Грех во спасение, стр. 73

Маша почувствовала, как ее душа словно свивается в тугой комок от отчаяния. Где она выдала себя? При Цэдене они с Антоном и словом не перемолвились о своих намерениях. К тому же, кроме самых близких ей людей – Гагариновых и Антона, да еще Кузевановых, – никто не знал о ее планах. Гагариновы и Антон? В них она была уверена, как в самой себе, но что касается Кузевановых... Сильнейший спазм сжал ее горло. Нет, не может быть! Они были так милы с ней, доброжелательны... И Тимофей по-особому симпатизировал ей, она же чувствовала это... Слезы подступили к горлу, но она сжала кулаки и с вызовом посмотрела на графа:

– Надеюсь, ваше сиятельство, генерал-губернатор обладает неоспоримыми доказательствами моей преступной деятельности. А теперь, – она решительно шагнула к графу, – зовите своих сатрапов. Надевайте на меня цепи, я готова следовать в острог! Только, – она замерла на мгновение и посмотрела полными слез глазами на графа, – позвольте мне попрощаться с мужем.

– С мужем? – задумчиво сказал граф, взял со стола перчатки и медленно натянул их на руки. – Пожалуй, вам следует присесть. Я не уверен, что вы устоите на ногах, когда я сообщу вам следующее известие. – Лобанов проследил взглядом за Машей, которая с побелевшим лицом, словно слепая, шарила перед собой руками, чтобы отыскать лавку. – Успокойтесь, ma bonne, [48] ваш супруг не стоит подобных волнений.

– С ним что-то случилось? – Маша едва нашла в себе силы, чтобы произнести эти несколько слов.

– Пока нет! Но определенно случится в скором времени. – Граф быстрым шагом прошел к двери. На пороге остановился и, опершись рукой о притолоку, сказал: – Две недели тому назад в Иркутский острог доставили троих из пяти беглых каторжников, совершивших побег незадолго до вашего приезда. После пристрастного допроса один из них показал, что побег был подготовлен и совершен при непосредственном участии вашего дражайшего супруга. Именно Дмитрий Гагаринов помог им деньгами и одеждой...

– Вы лжете, – прошептала Маша, чувствуя, что проваливается в какую-то душную, вязкую бездну. Последним усилием, как утопающий за соломинку, она ухватилась за край лавки. – Вы все это выдумали, чтобы расправиться с ним...

– Я не склонен в чем-то убеждать или разубеждать вас, сударыня, – донеслось до нее от порога. – Даю вам полчаса на сборы. Ничего лишнего с собой не брать...

Маша прижала руки к груди, вскрикнула, и липкая, густая темнота, словно тяжелое ватное одеяло, накрыла ее с головой...

30

Какой-то непонятный резкий звук заставил Машу открыть глаза и с недоумением вглядеться в густую, как кисель, черноту, залившую комнату. Знакомый проем окна – она привыкла видеть его справа, – который даже ночью выделялся на фоне более темной стены серым размытым прямоугольником, непонятным образом куда-то исчез.

Девушка откинула с себя одеяло и попыталась сесть на кровати. Но голова закружилась, невыносимая тошнота подступила к горлу. Маша хотела ухватиться за спинку кровати, протянула руку и вздрогнула. Привычного металлического козырька, украшенного двумя медными шарами, тоже на месте не оказалось. Вместо этого рука уткнулась в деревянную решетку, сквозь которую она нащупала пальцами нечто, напоминающее войлок. Она не успела удивиться, как новый приступ тошноты скрутил ее в три погибели. Схватившись за горло, Маша упала на постель, с трудом выдавила из себя хриплый крик, и тут ее взгляд остановился на круглом пятне с резко обрисованными краями, весьма отчетливо проступившем на потолке.

Черное небо, сплошь усыпанное звездами, заглядывало в это отверстие, и Маша наконец поняла, где она находится. Она лежала в бурятской юрте.

Неприятные спазмы утихли на какое-то время, и она предприняла новую попытку подняться с постели. На этот раз Маша проделала это гораздо осторожнее, более медленно и спокойно. Тошнота не вернулась, но сильнейшее головокружение опять не позволило ей встать на ноги.

