Финита ля комедиа, стр. 69

– Сидеть, Арто! Кому сказал, сидеть! – прикрикнул на него хозяин, пристегнул поводок к ошейнику, взял песика левой рукой, правой захватил трость, стоящую в прихожей, и вышел из комнаты...

Путь его лежал к небольшому парку, вернее крохотному участку леса, который строители доходных домов по какой-то причине пожалели и не спилили. И теперь несколько десятков неряшливых сосен и тополей оживляли скудной зеленью мрачное скопище уродливых двух– и трехэтажных зданий, окруживших их точно тюремный конвой.

Для редких вечерних прогулок он обычно выбирал более оживленные места, но сегодня он имел определенную цель, поэтому миновал быстрым шагом освещенный фонарем участок мостовой и ступил на тропу, уводящую к лесу. Над тропой стелился низкий туман, и он шел, не замечая, что высоко поднимает ноги, как это делает человек, идущий по воде.

Тропа нырнула между домами, запетляла среди деревьев и, наконец, вывела его к старому котловану, затопленному грунтовыми водами и по этой причине брошенному. Края котлована давно уже превратились в помойку, но тропа обошла его по краю и исчезла в конце деревянного настила, уложенного на деревянные сваи чьей-то доброй рукой и протянувшегося на пару саженей над водой. Летом здесь обычно не протолкнуться от купающейся ребятни, а сейчас было тихо, зябко и сумрачно.

Над горизонтом уже взошла луна. Ее отражение качалось в темных водах котлована, словно желток от разбитого яйца на щедро политой маслом чугунной сковороде. Из прибрежных кустов наносило падалью и прочими отвратительными запахами помойки. На ближайшей сосне завозилась какая-та птица. Сухая хвоя и прошлогодние шишки прошелестели за его спиной, птица что-то сердито пробормотала, ударила крыльями, и вновь все звуки исчезли, словно утонули в этой вязкой, как болото, тишине.

Песик на его руке вздрогнул и завертел головой, напоминая о себе. Он спустил его на землю, и тот юркнул за куст. Через пару мгновений он появился, но хозяин не обратил на него внимания. Наклонившись, он что-то выглядывал на земле. Это «что-то» оказалось грязным кирпичом. Хозяин взвесил его на ладони, постоял некоторое время в раздумье, затем достал из кармана бечевку, аккуратно перевязал кирпич крест-накрест и свистом подозвал к себе песика. Тот подскочил к нему и резво заплясал возле его ног, подпрыгивая и поднимаясь на задние лапы. Малыш Арто промок от ночной росы, озяб и просился домой.

Хозяин взял его под мышку и, не выпуская из рук кирпича, двинулся, но не по тропинке, а на шаткие мостки, которые скрипели под его шагами, и, казалось, ступи он чуть тверже, они обрушатся вместе с ним и собакой в воду. Но он вполне благополучно достиг конца настила.

С десяток секунд постоял, вдыхая прохладный воздух. Здесь он был заметно чище, чем на берегу. Затем опустил песика на доски, отчего тот негодующе заскулил и принялся карабкаться к хозяину на руки. Но тот оттолкнул его и, присев на корточки, привязал конец бечевки к ошейнику. Выпрямившись, подхватил Арто левой рукой, кирпич – правой и, отведя их в сторону, с размаху бросил в воду. Песик коротко взвизгнул, одновременно с громким всплеском, с которым вошел в воду кирпич, и тоже исчез под водой. Его хозяин некоторое время всматривался в воду, потом снял висевшую на локте трость, ткнул ею в мутное светлое пятно, проступившее у самой поверхности, нажал, и пятно медленно ушло вглубь. Постоял еще мгновение, вглядываясь туда, куда только что кануло маленькое шустрое создание с носом-пуговкой, поправил сбившуюся шляпу и молча отправился в обратный путь.

Правда, назад он добирался дольше: пришлось обойти стороной блуждавшего в кустах пьяного мужика, вдобавок, видимо на погоду, разболелась нога. Поэтому на крыльцо дома, где он снимал квартиру, хозяин Арто поднялся, с трудом подтягивая ногу и держась за перила.

Всю ночь он рвал какие-то бумаги, письма и жег их в печурке. Затем снял со стены несколько фотографий, долго смотрел на них, потом тоже бросил их в печь. И пристально наблюдал, как они корчатся в пламени и как огонь вгрызается в изображение женского лица, съедая его без остатка.

