Магиер Лебиус, стр. 48
– Открыть ворота! – крикнул Альфред куда-то вниз, во двор.
Ворота открылись. Не замковые, правда, как ожидал Дипольд. Распахнулись створки массивных высоких дверей в большой пристройке к донжону.
«Вероятно, трапезная, – определил Дипольд. – Была трапезная. Теперь – магиерское логово. Магилабор-зала, мастератория Лебиуса». О чем неопровержимо свидетельствовали клубы разноцветного колдовского… то ли дыма, то ли пара, тяжело и лениво перекатывающиеся в полутьме дверного проема. Из окон и вентиляционных отдушин, пробитых под крышей пристройки, также выходили подкрашенные магией струйки и, сливаясь в единую – толстую, густую, мощную струю, столбом поднимались к небу.
– Выйди! – позвал Чернокнижник.
Кого позвал?
Гадать о том пришлось совсем недолго.
Из распахнутой двери, из многоцветья дыма-пара…
Боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь!
По зову маркграфа…
Боум-ш-джз-з-зь! Боум-ш-джз-з-зь!
С лязгом и грохотом выступала фигура. Человекоподобная, но… Больше человека. Выше человека. Шире человека. Тяжелее и многократно сильнее.
Во внутренний двор замка выходил стальной великан. Механический рыцарь. Еще один. Второй. Голем. В точности такой же, как первый. Как две капли воды, как две брызги летящего из тигля расплавленного металла.
«Второй! – пронеслось в голове Дипольда. – Голем! Их у маркграфа уже два. Как минимум – два! А сколько на самом деле?»
– Стой! – новый приказ Альфреда.
Голем остановился над связанными послами. Немедленно. Как вкопанный. Как вмурованный в камень, коим был вымощен весь замковый двор. Повинуясь слову маркграфа, голем замер. Обратился в неподвижную гору металла о двух ногах. С двумя стальными руками, протянутыми уже к беспомощным остландцам.
Оцепеневшие от ужаса послы сами походили сейчас на бездушные металлические болванки. Никто не дергался, не извивался, не рвался из пут, не мычал сквозь кляп. Пленники лишь смотрели расширенными глазами, будто надеялись силой взгляда оттолкнуть чудовищного монстра и тем отдалить неизбежное.
Монстр же возвышался и нависал над ними, готовый в любую секунду продолжить… И завершить.
ГЛАВА 40
– Я еще раз спрашиваю, пфальцграф, согласны ли вы написать письмо? – сухо и строго произнес Альфред. – Предупреждаю сразу, голем, которого вы видите внизу, уже получил необходимые распоряжения и теперь готов приступить к казни. Сейчас его сдерживает только мое слово. Слово же развяжет ему руки. Подумайте об этих несчастных, Дипольд.
Дипольд молчал. Желваки на его скулах ходили ходуном.
– Что ж, раз так, приступим, – тихо произнес маркграф.
И – уже громче. Голему:
– Начинай!..
Послушный голем ожил вновь.
– …Казнь! – как команда – собаке.
Голем начал. Казнь.
Взял первую жертву. Двумя руками. Под спину. Будто куклу, понес к огромной бронзовой ванне, в которой впору купаться. Или варить. Человека. Целиком. В масле, к примеру. Но ведь костра нет. И масла – тоже. И даже воды. Только большая пустая поблескивающая желтым ванна. И рядом – еще две лохани поменьше. И короб, и корзина. Так в чем же дело?
– Это у нас будет вместо эшафота, – безмятежным тоном сообщил Альфред.
Ванна вместо эшафота? Что-то новое. Непонятное что-то. Пугающе непонятное…
– Моему магиеру требуется кровь, – охотно объяснял маркграф, хотя никто его об этом и не просил вовсе. – Для работы, для экспериментов… Много крови. Ее следует собрать по-возможности больше. Должна же быть от бессмысленной казни хоть какая-то польза. А вы смотрите-смотрите, пфальцграф, на что обрекаете этих людей своим отказом.
Дипольд, стиснув челюсти, смотрел. Благо, вид крови его не пугал. А сегодня, судя по словам властителя Верхней Марки, крови будет пролито немало.
– Так о чем бишь я?.. – на миг задумался оберландский маркграф. – Ах, да… Нужна кровь. А вот руки и ноги – это хлам. Потом, возможно, пригодятся и они, но пока-Несчастный посол вдруг закричал. Это было невероятно, но он действительно не мычал, не стонал, а именно кричал. Ревел. Выл. Отчаянно и дико. Через кляп. Заткнутым ртом. Так кричат лишь от нечеловеческой боли. Неестественно глухой – приглушенный плотной скомканной тряпкой – вопль отчетливо донесся до ушей Дипольда.
