Агент сыскной полиции, стр. 60

– Не думаю, что он их сообщник. Наверняка охранка работала параллельно с нами, а Калош был их агентом.

– Все к тому идет, но зачем тогда ему убивать венгра? – Федор Михайлович повернулся к Лизе. – С чего ты взяла, что именно Ольховский убил Калоша?

Девушка пожала плечами.

– Вечером в самый дождь они уехали вместе, а под утро прискакал на лошади один Стефан. Я узнала его по голосу. Он зашел в сарай и принялся что-то передвигать, потом что-то уронил и выругался. Я начала стучать по потолку, чтобы он обратил на меня внимание. Но он только крикнул, кажется: «Потерпи, Лиза!» или «Подожди!». После этого вышел на улицу. И тут снова кто-то подъехал. Я подошла к окошку чердака, но на улице было еще пасмурно, да и туман мешал. Я только и разглядела, что это мужчина. Он принялся хватать Стефана за грудки, что-то говорить, похоже, ругался, но очень невнятно, потом ударил его чем-то по голове, и тот упал. Он подхватил его под мышки и куда-то потащил. Затем вернулся, поднял что-то с земли и ушел. Я боялась, что он вспомнит про меня, и затаилась... Присела на корточки под окном. Потом чувствую, дымом откуда-то наносит. Я выглянула наружу, смотрю, тот же самый дядька быстро уходит в сторону леса, а внизу под стеной костер полыхает... – Она поднесла руки к лицу. – Я чуть с ума не сошла от страха. Кое-как тряпку выплюнула и стала кричать. Дверь, что с чердака ведет, на замок изнутри была закрыта, я не смогла ее открыть. А дыму уже под самые стропила. Я раму ногой выбила. Смотрю, а из лесу женщина на коне скачет... На землю спрыгнула и лесину с сучками к карнизу тянет. Я в дыру кое-как протиснулась и по этой лесине вниз спустилась... Потом меня Малаша молоком отпаивала, потому что я много дыма наглоталась!

– И что ж, этот человек действительно был похож на Ольховского? – спросил Алексей.

– Не знаю, – виновато улыбнулась Лиза, – я его больше со спины видела. – Хотя нет, – встрепенулась вдруг она, – он выше Ольховского и в плечах шире. И еще... ходит как-то странно, – добавила она тихо. – Переваливается, точно утка. То ли нога у него одна короче, то ли хромает... Нет, – произнесла она более уверенно, – на Ольховского он не похож. – Она посмотрела на отца. – Вы уже догадываетесь, кто это был на самом деле?

– Да уж, – ответил тот неопределенно и приказал: – Алексей, я еду в управление, а ты отвези Лизу домой, а потом возьмешь извозчика и проедешь до смолокурни. Надеюсь, Анастасия Васильевна сумеет объяснить тебе дорогу.

– Попробую, – улыбнулась женщина и с некоторым вызовом посмотрела на Тартищева. – Вероятно, вы считаете меня этакой гусыней, глупой и полуграмотной, Федор Михайлович? Вы ошибаетесь, я получила хотя и домашнее, но очень даже приличное образование.

Тартищев смешался.

– Ну что вы, Анастасия Васильевна, я вовсе не считаю вас гусыней и... – Он замялся, подыскивая слова, и неловко улыбнулся: – Я вообще-то хотел попросить вас проводить Алексея до смолокурни, но вижу...

– Ничего вы не видите, Федор Михайлович, – твердо произнесла женщина, – я обязательно провожу Алексея Дмитриевича, но у меня есть одна просьба. – Она бросила беглый взгляд на Лизу. – Если ваша дочь согласится, я могу взять ее с собой на рудник. И ей, и мне веселее будет, да и вам меньше беспокойства... Места там замечательные! Верхом будем кататься, на покосы съездим... На горячие ключи...

Лиза мгновенно выпрямилась и умоляюще посмотрела на отца:

– Папенька...

– Ладно, чего уж, – неожиданно быстро согласился Тартищев и вдруг весело улыбнулся. – Вы, гляжу, уже заранее сговорились? Ладно уж, отпущу, – повторил Тартищев и погрозил Лизе пальцем, – но смотри у меня...

Девушка обняла его за шею, чмокнула в щеку, и деловито произнесла:

– Мне надо помыться, переодеться, а вещи собрать – раз плюнуть! – И тут же не преминула съязвить: – Радуйтесь, Алексей Дмитриевич, перестану вам наконец докучать и от разговоров с папенькой отвлекать!

