Талисман Белой Волчицы, стр. 15
Алексей усмехнулся и молча пожал ему руку, заметив, с каким облегчением Михаил перевел дыхание. И подумал, что учитель был прав. Кретов-младший оказался порядочнее и честнее, чем Алексею до этого представлялось.
Захватив свой немудреный скарб, они спустились вслед за Михаилом к лодке. И Алексей крайне удивился. Вторым гребцом была молодая женщина в длинной черной юбке и кофте, в черном же платке, надвинутом на самые глаза. Она окинула учителя и Алексея быстрым взглядом исподлобья, буркнула:
– Здравствуйте вам, – и взялась за весла.
– Здравствуй, Марфа, – ответил учитель и, улучив момент, прошептал Алексею на ухо: – Марфа – старшая сестра Михаила по матери...
Но самый большой сюрприз поджидал Алексея на борту. Поднимаясь по веревочному трапу на пароход, он почувствовал чей-то взгляд, вскинул голову и в иллюминаторе одной из кают первого класса разглядел вдруг знакомое лицо. Серо-голубые глаза, длинный нос с едва заметной горбинкой и мелкие зубы, терзавшие кружевной платок, – сей прелестный набор мог принадлежать лишь одному человеку, и он не ошибся. Из окна каюты за ним наблюдала Анфиса Коростылева, племянница Михаила Кретова. И одному дьяволу было известно, с какой стати она оказалась вдруг на «Амуре» и почему он до сих пор ее не заметил.
Глава 8
Фон Тригер был из остзейских немцев, из нищих дворян. И карьеру свою начинал с нищенской чиновничьей должности, но потом по воле случая попал на Тесинский завод, женился на дочери местного богатого купца, и незаметно, поначалу ни шатко ни валко, но его карьера пошла в гору. И ныне он пребывал в должности управляющего и даже совладельца завода, получая по копейке с каждого рубля прибыли.
Генрих Иоганн Тригер был чрезвычайно рад, что его наконец-то избавили от стеснительных рамок казенной сметы и от унизительных процедур согласования своих действий с высшим начальством по каждому вопросу жизнедеятельности Тесинского железоделательного завода. После его продажи в частные руки, как производства для казны обременительного, Тригер повел дело смело, не оглядываясь на кого-либо и оттого с небывалым дотоле размахом. И не жалел денег, вкладывая их в производство. И затраты оправдывали себя, обращая каждую копейку, пущенную на развитие завода, в гривну.
Для начала он повысил оплату за подвоз угля и руды – и запасы на угольном складе и рудном дворе стали расти день ото дня. И хотя доменная печь с ее бездонной глоткой съедала все очень быстро, ни разу не случилось, чтобы завод лихорадило из-за недостатка сырья или топлива.
Дальше – больше, чтобы привлечь рабочих с окрестных деревень, ввел сдельную оплату труда на добыче руды, угля на ближайших к заводу копях, заготовке леса, и народ повалил... Впервые в истории завода очереди выстраивались в его конторе с раннего утра – столько было желающих поработать в цехах и в подсобных производствах. Правда, пришлось повздорить с управляющими золотыми приисками, терявшими лучших своих рабочих по милости Генриха фон Тригера, но и этот вопрос он уладил, поклявшись не переманивать опытных мастеров и маркшейдеров, лишившись которых прииски понесли бы значительные убытки.
Затем пришел черед новых станков, которые он выписал из Европы, а стены нового механического цеха росли буквально на глазах. Но более всего мечтал фон Тригер о приобретении паровой машины. Река Тесинка зимой сильно мелела, а то и вовсе перемерзала, поэтому водяное колесо часто не работало.
Но бухгалтер завода Столетов, с короткой бородой клинышком и большими залысинами над широким бугристым лбом, нависшим обрывом над маленькими, глубоко сидящими глазками, остудил его пыл. Оказывается, затраты были слишком велики и денег оставался самый мизер – только-только рассчитаться с рабочими за две недели.
Тригер возразил Столетову. Он точно знал, что на складах скопилось без малого три тысячи пудов железа, да еще литья, да еще изделий разных...
