Финита ля комедиа, стр. 47
Когда же Вероника впервые увидела Муромцеву в роли Офелии, она была потрясена! Ее покорила игра великой актрисы и вместе с тем раздавила. Нет, так ей никогда не сыграть! Она до сих пор не могла понять, как Полине Аркадьевне удалось передать бессвязность этого бреда, дикие скачки воспоминаний, неожиданные переходы от одного настроения к другому. И красную нить греховных желаний, сладких грез и видений. Эту навязчивую идею, которая пробивалась сквозь спутанный клубок мыслей...
Образ несчастной матери стоял у нее перед глазами, когда она стала репетировать с Муромцевой.
– Не то, не то... Что ты делаешь? Разве так можно? – сердилась Полина Аркадьевна. – Что за угловатые жесты? Как ты двигаешься? Ты забываешь, что Офелия родилась во дворце?
Вероника подчинялась своему кумиру безропотно. Но каким-то особым чутьем или прежним своим опытом понимала, что в безумии, как и в смерти, все люди равны. Несчастье срывает с человеческой души все покровы, уносит мишуру и прикрасы. Так поздней осенью оголяется лес под порывами стылого ветра. И предстает человек перед богом нагим и смиренным, презревшим суету бренной жизни перед лицом вечности.
«Я обязательно буду играть Офелию!» – сама себе клянется Вероника. И свято верит, что именно так и случится в один прекрасный день, когда режиссер соизволит дать ей дебют!
Дрожь пробежала по худеньким плечам. Как сыро и неуютно в этой маленькой комнате самого дешевого номера. Вероника опустилась на колени. В изголовье кровати висит маленький образок в серебряной оправе. Он достался ей в наследство от бабушки. Умирая, она передала его внучке, словно благословила на новую жизнь, но уже без нее.
Подняв сложенные руки, Вероника принялась страстно молиться, и слезы бежали по ее щекам. Она одна... Одна в этом чужом, враждебном мире, который ей надо покорить во что бы то ни стало. Какой страшный шаг! Какой трудный путь! Одолеет ли она его – одинокая, без друзей и покровителей, окруженная интригами, завистью и предубеждением. Случай и каприз прекрасной женщины выхватили ее каким-то чудом из темной, тусклой жизни, указали ей путь в гору и сказали: «Иди!»
И она пошла. И уже не может остановиться. Сама судьба обрекла ее на эту жизнь, полную борьбы и страданий, непонятных толпе... Только хватит ли сил достигнуть вершины?
Но одно она знает наверняка: обратной дороги нет и уже не будет!
Сцена для нее та же сказка. Бабушка знала их превеликое множество и каждый вечер перед сном рассказывала их внукам. Слушая ее, Вероника забывала о гнусностях и подлостях, о безумии матери, об обидах и драках ее уличных друзей и подруг.
И сейчас искусство для нее тот кумир, для которого все жертвы легки. И что бы ни ждало ее впереди: унижения, зависть, насмешки, неудачи, взлеты и падения – она выдержит все! Она взойдет на сцену, чего бы ей это ни стоило. Пускай даже простой статисткой, но она останется на подмостках. И только смерть может разлучить ее с этим волшебным миром вымысла, где Золушки становятся королевами; где одинокие и робкие царят и повелевают; где скромные и целомудренные произносят слова страсти; где рыцари бьются за своих дам; где живут высокими, яркими, сильными чувствами, забывая о тусклой жизни, о голоде, нужде, об одиночестве, о горьких слезах обиды и унижении...
Для нее все мужчины без исключения – злобные и коварные враги. Это ей успела внушить Муромцева. Враги, потому что, не задумываясь, соблазнят и бросят. И тогда навсегда закроется для нее этот волшебный мир, на пороге которого она стоит, трепеща от ужаса и восторга.
Она избегает и не выносит мужчин. С двенадцати лет у нее отбою не было от уличных торговцев, купцов, лакеев, приказчиков. Всякий норовил ущипнуть хорошенькую «дурочкину» дочку, сказать ей сальность, прижать в темном углу, залезть под юбку. Она отбивалась отчаянно, хотя зачастую и ей крепко доставалось от незадачливых поклонников.
