Магиер Лебиус, стр. 32

– Не понимаю, – нахмурился Дипольд.

– Убийства узниками друг друга здесь поощряются. Таковы порядки. Но вот если кто-то умрет сам, ненасильственной смертью, и если стража прознает об этом, кара ожидает всю клетку. А кара тут одна, ваша светлость.

– Смерть?

– Не просто смерть. Мастератория. Провинившихся уводят к мастеру Лебиусу. В магилабор-залы. А уж там…

– Что? Что там?

– Точно этого не знает никто. Но ведь известно же: для черных магиерских экспериментов нужны подопытные. Много. Живые, обращаемые в полуживых, полуживые, становящиеся мертвыми, мертвые, пробуждаемые к жалкому подобию жизни… В общем, ваша светлость, здесь много лучше, чем там, – палец Мартина опять указывал вверх, – в какой-нибудь мастератории Лебиуса, с ужасами которой не сравнятся и пыточные застенки инквизиции. Согласитесь, жить, пусть даже в общей клетке, предпочтительнее, чем мучительно погибать под заклинания магиера, а после так же мучительно оживать. Чтобы затем в муках погибнуть вновь.

Дипольд задумался. Согласиться? Не согласиться?

Мартин продолжал:

– В общем, просто так здесь умереть не дадут никому. Умирающего или слишком ослабевшего добьют пренепременно. И раненого, и искалеченного тоже добьют – на всякий случай. Да вы и сами видели, ваша светлость, что случилось с Сипатым.

Дипольд видел.

– Что еще карается мастераторией?

– Самоубийство.

– Как это?!

– А все так же: наложит какой-нибудь бедолага на себя руки – и всю клеть гонят к Лебиусу. Так что друг за другом в общих клетках присмотр постоянный. Захочешь сам свести счеты с жизнью – не получится. Помощники обязательно сыщутся. Еще за каннибализм тоже спрос со всей камеры…

– Неужто и до такого доходит? – поразился Дипольд.

– Бывает. Редко, но случается. Я говорил ведь, в общих клетках жизнь несытная, а люди там – что звери. От жажды-то здесь не умирают – даже если воду не дадут, на стенах влага от испарений постоянно скапливается. Ее слизывают с камня, тем и обходятся. А вот голод… От голода порой и рассудка лишаются.

– Вкусить человеческого мяса – преступление перед Господом, – покачал головой пфальцграф.

– Как и самоубийство, – согласился Мартин. – Только тут другие правила, ваша светлость. Сожрать кусок человечины – преступление против собственности господина маркграфа. Сипатый вам правду говорил: здешние узники – вечная собственность Альфреда Оберландского. И при жизни, и после смерти. А портить маркграфское добро не дозволено никому. Убивать – это пожалуйста, это сколько угодно. Убивать можно и руками, и ногами, и зубами, если у кого остались. Но пожирать убитого – не смей. Трупу найдут более подходящее применение в магилабор-зале.

– Странные порядки… Страшные…

– Не мы их устанавливали, – пожал плечами Мартин. – И, подозреваю, не его светлость господин маркграф даже. Скорее уж мастер Лебиус.

– Зачем?

Снова плечи Мартина дернулись вверх-вниз.

– Истинные помыслы темного магиера неведомы никому. Могу сказать лишь, что рано или поздно в общей клетке остается только один узник – как паук, пожравший прочих пауков в закрытом кувшине. Один, переживший все убийства и собственноручно расправившийся с последним соперником. Трупы из камер уносят по мере надобности. Выжившего тоже в конце концов уводят. Куда, для чего – бог весть. Скорее всего, опять-таки к мастеру Лебиусу – куда ж еще. Для каких-нибудь особо изощренных магиерских экспериментов. Уж очень все здесь происходящее напоминает отбор смертью.

– Отбор смертью?

Странное сочетание…

– Ну да. А в освободившуюся клетку потом сажают других узников. И – все по новой.

Дипольд тряхнул головой:

– Поубивали бы уж лучше эти, в общих клетках, друг друга сразу, с самого начала, – и дело с концом! Все ж мучиться меньше.

– В иных клетях такое случается. Но редко. Обычно узники тянут. Столько тянут, сколько возможно. До конца. До самого.

– А чего тянуть-то?

– Так жить все равно хочется, ваша светлость.

– Разве ж это жизнь?

