Дети на ветру, стр. 3

— И стрекочет: «Тири-тири-тири».

— Какой странный бог!

— Очень! Посмотрел на меня, усами пошевелил и подпрыгнул.

— И вправду, удивительный!

— Усы длинные. И ноги тоже длинные. Прыгнет — сразу на два метра.

— Да ну? — удивляется мама.

Однажды летом пошел дождь и грянул гром. Громко громыхнуло, будто в небе что-то треснуло, и из тучи, похожей на скалу, вниз, к макушке сосны, метнулась сверкающая золотая стрела.

— В сосну попало, в сосну! — закричали все сразу.

Дзэнта и Сампэй ждали, пока кончится гроза. Они собирались бежать к сосне, хотели узнать, куда девается гром. Может, проделывает дыру в земле и исчезает в ней? Или еще куда-нибудь прячется. Непонятно все это. Потому что никто не видел, какой он, гром.

Говорят, это рычащий желтый зверь.

А учитель в школе сказал, что гром — это разряд электричества.

Во всяком случае, надо быстрее сбегать, посмотреть на то место, куда упал гром. Дзэнта и Сампэй нетерпеливо топчутся у окна на чердаке, поглядывая на сосну.

Наконец гром утих, дождь кончился. Над сосной повисла бледная радуга. Увидев ее, мальчики выскакивают из ворот и несутся прямо по лужам к сосне. Когда они подбегают к дереву, радуга оказывается далеко на небе. Она чуть заметна, вот-вот исчезнет. И никаких следов грома.

Стоя на тропинке, они растерянно глядят на дерево. Но тут Сампэй легонько толкает локтем Дзэнту.

Дзэнта поворачивается. Сампэй молча показывает ему на траву у кумирни.

— Ты чего? — удивляется Дзэнта. Он еще не понимает, в чем дело.

— Рыба в траве прыгает, — шепотом говорит Сампэй.

— Рыба? А… рыба! А я думал — гром.

Однако, если это и не гром, все равно удивительное дело. Правда, воды из-за дождя на рисовом поле прибавилось, но рыба-то все-таки на земле. И появилась она тут после того, как ударил гром.

— Что будем делать?

— Поймаем.

— А можно?

— Конечно.

— А если гром рассердится?

— Еще чего!

Когда Дзэнта не один, а с младшим братом, он всегда смел и рассудителен, как взрослый.

— А чем поймаем? — спрашивает Сампэй. В присутствии брата он делается нерешительным и маленьким.

— Руками.

— Ну, тогда поймай!

— Долго ли!

Раздвигая мокрую траву руками, Дзэнта идет к рыбе.

— Большая рыбина! Карп! Карп это!

Дзэнта не раздумывая хватает карпа обеими руками и, держа трепещущую рыбу перед собой, выходит на тропинку. Вот так рыбина! Она вращает глазищами, разевает рот и машет хвостом.

— Вот, смотри! — с гордостью показывает он карпа. — Пойдем! — И он шагает по тропинке.

Но тут Сампэй снова окликает брата:

— Дзэнта!

Обернувшись, Дзэнта видит, что Сампэй опять стоит у кумирни и всем своим видом показывает, что там что-то есть. Приблизившись, Дзэнта видит рака. Большой речной рак, весь покрытый щетинками, забрался на кумирню, выставил вперед клешни и шевелит ими.

— Ну вот! — говорит Дзэнта.

— Что будем делать? — спрашивает Сампэй.

— Что делать?..

На этот раз Дзэнте немного страшновато. Рак какой-то щетинистый. И клешни выставил. К тому же уселся на храм.

— Так что будем делать? — спрашивает Сампэй.

— А ну его, пусть сидит.

И они бегут домой, шлепая по лужам. Пробежав немного, переходят на шаг.

— Дай мне понести, — просит Сампэй.

— На, только не урони.

Взяв в руки карпа, Сампэй говорит:

— А тот рак… Наверно, слуга Грома.

— Глупости!

— Почему?

— Такое не бывает!

— Нет, бывает!

— Тогда скажи почему. Скажи!

— Ну и скажу. Гром гремел? Гремел. Мы пришли, видим: он там сидит. Сидит? Вот почему.

