Эрдейский поход, стр. 51
А там, где нет огня, можно уповать лишь на сталь с серебром.
Всеволод сориентировался быстро: со стороны города упырей наседало все же поменьше. А вот на внешнюю стену кровососы навалились основательно. Видимо, снаружи подступала немалая подмога из окрестных предместий.
Туда, к внешним воротам, Всеволод и поставил большую часть дружины. Туда же встал сам, обнажив оба меча.
И едва только встал...
Когтистая лапа – и так уже неестественно длинная, но делавшаяся все длиннее и длиннее – тянулась к нему из узкой бойницы. С той стороны.
Взмах клинка с серебряной насечкой. Рев. Брызги черной смолистой жижи. И – отсеченная конечность бьется, скребет кривыми острыми когтями дощатый настил боевой площадки. А второй меч уже ушел по рукоять в бойницу, закрытую, загороженную снаружи белесым, воющим, скалящимся, брызжущим. Меч ткнул – в мягкое и податливое.
Всхрип.
Бойница открылась...
Всеволод глянул вниз. Под стеной копошилась нечисть. Кишела нечисть. Похоже, бледнотелых кровопийц стало еще больше, а из-за рва лезли и лезли новые твари. И конца не видать.
...И бойница закрылась снова.
Голова, лишенная волос. Бледное лицо, лишенное эмоций. Морда с чудовищными жабьими какими-то наростами. Не звериная, не человеческая. Такие звери и такие люди в этом обиталище не водятся. Не водились прежде.
Разинутая пасть попыталась протиснуться в узкий проем. Оскал, зубы, клыки... Рассматривать все это некогда.
Всеволод всадил клинок прямо в разверзшуюся пасть. В оскал. Промеж зубов, промеж клыков.
Вой. Кровь.
Оглушительный.
Черная.
Опять – обзор открыт. Но совсем-совсем не радует вид внизу. Твари уже не помещаются на тесном пространстве меж стеной и рвом. Толкают друг друга в воду. И все напирают, лезут с той стороны. И на стену тоже лезут.
Справа – меж каменных зубцов уже протискивается гибкое тело цвета рыбьего брюха. И слева – через заборало тоже переваливается упырь. Слаженный взмах двумя мечами. И из двух тел – четыре. Разрубленные пополам твари разваливаются, окатывают все вокруг зловонным деготным фонтаном. Падают. Нижние части – по ту сторону стены. Верхние – по эту.
Всеволод пинками отправляет трепещущие куски упыриной плоти прочь.
Нужно место для боя!
А над стеной показалось еще одна уродливая безволосая голова. Две. Три.
Широкий – от плеча взмах. Одним мечом. Гуденье воздуха. И – толчками в руку – слабое сопротивление, трижды, когда сталь соприкасается с... Две головы и голова с шеей и куском плеча отделяются от туловищ, подскакивают, кувыркаются в воздухе, разбрызгивая жидкую смоль.
Второй меч тоже делает свою работу: половинит поперек – от темени до паха – проскользнувшую под смертоносной дугой тварь. Еще одну. Прорвавшуюся. Почти прорвавшуюся...
Проклятье! Если даже обоерукий сейчас едва поспевает, что говорить об остальных, в руках которых лишь по одному мечу и одному копью.
Разворот. Всеволод снова рубит. Сплеча. И разворачиваясь, и нанося удары, – смотрит. Не на очередную скошенную нежить – вокруг смотрит. Как вокруг? Что вокруг?
А битва вокруг кипит. Вовсю. Там, на внутренней стене, дела обстоят неплохо – в обезлюдевшем городе упырей, видимо, пряталось не так уж и много. Боковые переходы тоже пока держатся – благо полымя пылает – не пройти.
Но здесь! На внешней стене, над внешними воротами... Здесь штурмующих тварей несчетное множество. А людей – мало.
Здесь некогда пустить стрелу.
Здесь все рубятся врукопашную.
Здесь ноги скользят от черной крови.
Здесь устает рука.
И здесь есть потери.
Вот когтистая лапа подцепила плащ зазевавшегося дружинника и сдернула воина за стену, вниз, в кишмя кишащее...
Вот тварь ударила из бойницы – под шелом, под серебряную стрелку-наносник другого ратника. Когти вырвали нижнюю челюсть, окропив густые черные росплески красным.
