Дыхание осени (СИ), стр. 69
Ноги слабеют, я тщетно пытаюсь найти, на что опереться, и вдруг мир, покачнувшись, вверяет меня объятиям Яра…
Глава 9
Я стараюсь не думать о том, что у меня заберут Егора. Я стараюсь не смотреть на Егора, бессвязно отсчитывая последние минуты до завтра.
Завтра за ним приедет мама.
А я?
Я — чужой для него человек, знаю. Сама виновата, что прикипела, но… мама есть мама, даже такая, с торшером на голове.
Зачем ей понадобился Егор? Я не знаю. Но ребенку, наверное, с родителями будет лучше, они создадут для него должные статусу условия, а я…
А я переживу. Одиночество — это не страшно. В конце концов, я всегда могу вернуться сюда, в город детства, и здесь спокойно себе зачахнуть. А что? Цвести я ни для кого больше не собираюсь, пускать корни — тоже. Быть перекати-поле легче, веселей, а я иногда грежу о беззаботности. Мне двадцать два, а внутри все мертвое, и я почти физически ощущаю, как мертвеет еще одна часть меня.
Не больно.
Пусто, холодно, но не больно.
И слез нет. Наверное, они остались там, под дождем осени…
— Злата, — Яр берет мои руки в свои, а я не спорю.
Двигаться не могу. Дышу — и ладно. Говорить совсем тяжело. Слышу — и хорошо. Еще бы что-то понять…
— Злата, — повторяет он, и я по голосу различаю, что он рядом, скорее всего, сидит на корточках, но почему-то не вижу его, перед глазами белая пелена, — я приехал не для того, чтобы сказать тебе, что Егора заберут.
Нет? Странно. Разве не он сказал мне об этом. А впрочем, какая разница кто… Руки Яра такие горячие, но убрать ладони не могу. Не хочу. Не получится. Он не отпустит.
— Я приехал, чтобы сказать: если ты хочешь оставить Егора… если вы оба хотите… есть шанс. Мы можем попробовать…
Есть шанс? Я не верю. За ним приезжает мать. Сама… Приезжает…
А я в двухкомнатную квартиру вернусь одна. Наверное, это к лучшему: и не придется ставить перегородку, и по утрам никто не разбудит, и никто не будет бухтеть, что так долго можно делать в ванной, и никто не будет сидеть напротив меня, разбивая кокос и мчаться по лужам за тортом… А утром никто не попросит завтрак и не сварит кофе так, чтобы заляпать белую печку. Никто спросонья не поцелует в щеку, думая, что я сплю и не прошлепает на кухню, дожидаясь когда я встану, замечу босые ноги и заставлю идти за тапками в комнату. Никто не будет ежедневно у магазина проверять в банкомате карточку — не пришел ли наш гонорар. И мне некому будет пожелать: «Добрых снов, непослушное солнышко» и услышать притворное: «Ага, нашла солнышко! Я не такой пока круглый!» И не с кем будет стоять у окна и смотреть на пушистый снег, что, кружась, прячет серую осень.
Зима пришла.
Холодно.
Мне бы согреться…
— Мы можем попробовать… — это Яр повторяет или я застыла во времени? Столько всего передумала, а прошла лишь минута — так чудно. Мир становится четче, начинаю различать освежающе-горьковатые запахи и… отодвигаюсь. Спина устала, а так легче, и можно закрыть глаза и…
Стоп!
Разве прятаться от проблем — это выход?
Мы можем попробовать… И пусть меня пугает случайное «мы», оно несет в себе перспективы. Проще сидеть вот так, откинувшись на спинку дивана, делать страдальческое лицо и сожалеть о том, что случится завтра. Сложнее попробовать изменить завтрашний день, или, по крайней мере, встретить его с открытыми глазами.
Ну, начинаем?
Рядом мама, папа, бабуля, за ней переминается с ноги на ногу молчаливый Егорка, а глаза в глаза… напротив меня Яр.
— Попробовать? — спрашиваю его, и вижу, как оживляются лица родных, как пытается улыбнуться Егор, заметно расслабляется Яр. Мой бывший меня боится? Или, что вовсе невероятно, я вела себя так, что он… за меня боялся?
— Да, — Яр выпрямляется; надо же, я успела забыть, какой он высокий.
— Как?
— Есть один способ.