— Ерунда все это!

— А вот и нет!

— Давай у мамы спросим.

— А если это слуга Грома, тогда что?

— А ничего. Потому что у Грома слуг не бывает.

— Нет, бывают! Бывают!

— А если не бывают, я тебя стукну.

— А если бывают, я — тебя.

— Так и знай!

— И ты так и знай!

Они несутся бегом к маме и еще от ворот кричат:

— Мама!

— Я победил.

— Нет, я!

Каждый думает только о том, чтобы переспорить другого. Они бегут на кухню посмотреть, нет ли там мамы.

ЛОШАДЬ

Дедушка был раньше деревенским старостой. И хотя давным давно вышел указ о том, чтобы все срезали пучки и носили современные прически, он упрямо продолжал завязывать волосы по-старинке пучком и тем гордился.

Дедушка и кашлял как-то по-особенному, торжественно: «Э-хэн!»

И это тоже было предметом его гордости. Но это еще ничего! Вот чихал он совсем уж необыкновенно.

«Хакусён-н-н!» — раздавалось на всю деревню. И звук «н» тянулся не как у всех, а значительно дольше. Дедушка, верно, думал, что своим кашлем и чихом он заставляет дрожать всю деревню, как дрожат от рыка льва лисицы и зайцы.

Дедушка любил самурайские пики и мечи. В токонома [4] всегда красовались воинские доспехи и шлем. А с нагэси [5] свисали пика, алебарда и лук со стрелами. Под ними на подставке лежало старинной японской работы седло.

Сидя посреди всего этого добра, дедушка курил трубку и пил чай. А иногда чистил пику и меч. Очень любил дедушка полировать меч. И надо сказать, блестел он у него отменно. Трубку свою он курил тоже торжественно и шумно. И по тому, как он это делал, можно было узнать, в каком, он расположении духа.

А если уж дедушка сердился, к нему страшно было подступиться. Случалось это с ним раз или два в год. Но когда, бывало, рассердится, сядет на пятки, совершенно прямо, и рядом меч положит. Меч он, правда, не вынимал из ножен, но все косились на него с опаской. Однажды в деревню приехал из города кровельщик. Напился он сакэ [6] и подошел к деду. Не зная вспыльчивого характера деда, он нечаянно обронил какое-то неловкое слово. «Невежа!» — вскричал дед и, вскочив на ноги, выхватил из ножен меч. Кровельщик испугался, завопил и убежал прочь. Поэтому, когда дед клал меч подле себя, все, кто проходил мимо, на всякий случай кланялись, складывая вместе ладони рук, — извинялись.

У дедушки был один закадычный друг. Он тоже носил на макушке старинный пучок и был учителем верховой езды. Конечно, кроме дедушки, никто не брал у него никаких уроков. Однако говорили, что в прежние времена он обучал верховой езде самого князя.

Несколько раз в месяц этот человек наведывался к дедушке. Дедушка держал трех лошадей. В тот день, когда должен был пожаловать учитель верховой езды, работник ставил к коновязи двух из них. Коновязь находилась в углу двора и напоминала брус для занятий гимнастикой. По обеим сторонам этого «бруса» были прикреплены кольца, к которым привязывали лошадей. На лошадей надевали сбрую, шитую серебром и золотом. Стремена были как на картине, где изображены верхом Сасаки Такацуна и Кадзивара Кагэсуэ [7].

Дедушка и его учитель в хаори и хакама [8] садились на коней, в руках у них были плетки, сплетенные из корней бамбука.

Вокруг дедушкиной усадьбы пролегала широкая дорога. Она служила им как бы манежем. По обеим сторонам дороги росли сосны, и двое стариков скакали между ними на лошадях, которые шли иноходью. Иноходец выбрасывает вперед переднюю и заднюю ноги одновременно, сначала с левой стороны, потом — с правой. Таким шагом проходили, бывало, кони на торжественных церемониях перед князем в старинные времена. Когда дедушка и его учитель скакали на лошадях, на груди и крупе коней развевались кисти, шпоры весело позвякивали: сян-сян-сян, а наездники звонко хлестали бамбуковой плетью по кожаным чепракам и подгоняли лошадей: «Хайё! Хайё!»