Ухватившись беспомощно за край постели, она с тоской попробовала осмыслить происходящее. Она никак не могла вспомнить, с какой стати вдруг оказалась в бурятской юрте. Возможно, они отправились на прогулку и их застала в пути непогода? Но если судить по звездному небу над головой, снаружи прекрасная ясная ночь, так что же привело ее сюда? Болезнь? Похоже, она серьезно заболела: тошнота, головокружение, слабость... Но даже в этом случае она должна все-таки лежать в своей постели, и где-то рядом непременно находятся и Антон, и Прасковья Тихоновна...

– Антон! – попыталась она позвать слугу и удивилась, насколько слабо и бесцветно прозвучал ее голос.

Но на ее призыв никто не отозвался. Она повторила его еще раз, уже громче и настойчивее, и тотчас же за стеной юрты, будто в ответ на ее крик, раздалось громкое лошадиное ржание. И Маша поняла: именно от этого звука она пришла в себя.

Теперь она полностью осознала, что не спала, а находилась в забытьи, непонятно чем вызванном. И сейчас ей более всего хотелось даже не выяснять, где и по какой причине она находится, а попить: в горле у нее пересохло, нёбо щипало, а язык, покрытый неприятным налетом, с трудом умещался во рту и едва подчинялся ей. Вдобавок ко всему ее глаза до сих пор не могли привыкнуть к темноте, и как Маша ни вглядывалась, не смогла определить, где же находится выход из юрты.

Она откинулась на подушки и устало закрыла глаза. Снаружи опять послышалось лошадиное ржание и громкий окрик: «Стой! Кто идет?» Маша подняла голову. Она явственно различила тихие шаги по ту сторону войлочных стен, и через мгновение чья-то рука откинула полог, прикрывающий вход, и человек вошел в юрту. Маша сжалась в комок под одеялом, не понимая, отчего вдруг такой ужас проник в ее сердце.

Человек, а это, бесспорно, был мужчина, тем временем прошел в глубь юрты и, что-то бормоча себе под нос, принялся возиться в своем углу, похоже, раздевался. Маша прижала ладони к вискам. Что здесь происходит? Вошедший в юрту определенно не Антон, но кто же? По непонятной для нее самой причине она не осмелилась подать голос, и теперь оставалось только ждать, когда незнакомец заявит о себе.

А тот между тем осторожно приблизился к ее постели, и Маша затаила дыхание, почувствовав запах табака и одеколона. Незнакомец склонился над ней, очевидно прислушиваясь, и девушка не выдержала, судорожно сглотнула. Он моментально выпрямился и крикнул повелительно в сторону выхода: «Ротмистр, огня!»

Маша попыталась укрыться с головой одеялом, но мужская рука решительно сдернула его c ее лица. Девушка крепко ухватила одеяло и в свою очередь потянула его на себя. И тут же услышала слишком хорошо знакомый ей смешок:

– Очнулись, сударыня, и уже пытаетесь сопротивляться?

Маша чуть не выпустила одеяло из рук. И только сознание, что она в одной ночной сорочке, заставило удержать его на себе. Да, голос был слишком знаком и принадлежал, без всякого сомнения, самому ненавистному из всех людей – графу Лобанову.

Дрожащее пятно света возникло за пологом, и на пороге появился Цэден с фонарем в руках. Он молча приблизился к графу, и тот, перехватив у него фонарь, поднес его к Машиному лицу. Девушка зажмурилась, а граф удовлетворенно ухмыльнулся:

– Жива-здорова, голубушка, а ты боялся, что не проснется! – Он похлопал по плечу бурята. – Девица она крепкая и не к таким испытаниям себя готовила, так что твоя настойка ей только на пользу пошла!

Жандарм что-то быстро прошептал Лобанову, и тот недовольно проворчал в ответ:

– Хорошо, хорошо, напои и накорми ее получше! Сколько она у нас проспала? Не иначе, двое суток...

– Двое суток? – Маша рывком села на постели и с ненавистью посмотрела на своих тюремщиков. – Извольте объяснить, граф, как я оказалась в этой юрте и по какому такому праву вы усыпили меня?

– Голубушка, – граф лениво зевнул и прикрыл рот ладонью, – вы сражались с казаками и царапались, как тысяча диких кошек, поэтому мы вынуждены были напоить вас сонной настойкой, чтобы на шум не сбежался весь поселок...