузовики. Смерть немецким оккупантам!

Наступила весна. Подули теплые ветры. Под их напором снег стал пористым, потемнел, осел. Потянулись в низину к болотам тоненькие журчащие ручейки. Дороги и тропы расклякли. Все труднее становилось добираться связным из лагеря. Возить молоко в Ивацевичи стало невозможно, и Коля сидел дома. Перебрал с матерью картофель на семена. Прорыл канавки на огороде, чтобы в них отстаивалась талая вода. А по вечерам садился на крыльце, завернувшись в теплый отцовский тулуп, и смотрел на быстро темнеющее небо, следил, как одна за другой зажигались неяркие весенние звезды.

Почему не приходит Еленка? Ведь здесь же недалеко? Или что-нибудь случилось?

В один солнечный денек Коля пошел в Яблонку. Он шел медленно, помахивая прутиком, а очень хотелось бежать. Ему было страшно. Даже страшнее, чем тогда, когда в первый раз вез молоко в Ивацевичи.

В дом Борисевичей Коля вошел никем не замеченный. Дверь в сени была открыта. В хате слышались звуки баяна. Коля без стука открыл дверь и вошел.

Прямо перед ним на лавке сидел Петрусь и, склонив голову набок, играл на баяне. За столом сидела Еленка, подперев подбородок кулачками, и, глядя в окно, слушала. Глаза у нее были печальные. Лицо казалось бледным и осунувшимся.

Коля долго стоял в дверях. Его не замечали.

Хата Борисевичей была похожа на все другие хаты. Такая же большая белая печь, те же широкие лавки вдоль стен, деревянный стол. Только кровать была городская. На никелированных шарах играло солнце. Коля бывал здесь и раньше, но как-то не замечал ни красиво расшитого полотенца возле голубого рукомойника, ни вышитых картинок на стенах. А теперь увидел все сразу и понял — вышивала Еленка.

Петрусь кончил играть, поднял голову и, заметив стоящего у порога хлопца, воскликнул:

— Это что за явление!

Еленка обернулась. Румянец вдруг залил ее щеки. Весело блеснули глаза.

— Коля! — радостно сказала Еленка, вскочила из-за стола и стремительно пошла к нему, протянув руки.

Коле вдруг показалось, что сейчас она обнимет его, он зажмурился, попятился и ударился головой о косяк.

— Ты чего? — засмеялась Еленка, стоя перед ним и протягивая руки. — Здравствуй.

Коля неловко пожал ее руки.

— Здорово, кум Авдей! — Петрусь подошел и хлопнул гостя по плечу. — Давно не видались. Сидай. Рассказывай, как там у вас?

Коля сел на лавку и степенно, как отец, пожал плечами.

— Живем помаленьку.

— Отец здоров?

— Здоров, только кашляет.

— По делу или так зашел?

— Так… Думаю, может, помочь что надо. Мужиков-то нет в доме. Не знал, что ты вернулся.

Коля опустил глаза.

— Это хорошо, что не забываешь. Еленка, доставай обед из печи! У нас сегодня, Микола, знатные щи с хряпой.

— Я обедал, — соврал Коля.

— Щи солдату не во вред.

Петрусь стал укладывать баян в самодельный деревянный футляр.

Коли искоса наблюдал за Еленкой, которая проворно управлялась ухватом в печи. Он видел, как напряглось ее лицо. Наверное, котел со щами был тяжел. Ему хотелось помочь ей, но сковывало присутствие Петруся.

Обедали молча.

После обеда Петрусь стал собираться в дорогу. Положил в мешок краюху хлеба, кусок сала, несколько луковиц.

— Далеко? — решился спросить Коля.

— Работу искать.

— Работу? — удивился Коля.

— А что? Не в лесу же сидеть сычом. Вон сеструха как исхудала. Работать надо. Дом подымать.

Коля посмотрел на Еленку. Она опустила глаза.

— На Гитлера спину гнуть пойдешь? — Коля злобно смотрел на Петруся в упор.

Петрусь усмехнулся:

— А хоть бы и на Гитлера!

Коля встал. К горлу его подкатил какой-то комок. Он мешал дышать. Коля сжал кулаки. Как же это? Ведь Петрусь партизан, Еленкин брат! Ведь он в лесу жил! И вдруг — к фашистам…

— Шкура! — выкрикнул Коля.