Вот еще один воин, потерявший шлем, осел, роняя оружие. Сразу два упыря запрокинув несчастному голову, впились раненому в шею. Обе твари в великой жажде своей позабыли о бое и были немедленно изрублены. Но человеческая кровь уже хлестала разорванным горлом. И стекленели глаза поверженного бойца.
И на умирающего наваливались новые твари.
И алчущие пасти жадно слизывали теплую алую жидкость.
Нечисть неумолимо теснила людей. Брала напором, массой, числом. Оттирала от бойниц и крепостных зубцов. Норовила сбросить вниз – на камни межвратного прохода, на рычащего в бессильной ярости белого пса, на беснующихся коней, за которыми некому было следить, ибо уже все воины до последнего бились на стенах.
И перехлестывает, переваливается через заборало сплошная масса бледных, измазанных черной грязью и черной кровью тел.
И не успеваешь рубить и колоть. А снизу все лезут и лезут новые твари. А наверху – твари темного обиталища вперемешку с людьми. И беспощадная сеча, в которой одни секут мечами, другие – когтями, похожими на мечи.
Вот он, наиглавнейший, наиважнейший момент битвы! Упыри вконец обезумели от близости живой крови. Нечисть хваталась за серебрёные брони, сама цапала клинки, бросалась на губительный белый металл. Погибая, но сбивая с ног, вырывая оружие, наваливаясь сверху. Что ж, такое знакомо и человеку – так порой в запале боя хватаешь голой рукой отточенную сталь противника, не думая о боли. А то и кидаешься на эту сталь, не думая о смерти.
Глава 42
Возле Всеволода с криком, от которого душа так и норовит сверзнуться в пятки, упал еще один дружинник. Скосила беднягу, прикрывавшего спину воеводе, смертоносная пятерня кровопийцы. Подрубила ноги. Ударили аккурат под подол кольчуги и над коленом, над поножами. Когти рассекли мышцы и жилы, разорвали связки, разворотили кость. Опрокинули, скинули.
Пришлось биться и за себя, и за павшего, волчком вертясь на стене, с которой не капало уже – лилось сплошным потоком черное вперемешку с красным. Мечи обоерукого сотника так и плясали, так и сверкали в свете огней, рубя податливые белесые тела. По два-три зараз.
Но...
Не выстоять! Не выдержать!
Уже – нет. Никак уже. Невозможно. Не по силам человека это! Слишком много тварей закрепилось, уцепилось, вгрызлось в ряды дружинников на боевых площадках и заваленных трупами проходах, слишком много нечисти наползает по стенам снизу. Слишком долго идет бой. Слишком устали ратники. И сменить уставших некому.
И вдруг...
Грохот.
Треск.
Яркая вспышка.
Искры до небес...
Ох, не вовремя рушатся горящие перекрытия переходных галерей. И справа рушатся, и слева. И летит со стен пылающая кровля, сбивая, увлекая за собой преградные кострища, осыпая и освещая головнями нечисть внизу. И опадает в боковых проходах огненная стена. И нет больше на флангах надежного прикрытия. Нет непроходимого сплошного полымя...
И по красным угольям, по раскаленному, по трескавшемуся от жара камню, дико визжа от боли, уже надвигаются... орут, но приближаются-таки твари. С обеих сторон.
И – тошнотворная вонь горелой упыриной плоти.
И – все равно – ползет нечисть, ползет невзирая ни на что. И если доползет, если ударит еще и из внешних проходов... Тогда точно останется только одно: подороже продать свою жизнь.
Что ж, раз так – прощайте, друга. Не суждено, видать, русской сторожной дружине дойти до тевтонской крепости. А здесь, в унылом безлюдном городе сложить свои головы суждено. Знать – судьба такая...
Всеволод приготовился к смерти. Той полной, всеобъемлющей, всеохватывающей готовностью, которая не мешает сражаться и, сражаясь, – молиться. Не мешает, а лишь несет спокойствие и умиротворение душе. И гонит прочь любой страх, ибо бояться неизбежного – глупо.
Да, он уже был готов и уже собирался громко проститься с дружиной, когда услышал, различил в шуме боя этот звук...
Свист.
Знакомый. Но невозможный. Стремительно приближающийся.
Свистел, казалось, сам воздух.