К утру он перешел за стол, зажег свечу и придвинул к себе несколько листов бумаги. Перо оглушительно скрипело в окружавшей его тишине. Писал он медленно, но почти без остановки, изредка переводил взгляд на окно и лишь единожды на более темные пятна на стене – следы сожженных фотографий.

Писать он закончил только тогда, когда за окном проклюнулся робкий серенький рассвет, гора Кандат накинула на себя розовую косынку, а неподалеку, верно на соседней улице, затеяли утреннюю перекличку петухи.

Он встал, разложил листки бумаги на две аккуратные стопочки, взял с полочки два конверта, вложил туда исписанные листки, запечатал их, подписал и приставил к подсвечнику. Теперь всякий, кто зайдет в его комнату, первым делом обратит внимание на эти два конверта.

Спал он не больше двух часов и проснулся от стука в дверь: коридорный принес самовар. Но завтракать он не стал. Вновь достал из шкафа свой парадный костюм, нацепил бабочку, но к зеркалу не подошел. Затем выдвинул ящик комода, поднял стопку простыней и вынул револьвер. Крутанул барабан. Все пять пуль на месте. Четыре – им! Пятая – себе! Впервые за последнее время он улыбнулся, вернее, ему казалось, что он улыбнулся. Узкие губы слегка растянулись, отчего лицо исказилось в жуткой гримасе, потому что глаза по-прежнему смотрели холодно и отрешенно и жили словно отдельно от своего владельца.

Он вновь крутанул барабан, но медленнее, чем первый раз. И опять две фразы, как кастаньеты, прозвучали в его ушах: «Четыре – им! Пятая – себе!» И они будут его сопровождать до самого конца: Че-ты-ре им! Пя-тая – се-бе! Че-ты-ре им! Пя-тая се-бе!

Револьвер он положил в правый карман, затем взял с той же полки, где лежали конверты, небольшой нож с треугольным лезвием и рукояткой, обмотанной сыромятной лентой. Этот нож, острый, как бритва, он купил на днях за червонец у одного босяка на Разгуляе, там же он приобрел пистолет. Такими ножами сапожники играючи разрезают толстенную подошву и самую задубелую кожу. Но на этот раз ему будет противостоять тонкая девичья шейка. Ткни в сонную артерию, и все!

Он вдруг представил, как потечет по его пальцам теплая кровь, и, судорожно сглотнув, положил нож в левый карман...

Глава 25

В старом театре готовились к последней репетиции. Генеральную проведут вечером, но уже на новой сцене. Обычная суматоха на этот раз была лишена радости и той атмосферы праздничности, которая всегда предшествует премьерному спектаклю. Нервничали актеры, исступленно ругался Турумин, рабочие сцены то и дело что-нибудь роняли, суфлер опаздывал, а пожарный приставал ко всем с вопросами, куда подевался багор с пожарного щита.

Лиза, бледная и напряженная, сидела в гримерной. На этот раз она была в костюме Луизы Миллер, в фартуке и чепце. Она старалась не смотреть в зеркало, чтобы не видеть свою испуганную и, как ей казалось, подурневшую физиономию. Одно радовало: Алеша ни на шаг не отходил от нее, что-то внушал ей, объяснял, и она наконец решилась и пригласила его на вечер. Она знала, что Анастасия Васильевна уже отослала приглашение его матери, но ей хотелось увидеть его лицо, когда она сообщит ему о вечере...

Он, несомненно, обрадовался, но все ж оглянулся на Федора Михайловича, который сидел в углу гримерной и опирался на поставленную между ног шашку. Тартищев то и дело посматривал на брегет, и его мало занимали разговоры его дочери с Алексеем.

Но это казалось, что он ничего не замечал! На днях Настя рассказала ему о доверительном разговоре между ней и Лизой. Ее тоже беспокоило нежелание Лизы знакомиться с предполагаемыми женихами и то, что она избегает даже разговоров о сватовстве. На вопрос мачехи, нравится ли ей кто-нибудь из молодых людей, отвергла это предположение с таким жаром, поспешностью и негодованием, что позволила Анастасии Васильевне усомниться в ее искренности...

Оба они подозревали, кем на самом деле увлечена Лиза, но спросить ее об этом в открытую не решались. Конечно, Тартищев хотел, чтобы у Лизы был молодой красивый муж. Но жизненный опыт ему подсказывал, как трудно зачастую обрести искреннюю ответную любовь. Ведь сколько горя ждет Лизу, если она выйдет замуж по страстной любви, а взамен получит маленькую любовь человека, не способного на жертвы и самообуздание!