– Для кого как. Человек привыкает даже к такой малости. – Мартин кивнул в непроглядный мрак общих клеток. – И терять ее не спешит.

– Значит, не человек он – скотина.

Мартин спорить не стал. То ли побоялся. То ли был полностью согласен с пфальцграфом.

Некоторое время они молчали, прислушиваясь к разноголосому гомону вокруг.

– Погоди-ка, а ведь здесь совсем нет женщин, – вдруг понял Дипольд.

– Ни одной, – подтвердил Мартин.

– Их что, держат в особом подземелье?

– Может быть. А может, и нет. Вообще-то животворящую женскую утробу Лебиус тоже использует в черных магиерских опытах. Уж не спрашивайте как, ваша светлость. Один раз я такое видел… Жуткое, скажу вам, зрелище…

В голове Дипольда промелькнул образ Герды-Без-Изъяна. Неужто и первую красавицу Нидербурга ожидает та же участь? Бывшую красавицу…

Дипольд вздохнул. Сменил тему:

– Ладно, Мартин, а теперь, будь любезен, расскажи-ка мне все, что ты знаешь о големах.

– Ваша светлость, да откуда ж мне о них зна… А-а-а!

От неожиданного – резкого и сильного – рывка цепи, вживленной в кость, ноги Мартина дернулись к клетке пфальцграфа, а сам узник, вскрикнув, повалился на спину. На язвах, в глубоких кратерообразных ранах появилась свежая сукровица. Крепкие звенья, выходившие из распухшей плоти, заблестели влагой, отнюдь не предназначавшейся для смазки ржавого металла.

Вообще-то Дипольд мог бы дернуть эту цепь, пропущенную меж разделительной решеткой двух клеток, и посильнее, мог бы, наверное, и вовсе вырвать оживленные с железом кости из изуродованных конечностей. Однако для начала пфальцграф решил ограничиться малым.

– Ваша светлость! Ваша светлость! Ваша све-е-етлость! – умоляюще зачастил перепуганный Мартин-мастер.

Темнота вокруг вмиг ожила, загалдела:

– Давай, светлость!

– Ноги ему, как руку Сипатому!

– Об решетку!

– И цепью – по вареной морде!

Дипольд выкриков из мрака не слышал. Дипольд смотрел в уродливое, кривившееся от боли и страха лицо. Один глаз выпучен в ужасе. Другой – на «вареной» половине – смотрит все так же бесстрастно.

– Ты не можешь ничего не знать о големах, Мартин, – тихо, спокойно и внушительно произнес Дипольд, не выпуская из рук цепи соседа. – Раз уж сам участвовал в их создании, хоть что-то знать о них ты должен.

– Да-да-да, – потирая разодранные раны на ногах, поспешно согласился мастер. – Знаю. Кое-что…

– Ну так говори!

– Только мне, ваша светлость, в самом деле известно немногое, – вареный Мартин дрожал всем телом, слова его были еле слышны. – Насколько я понимаю, големы мастера Лебиуса – это особые твари, в которых сложная механика смешана с черной магией. Вероятно, именно магия приводит машину в движение и позволяет ею управлять. Еще там есть… быть может, есть…

Мартин запнулся, шумно сглотнул слюну.

– Что?

– Я не знаю наверняка, но, по-моему, в механическом големе имеются частицы человеческой плоти. Мне доводилось видеть… видеть заготовки… некоторые заготовки для голема… Органы, вырезанные из человека и оживленные с металлом.

– Как твои ноги и цепь?

– Да, только это было страшнее.

Дрожь Мартина усиливалась…

ГЛАВА 27

Массивная дверь в широком проходе между шкафами-башнями отворилась неожиданно легко и совершенно без скрипа. Дверь была смазана. Хорошо смазана. Маслом или колдовством. Или тем и другим сразу.

«Темновато», – подумал Альфред Оберландскии.

Маркграф Верхних Земель остановился на пороге помещения, которого в его замке быть попросту не должно. А было! И немаленькое притом. Даже щедрых световых потоков, лившихся из-за спины, из распахнутого дверного проема, из главной магилабор-залы, не хватало, чтобы полностью развеять мрак.

Сейчас можно было различить лишь выступавшую из полутьмы бесформенную громаду… Статую? Лепнину? Вычурную колонну?

Альфред повернулся к Лебиусу. Тот стоял за левым плечом, словно поджидающая своего часа смерть. Маркграфа аж передернуло от зловещей ассоциации.