Сатанбургер, стр. 35

Сейчас тут немного скинхедов, только небольшая группка, одна из девиц – Эгги, девушка Сида, которая давно не любит Нэн, потому что Нэн трахнулась с Сидом в девятом классе – задолго до того, как она встретила Джина и всех нас, и даже до того, как она вступила в банду скинхедов. Нэн больше не скинхед, по крайней мере, другие скинхеды так считают. Но она до сих пор бреет голову, ведет себя и одевается как они.

Мы направляемся к Сиду, чтобы оживить его дружбу с Нэн. Кажется, все забыли, что я пришел сюда за едой. Я просто скручиваю прилавок в своих глазах, голубая девушка гладит мой локоть, вдыхает запах моей грязной кожи.

Эгги, покрытая темно-красной краской и вся в пирсинге, словно в щетине, наклонилась к Сиду через прилавок. Она округляет глаза при виде Нэн, покашливает и притворяется доброй. Нэн для нее – вечная угроза, потому что Эгги – вторая у Сида, а Нэн – первая. Эгги еще более боится мою голубую девушку; Сид, как ни старается, то и дело на нее пялится. Я его понимаю. Обнаженная женщина столь редкой красоты, с бирюзовой кожей, неотразима.

Нэн, Сид и даже Эгги перекидываются парой слов, в основном о Джине, но мой разум отлучился, я не слушаю их. Я заглядываю в меню и обнаруживаю, что там полно блюд из яблок с добавлением алкоголя. Мне кажется странным, что бывший панк занялся яблоневой кухней, но Сид говорит, что ему нужны деньги. Его родители владеют яблоневым садом за городом, он постоянно ездит туда за бушелями красно-желтых яблок для своих пирогов, сидра и запеканок.

– Это единственная работа, которую я смог найти, – объясняет он. И это неплохой бизнес, поскольку в связи с перенаселением точек питания не хватает. Я готов поспорить, что через пару месяцев все рестораны и продуктовые магазины закроются, вымрут, и людям придется убивать себя, становясь зомби, как Джин, чтобы больше не надо было есть. Или, может быть, все выстроятся в очередь к «Сатанбургеру» и продадут Сатане свои души. Если, конечно, Сатана не разорится еще раньше, потеряв своих поставщиков.

Я заказываю яблочный штрудель с водкой – не знаю, как Сиду удалось достать водку, – и оладьи. Я плачу мелочью, которая обнаружилась в кармане второй пары штанов, спас восемьдесят центов от инфляции. Затем мы идем к столику, который выбрали Джин и Христиан. Это раздолбанный бильярдный стол без ножек со школьными стульями, но их не хватает на всех, и моя голубая устраивается у меня на коленях. Скоро присоединяются Сид с Эгги и две подружки Эгги, которые совсем не разговаривают, кажется, в них совсем не осталось души, или, может быть, они готы, которые считают, что так себя вести – клево.

Нэн и Сид продолжают разговаривать. Потом Сид начинает рассказывать о том, что случилось с миром вокруг. В нем до сих пор крепко сидит душа, кажется, он держится молодцом. Смешно, что он хочет обсудить с нами ситуацию, в которой оказалось человечество. Большинство людей избегают таких разговоров, или им недостает жизненной силы для спора.

– Все сошли с ума, – говорит Сид. – Мне это нравится. Это ж хаос!

– Анархия, – вторит Эгги.

Губошлеп не понимает, что он рискует потерять свою душу, и не ведает о том, что небеса закрыты для людей. Сид тоже хочет отправиться в Землю панков, когда умрет. Но я не верю, что это место существует взаправду. Может быть, моя вера недостаточно сильна. Он не понимает, что наш мир – это черствый кусок заплесневелого хлеба, не понимает, что Джин мертв и ходит как живой труп и что он сам может скоро превратиться в Джина.

Джин все еще замороженный, с обрывочными мыслями в голове. Испуган, наверное. Завтрак спрятан под его одеждой, но стремится выбраться наружу, он голоден.

– Мир стал таким, как мне всегда хотелось, – говорит Сид.

– Апокалиптический? – выпаливает Нэн.

