Темный Набег, стр. 60

Глава 49

Она толкнула Эржебетт лежа. Ногами. Обоими. Под колени. Вдруг.

Толчок обессиленной, обескровленной женщины вышел неожиданно сильным. Так обычно отталкивают не любимого – нелюбимого ребенка. Или очень любимого. Когда очень нужно. Когда это жизненно необходимо. Когда все уже решили.

За ребенка.

Эржебетт не удержалась. Колени подломились. Земля ушла из-под ног. Оттолкнутая матерью, она покатилась вниз по крутому каменистому склону.

Катилась долго. Кубарем. Отшибая плечи, бока, спину, бедра, царапая локти и ноги, сбивая в кровь пальцы. И не было никакой возможности остановить или хотя бы задержать болезненное падение. Осыпающийся мелкой галькой склон был похож на зыбучие пески, на податливые края торфяной ямы, на болотную топь. И попытки схватиться, вцепиться в земную твердь не приводили ни к чему. Только приносили новую боль. А из рук россыпью летели мокрые гладкие камешки, сковырнутые пальцами.

Эржебетт скатилась на самое дно. К самой рудной черте. К зияющей бреши Проклятого прохода.

В брешь же и упала. И упав – попала на ту сторону прорванной границы.

И сразу… Сразу вдруг все изменилось. Неведомым образом все стало другим, иным. Новым.

Если смотреть с той стороны.

Граница теперь была не вверху. Верх и низ вообще словно бы поменялись местами. И стали… перекошенными какими-то стали, что ли. Граница обиталищ и дно Мертвого озера вдруг оказались не над, а под Эржебетт. И перед ней. И рудная черта была уже не разомкнутой прерванной линией. А – наклонной (круто наклонной – навалиться, лечь на нее можно) стеной из густых кровяных разводов, как из диковинных кирпичей… Стеной, уходящей вверх и вниз, вправо и влево.

И вверху, и внизу, и по сторонам стена эта сливалась с мраком. Или с темными неразличимыми глазом очертаниями Проклятого прохода.

В самом центре кровавой преграды зияла огромная дыра с рваными краями, дымящимися всполошным багрянцем. Словно раскаленная в огне стрела пробила стеганную куртку. И теперь куртка тлеет. Постепенно угасая… Дыру медленно-медленно заполняла почти осязаемая на ощупь темная липкая муть. Выползающая наружу мгла туманила, затмевала, затеняла и оттесняла багряное свечение.

Именно так с этой стороны выглядела брешь между мирами.

Когда Эржебетт наконец пришла в себя после падения, когда гул в голове немного поутих, когда кружение в глазах и мельтешение в голове улеглось, а тошнота была выблевана вместе с рвотой, когда вернулась способность мыслить и действовать, идти назад было поздно.

Нет, прореха в рудной черте-стене не сомкнулась. Но вот Мертвое озеро за ней, повинуясь слову матери-ведьмы, уже закрыло обратный путь.

Удивительно, но вода, сомкнувшаяся… под? над?.. Эржебетт, не хлынула на нее, не прошла сквозь порушенную границу из одного обиталища в другое. В Проклятом проходе на границе миров происходило что-то иное, необъяснимое.

Вода наткнулась на густой мутный туман Шоломонарии как на упругую стену. И – впустила его в себя, и вошла в него сама.

Туман становился водой. И обращал воду в себя. Создавал из воды неводу и переставал быть туманом. Две стихии сливались, перерождались в третью. Новую. Особую. Густую и не просто темную уже – черную, поблескивающую как влажная жирная грязь, с явственно проявлявшейся ядовитой прозеленью. Субстанция эта быстро гасила последние всполохи рудной черты.

То было начало неподвластного человеческому разуму процесса.

Пока – только начало. Но единение воды и тумана разных миров порождало невероятный эффект. Подобно магическому шару из заговоренного хрусталя или алхимической призме, смешавшиеся в черно-зеленую муть мертвая вода и темный туман искажали и странным образом приближали породившие их миры. И образы, и звуки…

И делали озеро непостижимо прозрачным.