Явно тянет, значит, способ мне не понравится, но, может, я смогу… ради Егора? Вон как он глазищами умоляет решиться, но опасается, что предпочту отсидеться в теньке. Может, думает, что был нужен мне только вытрясти деньги из брата?
Я бы подумала так, наверное, если бы от меня отказались без боя…
Неужели я действительно когда-то считала себя мирным воином? Надо же. А сейчас рвусь драться, подбираю оружие… Но пока не могу и представить, какой выход увидел Яр. Его мать, наверняка, знает, что мы в разводе, кто-то из бывших слуг шепнул, что хозяин всех разогнал, а Егор живет не с ним, а со мной, и она решила эту тяжкую ношу взять на себя. Ношу… Вряд ли вдруг воспылала чувствами к сыну. Хотя бы к одному из них…
— Да, — подтверждает Яр, — она знает, что Егор живет с тобой. Она так же знает ваш адрес и знает, что… мы с тобой в разводе. Но, — Яр какое-то время рассматривает занавеску в зале, а потом упирает в меня такой тяжелый взгляд, что удивительно, как занавеска не изменила карнизу с ковром, — она понятии не имеет, где живу я.
Не дождавшись моей реакции, Яр вкрадчиво продолжает мысль:
— Мы можем сделать вид, что я живу с тобой.
— Не хватало!
— Мы можем сделать вид, что я живу с вами.
— Нет!
— Мама уверена, что Егору нужна семья…
— Ты не был женат, но твой брат все равно жил с тобой!
— Да. Со мной.
И я, наконец, считываю между строк. Он — семья для Егора, я — никто. И даже такая мать предпочтительней, чем никто.
— Это займет несколько дней, — говорит Яр. — Она увидит, что мы вместе — какая разница, где мы живем? А потом… я могу съехать…
Могу…
То есть, может съехать, а может остаться?!
— Ты съедешь! — выпаливаю.
— Как скажешь, — поспешно соглашается, а до меня доходит, на что я только что подписалась. Это же…Яр будет жить в моей квартире… В нашей квартире с Егором… И как не сойти с ума?
Я не выдержу. Не смогу. Я все-таки сброшу его с балкона…
Егор мгновенно оказывается рядом и обнимает и шепчет что-то ласковое, от чего успокаиваюсь. Подняв глаза, смотрю на Яра: а он не кажется довольным перспективой жить со мной в тесных квадратных метрах. Наверное, зря я вижу во всем тайные умыслы, но все же…
— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю его.
— Егор тебя любит, а ты любишь его.
— Только поэтому?
— Любовь — слишком редкое чувство, Злата, чтобы им разбрасываться.
Что он может знать о любви, если сам не любил, не любит? Что могу знать о любви я, если опустошена? Скользкая тема. Не для меня. Не с ним.
— Ты уверен, что не хочешь уехать в Голландию с мамой? — спрашиваю Егора.
Тот качает головой раз сто, не надеясь на мое быстрое понимание. Вся родня копирует синхронный узор напольного ковра, вроде бы и есть, но незаметны: молчат, не вмешиваются, только дышат громко и не в унисон, выдавая свое присутствие.
— Хорошо, — подтверждаю согласие, — если ты думаешь, что это сработает…
— Заеду завтра в пять, — посмотрев на часы, объявляет Яр и раскланивается с моими родственниками. — Мама, вы, как и ваша дочь, изумительно красивы… Папа, я как и вы, не могу сказать, что очень рад знакомству, не скрещивая за спиной пальцы… Бабуля, ваш бантик очаровательно молодежен.
Он уже практически у двери, когда меня осеняет, что он уходит. Один. В ночь. В чужом городе. Догоняю его, когда обувается.
— Ты куда?
Мне, действительно, интересно, где он планирует провести ночь — не из ревности, а потому что теперь он мне нужен, предпочтительно живым, а в нашем городе нет ни одной гостиницы и посуточно квартиры не сдают. Было бы лето — перебился, а так — снежок, и в квартире не тропики, на улице и подавно. Простынет, и отпаивай его потом чаями и микстурами, вместо нескольких дней проваляется в нашей с Егором квартире неделю, и мне что, самой прыгать с балкона от такого соседства? Нет уж, пусть объясняется.
— Самолет только завтра утром, так что поищу, где остановиться. Завтра, как и сказал, заеду за вами. Успеете собраться?
— Да, — киваю, — но вряд ли ты за это время успеешь найти ночлег.