– Да, на складах много запасов и железа, и литья, – согласился с ним бухгалтер. И пояснил: – Август на дворе. До зимы все не вывезти и не продать, придется оставлять до весны. Сено не на сеновале, а в стогах, деньги не в кассе, а в амбарах, – заметил он глубокомысленно. А когда Тригер велел ему выдать вексель, со столь же спокойным выражением лица пояснил, что подобного права на выдачу векселей заводской конторой не предусмотрено. И это оговорено в специальной доверенности, выданной основным владельцем завода – Никодимом Корнеевичем Кретовым...
Столетов озабоченно почесал обширную плешь на затылке, тесно смыкавшуюся с залысинами на лбу, и посмотрел на сильно погрустневшего управляющего.
– Весьма тревожно мне, Генрих Иванович, по поводу расчета с рабочими. Что будем делать, когда деньги в кассе иссякнут? Проволокой да топорами рассчитываться будем, или гвоздями?..
Все это без утайки изложил управляющий заводом подпоручику Илье Николаевичу Полетаеву, который приехал по письму обиженных рабочих, и это после того, как фон Тригер объяснил им ситуацию на заводе, попросив их потерпеть до ликвидации временных трудностей. Вроде согласились, разошлись с собрания молча, но без явных признаков недовольства. Знали ведь не понаслышке, что управляющий свое слово держит, действует без обману... И вот тебе! Письмо! Несправедливое, обидное!
Алексей по глазам немца понял, насколько тяжело он переживает напрасные обвинения, но тем не менее оправдываться не стал, просто повел приезжего ревизора по цехам. Чувство гордости за сделанное превысило чувство обиды. И Генрих Иванович тотчас преобразился, воспрянул духом и даже повеселел от радости, когда Алексей одобрительно отозвался о переменах на заводе.
Они шли по цехам, и везде было видно, что работа спорится. Все были заняты делом и не слишком обращали внимание на начальство. К частым визитам Тригера привыкли и знали, что он сердит бывает лишь по двум случаям – если видит, что кто-то слоняется без дела, или из-за нехватки сырья для доменной печи, когда приходится гонять ее с неполной нагрузкой.
Воздух в цехах был тяжелый: горьковато-едкий от горнового дыма, он был пронизан лязганьем, грохотом, скрежетом и звоном металла.
Возле пышущей жаром доменной печи Тригер остановил высокого мастерового со следами подпалины в курчавой русой бороде, в длинном брезентовом фартуке с проплешинами, оставленными раскаленными брызгами металла, и в войлочном капелюхе, из-под которого по-разбойничьи сверкали веселые голубые глаза.
– Ну что, Захар, выполнит к завтрашнему дню твоя печь месячный урок?
– Все как есть по уроку, ваше благородие, – расплылся в улыбке мастеровой, – остатнюю плавку в ночь выдадим...
– Придем посмотрим, – пообещал Тригер и кивнул на Алексея: – Вот Илья Николаевич еще не видел огненного чугуна. Смотри, слово дал, Захар, не осрамись перед гостем!
– У нас без осечки, – мастеровой сдернул с головы капелюх и вытер им покрытое обильным потом лицо, – вы мое слово знаете, Генрих Иванович!
Низкое помещение плющильного цеха несоразмерно с высотой потолка было широким и длинным. Небольшие окна в массивных, красного кирпича стенах смотрелись крошечными бойницами в крепостной стене. В дальнем конце цеха коптили и плевались раскаленными искрами три печи для разогрева металла.
Длинные языки пламени вырывались из смотровых щелей. Возле печей сновали люди, закопченные, черные, под стать стенам и потолку.
Алексея все время тянуло прокашляться. Горький чад разъедал горло и легкие, и он подумал, каково здесь работать мастеровым изо дня в день по десять-двенадцать часов, дышать едким дымом, каждую минуту рискуя быть обожженным или придавленным тяжелыми чушками металла...
Середину цеха занимали прокатные станы. Тригер подвел Алексея к одному из них. Из-под валков метнулась к ним огненная полоса, но невысокого роста мастеровой, крепкий и широкоплечий, ловко перехватил ее длинными клещами и снова загнал под валки.
– А если промахнется? – справился Алексей, наблюдая, как ловко вальцовщик орудует своим неуклюжим орудием.