Рыцари рейха, стр. 56

Он шагнул к «синьору Гансу»:

— Ты?

Немец презрительно скривил губы, попытался плюнуть в лицо. Не вышло... Длинная тонкая ниточка слюны повисла в уголке рта. Что ж, от офицера цайткоманды Бурцев и не ждал ничего иного. Он двинулся дальше:

— Ты?

— Швайн! — хрипло выдохнул эсэсовец с порезанной щекой. — Свинья!

Жаль... К третьему пленнику Бурцев подойти не успел: сзади раздался глухой стук падающего тела.

Он обернулся. Чтобы увидеть, как упало второе тело. Меч пана Освальда Добжиньского и булава новгородского сотника Гаврилы Алексича уже свершили расправу. Бурцевское «остальные умрут» эти двое восприняли слишком буквально, и двумя немцами на «раумботе» стало меньше.

— Освальд, твою налево! — взревел Бурцев. — Гаврила!

— Они бы все равно ничего не сказали, воевода, — глухо отозвался Алексич.

— А этот вот скажет, — подхватил добжинец. — Все скажет.

Окровавленный меч поляка указывал на оставшегося в живых пленника. Булава Алексича медленно поднималась над головой немца. Тот становился все бледнее и бледнее.

— Отставить! Хватит, я сказал! — приказал Бурцев.

— Почему? — искренне удивился Освальд, — Вид чужой крови и собственной приближающейся смерти обычно развязывает языки лучше, чем пустые угрозы. Не веришь — давай спросим нашего полонянина, будет ли он помогать. Сейчас.

Острие клинка уткнулось в замасленную куртку эсэсовца.

Бурцев спросил.

Эсэсовец кивнул.

— Только я всего лишь моторист, — с трудом вымолвил немец.

— Ну, так заводи мотор, моторист! Считай, что получил повышение. Теперь ты капитан. Или покойник. Понял?

Еще кивок.

— Действуй! Запускай машину — и полный вперед!

Освальд, этот туды ж, растуды ж! — знаток человеческих душ, ухмылялся, покручивая длинный ус, и меч в ножны прятать не спешил. Гаврила тоже демонстративно поигрывал булавушкой. И пленник действовал.

Рука туда, рука сюда. Рычаг, еще один... В утробе «раумбота» — где-то под палубой — ожили, заработали мощные двигатели. Катер пробила мелкая дрожь. Бурцев ногами почувствовал усиливающуюся вибрацию. Почувствовали и остальные. Заволновались, занервничали. Заоглядывались. Ну да, непривычно, небось, на «железной ладье» кататься. Придется привыкать.

Он выглянул из рубки. Есть! За кормой вскипела, взбурлила вода. «Раумбот» дернулся, заскрежетал. Двинул носом и бортом вдоль разукрашенной галеры дожа, ломая «Буцентавру» весла и соскребая позолоту с резных деревянных боков.

— В сторону! Правь в сторону, — заорал Бурцев.

Немец навалился на штурвал. Катер отвернул, наконец, от «Буцентавра». Направился к широкому судоходному проливчику в песчаной косе, за которой маячило открытое море. Прибавил скорости. Хорошенько так прибавил...

С берега кричали и стреляли. Да видно, плохо целились фашики: пули пошли выше.

Впрочем, Бурцев не отвлекался на выстрелы. Бурцев внимательно следил за руками пленника. Тут дело такое: учиться, учиться и учиться... Одно ведь дело — догадываться, как водить немецкие военные катера, и совсем другое — видеть воочию, как это происходит.

Два года назад он вот так же, наблюдая за суетливыми движениями унтерштурмфюрера СС Отто Майха, постигал искусство управления легким танком-разведчиком. Наука пригодилась: сам потом водил бронированную немецкую «Рысь» в атаку на Дерптскую базу.

Бурцев следил. И запоминал. И радовался... Тому, что управлять «раумботом» не сложнее, чем танком.

Угнанный катер демонстрировал потрясающие ходовые качества и превосходную маневренность.

Гаврила и Освальд маячили за спиной пленника с оружием наизготовку. Джеймс тоже приглядывал за фашиком. Из рукава брави выглядывал нож-кольтэлло.

И немец у штурвала вел себя смирно.

Глава 62

Все шло как надо. Даже лучше чем.

Они благополучно миновали песчаную косу и двигались теперь мимо редких прибрежных отмелей и скалистых островков. К пугающей вибрации под ногами и весьма приличной, по морским меркам, скорости народ понемногу привыкал. Креститься, по крайней мере, ребята перестали, бормотать молитвы под нос — тоже. Занялись делом. Избавились от трупов. Спихнули за борт лошадиную тушу. Отдраивали заляпанную кровью палубу.