Алексей хмыкнул, но ничего не ответил, подумав, что этого ему, видно, и будет недоставать. Перепалки с Лизой, как ни странно, не угнетали его, а были вроде ледяного душа: бодрили и закаляли...

Глава 28

Федор Михайлович Тартищев, склонив крупную голову, изо всех сил пытался сдержать себя, чтобы не взорваться, прежде чем Лямпе закончит свою обвинительную речь. Штаб-офицер бегал взад-вперед по кабинету, протоптав уже заметную для глаз дорожку на поверхности роскошного персидского ковра. Шпоры его глухо побрякивали, а перетягивающая грудь и живот портупея натужно скрипела, когда жандарм делал мгновенный поворот налево, чтобы в очередной раз выбросить в лицо Тартищеву залп уничижительных тирад.

– Вы, надворный советник, до безобразия самонадеянны и потрясающе безответственны! – Лямпе, казалось, готов был сжевать собственные усы от ярости. – Объясните, на каком основании вы влезли в политическое дело? Вам бы все кулачищами махать да сапожищами топтать! Такое дело загубили! – Он схватился за голову. – Мы их связи, явки, доверенных людей уже полгода отрабатываем! Такие деньги вбухали! Таких агентов положили! И все насмарку! – Он остановился напротив Тартищева. Нервно вздернув подбородок, окинул негодующим взглядом безмятежно на него взирающего начальника уголовной полиции. – Вы отдаете себе отчет, что натворили? Нам осталось совсем немного, чтобы выйти на тех людей, которые помогли бежать Завадской и Мамонтову с каторги! Мы почти накрыли это паучье гнездо, и тут вы со своей самодеятельностью и тупоголовыми агентами. Вы только и способны, что хлопнуть, схватить и в холодную упрятать, а в перспективу не смотрите! Интересы императора и устои государства вас не волнуют ни в коей мере!

– Калоша я вам во веки веков не прощу, – отозвался из своего угла Ольховский, все это время тщетно пытавшийся приладить оторванный Лизой погон. – Один из лучших «маршрутников»... Крым и Рым прошел... – Он тяжело вздохнул и вновь взялся за погон.

– Я представляю, что вам еще предстоит пережить, Бронислав Карлович, – почти сочувственно произнес Лямпе. – Потерять такого агента! В столице вам подобного казуса не простят. – Жандарм слегка понизил голос: – Это вам не маруха разгуляевская, что на «кузнечную мамку» стучит, Тартищев! Это ж такой артист, это ж такой виртуоз сыскной работы был! Его в Скотланд-Ярд приглашали тамошних сыщиков учить, его в Сюрте [47] знали... А тут... – Лямпе махнул в отчаянии рукой и с явным отвращением посмотрел на Федора Михайловича. – Что вы молчите? Сказать нечего? Посмотрю, как вы сегодня вечером перед губернатором молчать будете!

Тартищев смерил Лямпе тяжелым взглядом.

– Отмалчиваться я не собираюсь, так же как и ваньку валять! Мне нечего скрывать и не за что оправдываться, Александр Георгиевич! У вас свои заботы, у меня – свои! И я не намерен давать спуску убийцам и грабителям, в том числе и шайке Завадской. Меня не интересует, какие они цели преследовали! Важно, что они убивали и грабили! Они – уголовные преступники, и поступили мы с ними соответствующим образом! – Он посмотрел на Ольховского. – Вы, Бронислав Карлович, доиграетесь когда-нибудь в свои секреты, если уже не доигрались...

– С вами невозможно серьезно разговаривать, Федор Михайлович, – с неприязнью посмотрел на него Ольховский. – Вот вы схватили парочку уголовников и рады до смерти! А мы работаем против людей, целью которых стало разрушить Российское государство, уничтожить самое святое, что есть у русского человека, – веру в государя императора, в незыблемость его власти... Это гораздо страшнее, чем убийство нескольких старух и мелкого воришки. Это гораздо важнее и более значимо...

– А для меня как раз более значима жизнь этих старух и даже мелкого воришки, – перебил его Тартищев, поднимаясь со стула. Синие глаза его потемнели и налились гневом. – Даже во имя великих целей никому не позволено отнимать жизнь у другого человека. Она нам свыше дана, и не нам этой жизнью распоряжаться, Бронислав Карлович, даже во имя государя и Отечества нашего. Бог дал, бог взял – первейший, хотя и негласный закон уголовного судопроизводства, а те, кто действует вопреки, те – уголовные преступники, и воевать с ними я буду по законам, учрежденным властью всевышнего и его помазанника – государя императора.