Еленка схватила его за рукав.

— Не надо, Коля. Тише…

— Пусти! — Коля вырвал руку. — И ты заодно с ним. Продажные!

Он бросился вон из хаты и побежал по улице, разбрызгивая резиновыми сапогами талый снег.

Еленка выбежала на крыльцо. Окликнула Колю. Но он не обернулся. Она постояла немного, вернулась в хату и бросилась на кровать. Петрусь положил руку на вздрагивающие от рыданий худенькие плечи сестры.

— Что ж делать, Еленка… Привыкай.

— Он не придет больше… — всхлипывала она.

— Придет, — уверенно сказал Петрусь. — Когда все поймет, обязательно придет. — Он неловко погладил ее волосы.

Еленка утерла слезы рукавом кофточки.

— Иди, Петрусь… Иди…

Она вышла вместе с ним на крыльцо и долго смотрела вслед брату, широко шагавшему по дороге с мешком и баяном за плечами.

ЛУКОШКО С ЯЙЦАМИ

Коля с нетерпением ждал связных из отряда. Часами просиживал он у окошка, ложась спать только после строгого окрика матери. Спал тревожно и чутко, все ожидал условного стука. Но связные не появлялись.

Лес окутался светло-зеленой дымкой молодой листвы и, казалось, дремал в солнечных лучах.

В поле начали пахать на коровах. Лошадей в селе не было, их отобрали немцы в первые дни оккупации. Запряженные в плуги коровы шли медленно, останавливались, не понимая — чего от них хотят.

В саду зацвели яблони. Цветы были чистые, белые и розоватые, как снег на закате. По вечерам сад был напоен их сладким ароматом.

А связные все не приходили.

Коля нервничал: ни товарищ Мартын, ни Алексей, да и никто в отряде не знает, что Петрусь предал их и ушел к фашистам.

Может быть, отряду грозит беда. Может быть, уже идут по лесным дорогам каратели, сжимают вокруг лагеря смертельное кольцо. А может, уже перерезаны все проселки и тропы и поэтому нет связных?

Мысли эти мучительны, неотвязны. Они мешают есть, спать, думать о чем-нибудь другом. Кроме гнева и тревоги, они рождают горькую обиду: как могла Еленка заступиться за предателя, даже если он и родной брат!

Из Ивацевичей доходили слухи, что Петрусь по вечерам играет в пивной возле станции и устроил его на эту работу Козич. Говорили, что баянист так старается, что даже комендант Штумм им доволен.

Все это было правдой. Добравшись до Ивацевичей, Петрусь разыскал Козича и долго беседовал с ним. Расстались они довольные друг другом. На следующее утро Козич посетил домик за колючей проволокой. Вайнер был занят, и Козичу пришлось ждать. Потом его ввели в кабинет. Вайнер встретил его стоя.

— Господин Козич, — сказал он холодно, — только что я разговаривал по радио со ставкой. — Он сделал паузу. — Фюрер недоволен вами, фюрер требует дела.

Козич побледнел от волнения.

— Я кое-что…

— Мне вас жаль, Козич, — усмехнулся Вайнер. — Мне всегда жаль людей, которыми недоволен фюрер! — Глаза его сделались печальными, будто он уже стоит перед сырым холмиком на могиле Козича.

— Мы их поймаем… Мы их всех поймаем… Пан Вайнер может быть уверен… Ко мне пришел верный человек… — быстро зашептал Козич.

— Садитесь, — сказал Вайнер и опустился в мягкое кожаное кресло. Козич сел, как обычно, на краешек стула.

— Рассказывайте все по порядку и подробно.

Козич вцепился обеими руками в шапку.

— Мы их поймаем… — хрипло сказал он. — Пришел верный человек оттуда, из лесу.

— Фамилия?

— Борисевич… Петрусь Борисевич.

Вайнер записал.

— И что же он рассказывает?

— Сто двадцать партизан в лагере. Оружия нет. Есть нечего.

— Где?

— Между Яблонкой и Житлиным.

— Кто командир?

— Лейтенант какой-то, Алексеем зовут… А фамилия неизвестна.

— Есть нечего? — Вайнер удовлетворенно потер руки. — Гут. Хо-рошо. А что этот… Петрусь Борисевич делал в лесу?

— Да его силком уволокли партизаны. Он там играл на гармошке. Надоело и вот сбежал.