Правда… Односторонняя все же выходила прозрачность. В Проклятом проходе со стороны темного обиталища, со стороны, на которой находилась сейчас Эржебетт, было темно и тихо. И потому с берегов Мертвого озера невозможно оказалось разглядеть и расслышать, что творится на дне, за дном, за рудной чертой. А вот сама Эржебетт прекрасно видела и слышала свой только что покинутый мир. Призрачное лунное молоко отсюда казалось ослепительным сиянием, холодный бисер звезд – огненными россыпями, а слабое дыхание ветра, еле шелестевшего над озерной гладью, – воем неукротимого вихря.

Все оставшееся за кровавой границей теперь казалось ярче, четче, резче.

Ближе.

Роднее.

Эржебетт видела под собой и перед собой, через брешь в кровавой стене и воды неживого озера… Видела мать, лежавшую на берегу, и обледенелые верхушки скал, окружавших, стискивавших каменистой плато, и небо в звездах и лунном свете.

И слышала – глухое, слабое:

– Прощай, дочка…

Величка еще была жива. Потомки Изначальных вообще необычайно живучи сами по себе, ибо даже малая толика сильной крови способна поддерживать жизнь там, где кровь обычного человека перестает течь и быстро остывает. А у опытной ведьмы к тому же девять таких «обычных» жизней – как у кошки. Это известно каждому.

Эржебетт стояла у дыры миров. Одинокая, напуганная, в полном смятении чувств. Саднило побитое и исцарапанное тело иод изодранным платьем. За спиной бесконечной непроглядной тьмой зиял Проклятый проход, уходящий в иной неведомый мир. А впрочем, нет, не непроглядной вовсе. Не такой уж и тьмой. Глаза постепенно привыкали к мраку. Глаза доказывали: мрак-то тут отнюдь не кромешный. Слабенький – слабее лунного, слабее звездного – едва и не сразу различимый зеленоватый свет, словно исходящий из воздуха, все же позволяет видеть и здесь. Если приноровиться.

Вот так… Сморгнуть. Еще раз. И можно видеть и можно уже идти по Проклятому проходу не на ощупь. Однако Эржебетт уходить не спешила. Недвижимой статуей застыла она у порушенной границы.

Как уходить?

Ведь там, в разрыве… за поблескивающей зеленоватой чернью воды-тумана, за тонкой пленкой… Ей казалось: сделай шаг, один только шаг, протяни руку – и можно коснуться озера, берега, матери, неба… Но так только казалось. Обманчивая иллюзия. Колдовская смесь воды и тумана, приближавшая к тебе далекое, но не тебя – к нему.

Эржебетт все же просунула руку в брешь между мирами. Рука ощутила плотную упругую влагу. И холод.

Бесполезно. Вод Мертвого озера ей не раздвинуть. Самой – не справиться. Ведьмино посвящение Эржебетт так и не прошла. И нужным словам не обучена. Аж злость берет! Какой прок от крови Изначальных, текущей в твоих жилах, если нет знаний, если ты не способна воспользоваться силой той древней крови!

Она стояла во тьме. В Проклятом проходе стояла. И смотрела, как умирает мать.

Нет – как убивают мать…

Ибо просто так умереть Величке не дали. Не позволили ей просто истечь кровью.

Два факела осветили каменистый берег и распростертое на берегу тело. Два охотника, первыми добравшихся до плато, возникли над окровавленной добычей. Два белых плаща с двумя черными крестами. Два посеребренных доспеха. Две непокрытые головы. Два суровых лица.

Первым был магистр… мастер Бернгард. Вторым – кастелян Серебряных Врат брат Томас. Тогда еще – не калека, потерявший левую длань. Обоими здоровыми руками кастелян держал поводья коней. Своего коня и коня магистра.

Они говорили. Негромко, но слова легко проникали сквозь толщу воды. Слова падали на дно Мертвого озера как камни. Достигали дна. Разомкнутой рудной черты. Уходили дальше. Отдавались эхом в Проклятом проходе.

Эржебетт слышала…

Сначала – тревожное, сбивчатое, многословное – Томаса:

– Ведьма! Должно быть, та самая Величка и есть! Мастер, взгляните на ее руку! Господь Всемогущий! Она пустила в озеро свою кровь! Она пыталась открыть проход!

Потом – угрожающее, краткое, обращенное к женщине на камнях – Бернгарда:

– Ты? Открывала?

А после – слабый, хриплый, едва-едва слышный смешок. Да, Величка еще жила. И Величка смеялась им в лицо. Ведьма-мать кривила бледные, обескровленные губы. И все смеялась.