Да, все шло как надо. Успокаивало, усыпляло...

Венецианскую лагуну уже почти не было видно. Таял в слившейся воедино синеве спокойного моря и безоблачного неба одинокий перст — колокольня-маяк на площади Сан-Марко.

— А что это вон там, Джеймс? — спросил Бурцев у брави.

И присвистнул, не дождавшись ответа:

— Ох, ни хрена ж себе!

Прямо по курсу виднелись два старых корабельных остова. Дырявых, как решето. Тоскливых, как глаза ипохондрика.

— Опасное местечко, — Джеймс хмурился. — Суда здесь часто бьются о скалы и садятся на мель.

Ну, парусники — может быть. Но вряд ли эта участь угрожала «раумботу» цайткоманды. Пленный немец вел катер уверенно, не сбавляя скорости. Судно подчинялось малейшему движению штурвала. Славный кораблик...

— Что это за посудина, а, моторист? — поинтересовался Бурцев.

— Новейшая разработка, — уныло пробубнил парень в черной куртке и с фингалом под глазом.

Голос был бесцветным, напрочь лишенным эмоций.

— А поподробнее?

— Гибрид катеров серии «R» и «S», — покорно доложил немец. — Переоборудованный «раумбот» со скоростными данными «шнельбота». Имеется грузовой отсек...

«Говорит, блин, как зомби», — поморщился Бурцев. Кажется, эсэсовца здорово напугали. Не отошел еще...

— Водоизмещение сто тонн, — продолжал пленник. — Три дизельных двигателя. Суммарная мощность шесть тысяч лошадиных сил. Максимальная скорость хода тридцать девять узлов.

Однако! Это ж получается больше семидесяти километров в час! Ну прямо гоночная скорость для водного транспорта-то.

— А топлива хватит, чтобы пересечь Средиземное море?

— Еще останется.

— Точно? А то ведь за вранье и по ушам схлопотать можно.

— Я не вру. Мы подготовили катер к длительному походу. Только ждали приказа.

Да, не врал. Так не врут. Моторист готов был сейчас отвечать на любые вопросы.

— Ваша боевая задача? Куда собирались отплывать? Зачем?

Задумчивое молчание...

— Слышь, не упрямься, а? — устало вздохнул Бурцев. — Смысла все равно нет. Мы ведь перероем капитанские бумаги, перетрясем корабельный журнал до последнего листочка.

Немец не произнес ни словечка. Насупился, набычился, надулся, как лягуха, — и молчок.

— Какой-то ты все-таки непоследовательный, парень. — Бурцев принялся шарить по рубке. Пленник, косясь, наблюдал за ним. — Вызвался в помощники — так помогай до конца, будь любезен. Ага, вот оно...

Под штурманским столом обнаружился запертый ящик. Не ящик прямо — целый сейф. Небольшой, правда. И не так уж чтоб очень крепкий. Зато с хитрым кодовым замком.

— Здесь, да?

Немец отвел взгляд.

— Значит, здесь. Как открыть?

— Я не знаю кода, — отмазался немец. — Из всей команды только капитан...

— Понял. Ладно, фиг с ним с кодом — обойдемся. — Бурцев повернулся к Гавриле: — Алексич, будь другом, шарахни-ка булавушкой по этому замочку пару разиков.

Хватило одного.

Гаврила ухнул. Булава грохнула. Ящик открылся. Развалился, если уж быть более точным.

Из-за искореженной дверцы Бурцев извлек пухлый планшет с документацией, кучу карт и три увесистых гроссбуха: судовой, или, вернее, шканечный, поскольку речь идет о военном судне, журнал; машинный журнал и журнал радиосвязи.

— То-то же, помощничек, — Бурцев бросил на пленника насмешливый взгляд. — Ну, так что, нам читать или сам все расскажешь?

— Расскажу, — моторист «раумбота» обреченно, даже как-то демонстративно обреченно вздохнул.

Немец тупо пялился перед собой и говорил прежним — бесцветным, пришибленным каким-то голосом. Монотонным, убаюкивающим. И всё же что-то неуловимо менялось в облике пленного. Перемены эти постепенно проступали на бледных губах слабой, едва заметной усмешкой. Отстраненной, безумненькой такой, жутковатенькой улыбочкой. «С ума он сходит, что ли?» — изумился Бурцев. Даже испугался немного. Только сумасшедших на борту им сейчас не хватало!