Голем медленно, без спешки и без видимых усилий выкручивал и рвал человеческое тело на части. Вместе с веревками отрывая связанные конечности.
Руки – сначала.
Одну. Вторую.
После – ноги.
Одну. Вторую.
Крик-вой-вопль быстро слабел, стихал, захлебывался. И Дипольду казалось, он слышит уже и хруст костей, и треск лопающихся сухожилий, и чавкающий звук раздираемых мышц…
Четвертование завершилось.
Но это было еще не все.
Опутанные веревочными обрывками, оторванные, отломанные, вырванные конечности брошены в деревянное корыто. Пальцы на отделенных от тела руках и ногах еще шевелятся. Содрогающееся туловище с поникшей головой крепко держат стальные руки голема. Кровь, как с зарезанной свиньи, сливается в глубокую ванну…
– Нужна кровь, – снова слышит Дипольд невозмутимый голос Альфреда Оберландского.
И там же, над бронзовой ванной, производятся дальнейшие манипуляции…
– Еще нужны потроха, – спокойно, словно присутствуя при разделке заваленного на охоте вепря, продолжает маркграф.
А длинный стальной палец голема уже вспарывает человека от паха до горла. Одним движением – брюшину, ребра…
А стальная ладонь тщательно, не торопясь, выгребает исходящие паром внутренности, трепещущие органы, спутанные связки кишок. И все – в другую лохань. В пустую.
Ничто ни с чем не смешивается. Для всего здесь имеется своя емкость.
– Голова нужна тоже, – непринужденно сообщает Чернокнижник. – Желательно со всем ее содержимым. Но тут уж как получится…
Его слова на долю секунды предвосхищают действия голема. Затем рука механического палача отрывает, откручивает голову агонизирующего человека. Непростое оказывается дело: палец голема случайно выдавливает глаз.
– Как получится, – с кривой насмешкой повторяет маркграф.
Для голов тоже заготовлена отдельная посудина. Плетеная корзина.
Кровь с выпотрошенного, изодранного туловища все еще течет в ванну. И голем сейчас чем-то похож на служанку, выжимающую стираное белье. Потом что осталось – а остался, собственно, драный кусок мяса с переломанными, перемолотыми костями! – падает в короб. Бесформенная масса, в которую обращено туловище человека, много места не занимает. Видимо, и для этих останков хозяйственный магиер найдет какое-нибудь применение.
А ведь такая последовательность казни выбрана не случайно, – понимает Дипольд. Расчет сделан на то, чтобы казнимый подольше мучился перед смертью. И чтобы пленный пфальцграф дольше наблюдал за этими мучениями. Казнимый жил, когда ему одну за другой отрывали руки и ноги. И после четвертования, когда вскрывали нутро, – жил тоже. Он был жив, даже когда из его разорванного нутра тянули внутренности. Окончательно агония затихла лишь после того, как стальные пальцы обезглавили тело.
– Продолжить, пфальцграф? – бесстрастно поинтересовался змеиный граф.
Дипольд промолчал.
Механический палач продолжил.
Второй казнимый тоже кричал в кляп. Страшно кричал и хрипел, пока его неторопливо раскладывали по лоханям. Ждавшие своей очереди остландцы тихонько подвывали. Некоторые плакали.
Потом – третий.
Дипольд чувствовал, как с каждой новой смертью наливается, переполняется… чем? Ненавистью? Да. Яростью? Да. Но чем еще? Чем – помимо? Трудно было сейчас разобраться в своих чувствах. Его распирало. Его разрывало. Будто он не здесь, а там, внизу, в стальных пальцах-клещах, над ванной для сбора крови.
Нет, сожаления о сделанном выборе не было. Потому что выбор – верный, правильный. И угрызений совести нет тоже. В этом маркграф просчитался. Конечно, отказавшись написать письмо отцу, Дипольд обрекал несчастных послов на нечеловеческие страдания. Но что бы изменило его согласие? Если помилования все равно не будет. А будет только клетка. А после клетки – мастератория. Рано или поздно, но магилабор-залы послам не избежать. Они все равно погибнут рано или поздно. В не меньших, а, быть может, и в больших мучениях. А раз так, сейчас из их смерти следовало извлечь максимум выгоды.