В доме Муромцевой она тоже поначалу слышала немало двусмысленных и скабрезных предложений. Но ранний жизненный опыт бедной девушки позволил ей не только трезво оценивать жизнь, но и помог избежать соблазнов. И среди моря искушений она осталась нетронутой и чистой. Грязь не коснулась даже ее воображения. Любовь она понимала только в браке, с мужем, и не смогла бы отдаться кому-то, не любя...
– Что это вы, Владимир Александрович, исцарапаны весь? – спросила как-то «первого любовника» с явной насмешкой в голосе Муромцева. – Или подрались с кем?
– Да вот все Вероника ваша! Недотрога, язви ее в душу! Пустяка просил, всего-то в щечку поцеловать... А она... видите?
Полина Аркадьевна была безмерно довольна.
– А вы не трогайте мою Верушу!
– Да уж, кто ее тронет, долго не проживет! – попытался пошутить «любовник», но по его кислой усмешке было заметно, что он крайне обижен и сконфужен. – Где вы такую дикарку откопали? Прямо пантера! Не приручишь!
– И прекрасно делает, что не приручается! – Муромцева с гордостью посмотрела в сторону своей воспитанницы. – Она вам не игрушка. Еще будете у нее в ногах валяться, когда она станет актрисой. Вы просто не подозреваете, какая в ней сила скрывается...
«Первый любовник» недоверчиво улыбнулся. Он не слишком верил в подобные сказки. Даже если Веронике дадут дебют, все равно в труппу не примут. А если примут, то быстро затрут. У директора свои протеже, у антрепренера и режиссера тоже любимиц не счесть. И будь эта барышня поласковее, посговорчивее, глядишь, он бы и сам взялся устроить ее судьбу. Только не поняла Вероника своего счастья, и в следующий раз, когда «любовник» попытался расстегнуть ей лиф, ударила его кулаком под ребра...
Негромкий стук в дверь прервал грустные мысли. Девушка обернулась и с недоумением посмотрела на темный проем. Кому она опять помешала, ведь молитву она произносит обычно шепотом? Но стук повторился. Вероника поднялась с колен и подошла к двери.
– Что случилось? – спросила она строго.
И услышала в ответ незнакомый голос.
– Откройте, Вероника, не бойтесь! Я – из полиции! Хочу поговорить с вами о Полине Аркадьевне Муромцевой.
Это имя было для нее как пароль, и девушка безбоязненно открыла дверь. На пороге номера вырос высокий молодой человек с приятным и приветливым лицом. Он смущенно улыбнулся и протянул ей карточку агента сыскной полиции, потом представился:
– Алексей Поляков! – И спросил: – Я могу войти?
Она молча отступила в сторону, и он понял это как приглашение. Алексей перешагнул порог, оценив быстрым взглядом всю неприхотливость и убогость номера, в котором живет эта необыкновенная девушка. Ему хватило одного взгляда на Веронику, чтобы понять, почему Муромцева выбрала ее в свои преемницы. Удлиненные темные глаза смотрели на него печально и чуть тревожно. Черты лица у Вероники Соболевой не совсем правильны. Но большой рот по-особому выразителен, а губы словно созданы...
Алексей нервно сглотнул и отвел взгляд от ее лица, рассердившись на самого себя за то, что слишком быстро забыл о служебных обязанностях. И почувствовал, что краснеет. Хозяйка номера заметила это и опустила глаза. Смущение придавало ей неотразимую прелесть. И даже в этом нелепом чепце, с мелкими косичками на висках она была очень женственна и притягательна для мужчин...
– Присаживайтесь, – предложила тихо Вероника и показала на единственное в номере ободранное кресло.
И Алексей покорно опустился в него, прямо на выпирающие из-под обшивки пружины.
Глава 18
Федор Михайлович некоторое время размышлял, куда ему направиться обедать, домой или в ближайший от управления ресторан «Бела-Вю». Но выбрал третье – трактир Гуреева, где подавали его любимые расстегаи с налимьей печенкой и селянку с грибами.
Своего постоянного стола у него в трактире не было, так как обедал он здесь от случая к случаю, иногда ужинал, но половые знали вкусы начальника сыскной полиции и уважали его за неприхотливость и скромность запросов. Чаевые он давал небольшие, но и беспокойства особого не приносил, обедал недолго, ровно столько времени, сколько требовалось на то, чтобы просмотреть парочку дневных газет, и зачастую в одиночестве.