– Мне нравится безумная жизнь, всеобщая шиза. – Сид садится на своего конька. – Сейчас все потеряло значение, и мне бы хотелось, чтобы так оно и продолжалось дальше. Мир всегда был скучным оплотом порядка, по крайней мере Америка, где только в гетто иногда царил хаос. Но такой хаос был скучен. Они только выясняли, кто есть кто: местные бандиты вели себя по-детски и слишком легкомысленно. Они ненамного отличались от богатеньких белых студентов из пригорода, которые ненавидели всех, кто был не похож на них, ненавидели все, что выходило за рамки их стиля. Тогда даже панки были легкомысленны, не могли разобраться с понятием стиль. Сейчас нет стилей. Не на кого ориентироваться и некого презирать, кроме себя. Ничто здесь не может быть скучным. Ничто.

Сейчас мне хочется рассказать Сиду, насколько ситуация серьезнее, чем он полагает, что Волм заберет его душу, что он прикован к этому миру навсегда. Но я молчу. Он так счастлив и вдохновлен новым состоянием мира. Я не хочу его разочаровывать.

Губошлеп рассказывает нам о своей музыкальной группе «Ботинки-убийцы». Нэн приглашает его сыграть на нашем празднике в честь Дня Звука, хотя Нэн не обязана нанимать музыкантов для наших концертов. Она видит в Сиде новую перспективу и начинает осознавать, что лучше бы он был ее парнем, чем Джин. Раньше Джина бы уязвило такое изменение в Нэн. Но сейчас он поглощен своими страданиями.

Скоро Нэн отводит Джина в сторону, за бассейн с водой, чтобы рассказать о своем намерении, я хочу пойти следом, но Божье око решает последить за мыслями Сида. Я обнаруживаю, что он не испытывает никакого интереса к Нэн, он хочет остаться с Эгги.

Единственное, что мне удалось расслышать из разговора Джина и Нэн:

– Мне не нужен мужчина с червячком вместо пениса.

Я уверен, что Нэн и Джин останутся друзьями. Они были близки долгое время, да и Губошлеп не интересуется Нэн. Удивительно, но настроение Джина не ухудшается от разрыва с Нэн, он уже упал в бездну небытия. Созерцание собственной руки, танцующей в тарелке, было переломным моментом. Уже неважно, что произойдет с ним теперь, неважно, есть в нем душа или нет.

Я ем свою порцию медленно, потому что Нэн хочет зависнуть здесь до начала концерта. Эгги и Сид уходят, чтобы приготовиться к выступлению, собирают группу Сида, может быть, даже репетируют. Нэн и Джин ведут себя так, будто между ними ничего не произошло, как будто они по-прежнему вместе, но на самом деле Джин корчится в агонии, а Нэн сочувствует ему и старается улучшить ему настроение. Как друг.

– Все кончено, – говорит нам Джин.

Вдруг у меня появляется странное чувство. Как будто мир сейчас исчезнет, хотя это невозможно. Как будто должен случиться катаклизм – то ли в Риппингтоне, то ли в моей жизни. Это ужасно.

Ричард Штайн говорил, что наступит день, когда мир перевалится из своего тоскливого, но более-менее стабильного бытия в ПАНДЕМОНИУМ.

Я думаю, этот день настал.

[СЦЕНА ШЕСТНАДЦАТАЯ]

НЕИСТОВАЯ ГРОЗА

Сначала начинается гроза.

Она вползает, а солнечный свет выскакивает. Оранжевое зарево разлагается на скелетообразные пляшущие облака, безразлично-серые, с оттенками синего. Когтистые паучьи лапы тянутся к мыльной пене туч на своем пути. Из этой массы начинают медленно выделяться нечеткие лица людей – вместо воды облако собирается изрыгнуть еще больше человеческих существ, плюясь на бескрайнюю толпу под собой.

Оно просачивается через свет, пробирается по темным улочкам, сливается с темнотой.

И сумерки сменяет ночь.

Толпа:

Толпы людей спят на улицах, на тротуарах с ковровым покрытием, жмутся к зданиям, как улитки к раковинам. Представители самых разных рас, размеров, форм, цветов, одежды стараются преодолеть клаустрофобию. Каждый пустой клочочек земли теперь занят живым существом. Риппингтон стал сундуком с игрушками для Земли, где куча на куче свалены игрушечные фигурки. Они бездвижны и безмолвны. Кто-то покашливает, дрожит. Они ждут, что голод убьет их и превратит в Джина. Люди на главной дороге поднимаются, когда видят отблески молнии, ослепительно сверкнувшей в облаках. Вспышки отражаются в их БОЛЬШИХ распахнутых глазах, пугая детей. Порывы ветра царапают оголенные части их тел невидимыми пальцами. Некоторые люди любят грозу, до поры до времени, – ведь грозовые облака еще не пролились, – потому что в Удушливом краю нет никаких развлечений, кроме происходящего в небесах.