Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет, стр. 88

Вот эти три фактора: ясность программы, во-вторых, четкость личностная, где сочетание хорошего ума с практичной волей, и эти предпосылки, историко-культурные коды: Бажов, Гайдар…»

Забегая вперед, скажем: так все оно и было. «Социально-романтичный» расчет тоже оказался верным: людям России понравилось, что выручать страну в острой ситуации поручено внуку Аркадия Гайдара – Гайдар опять «шагает впереди».

И нужны были большие пропагандистские усилия тех, кто с концом советской власти потерял свои спецпайки и другие привилегии, чтобы внушить людям, что в их пореформеннных тяготах виноваты не десятилетия советского «планового хозяйства», а лично Егор Гайдар – «его» реформы, неизвестно зачем им придуманная «шоковая терапия»…

«Б. Н. Ельцин:…И все-таки внятно объяснить свой выбор все равно непросто. Самое главное – и теперь я в нем не раскаиваюсь. И еще знаете, что любопытно – на меня не могла не подействовать магия имени. Аркадий Гайдар – с этим именем выросли целые поколения советских детей. И я в том числе. И мои дочери.

Егор Гайдар – внук писателя. И я поверил еще и в природный, наследственный талант Егора Тимуровича».

Добавлю и некоторые свои соображения.

Ельцин устал от тех, про кого в России говорят – «мужик»: «отличный мужик», «настоящий мужик». Устал от их мата, густо покрывающего поле любой беседы. Сам он – редчайший случай! – никогда не прибегал к этому обычному способу российского общения. Поэтому жена и дочери Ельцина вздрагивали, когда его сотоварищи, «приняв на грудь», начинали слишком вольно выражаться за их домашним столом.

И вот перед ним был тот, к кому слово «мужик» никак не прилипало, кто легко обходился без мата…

Возвращаясь к перечню различий, – язык и жизненные ценности у этих очень разных людей оказались как раз во многом общие.

Глубоко интеллигентная манера поведения Егора Гайдара в сочетании с несомненной честностью Ельцину необычайно импонировала. Обещалось что-то новое, большого масштаба…

«Альфред Кох. Ельцин часто встречался с такого рода образованными и умными людьми, которые могли бы вот так ясно и четко излагать? Егор ведь имел очень свежий язык, яркий, образный. Так не говорили чиновники. Это было очень неожиданно для Ельцина, который в основном общался с номенклатурой. Это было для Бориса Николаевича то, что Петя [Петр Авен] называет культурный шок?

Г. Бурбулис: Не знаю насчет шока, но очарование было. И возникшее следом как бы покровительственное доверие».

18. Заседание Правительства РСФСР 15 ноября 1991 года

Началось спешное формирование нового правительственного кабинета – такого, который во главе с Гайдаром сумеет провести остро необходимые и неизбежно болезненные для каждого в России реформы.

«Были и забавные эпизоды, – вспоминает первый заместитель Гайдара в Министерстве экономики и финансов Российской Федерации Андрей Нечаев. – Мы единодушно решили, что министром образования должен стать Борис Салтыков, которого многие из нас знали… Борис Георгиевич много лет занимался вопросами экономики и организации научных исследований…Звонок ему из-за дефицита времени состоялся в 2 часа ночи. Разбуженный Салтыков решил, что его неудачно разыгрывают, и, посоветовав нам всем меньше пить (совершенно несправедливо, надо сказать, так как нам было тогда не до гуляний), бросил трубку. Пришлось звонить снова. Не до конца поверивший и со второго раза, осторожный Салтыков попросил время до утра. Но утром уже обсуждал с нами, едва державшимися на ногах после многих бессонных ночей, задачи и детали своей будущей работы…»

Наступил решительный день.

Придя на заседание правительства уже вместе с Егором Гайдаром, Ельцин поздравил всех «с назначением членов Правительства Российской Федерации, правительства реформ, так будем называть… Надо было сформировать, самое главное, единую команду. И мне, например, кажется, что это удалось…Действительно, люди все нравственно чистые и не позволят втянуть себя в дрязги друг с другом вместо того, чтобы заниматься очень плотно и очень много нашими российскими делами. Я убежден и верю лично в назначение каждого члена правительства».

Конечно, Ельцин сразу оценил, какой мощный коэффициент полезного действия может дать единственная в своем роде «тимуровская команда» – правительственная команда единомышленников! Кабинет министров, в котором нет подковерной борьбы, нет взаимного подсиживания, а все объединены общей труднейшей задачей – и все более или менее одинаково ее понимают (в отличие от предыдущего кабинета)!

Андрей Нечаев вспоминает, что еще до того, как они стали кабинетом, а все вместе составляли по заданию Г. Бурбулиса экономическую программу для Ельцина, «все было как-то очень по-доброму, по-товарищески – никакой вражды, зависти, соперничества… Да и трагизм положения в стране не оставлял места для личных амбиций».

И все они понимают, говорил дальше Ельцин, в какое время они приходят руководить Россией: «Такого кризисного состояния не было, может быть, за всю историю России: экономического, финансового, материального обеспечения людей, социальной сферы, культурной, духовной, в развитии промышленности, сельского хозяйства, транспорта, экологии. Что ни возьми, то не просто проблема, а или кризисная ситуация, или близкая к катастрофе. Действительно, мы оказались сейчас на узкой тропинке, которая идет по краю пропасти, а одна нога уже практически в пропасти. И вот надо успеть пройти по этой тропе, и надо все-таки за достаточно короткий срок – столько, сколько выдержит народ, чтобы не выйти на улицу и не смести всех нас. Кстати, вместе с другими республиками».

Ведь Советский Союз юридически еще существовал, хотя практически – уже почти нет. В тот момент всем было ясно, что не Ельцин и Гайдар разрушили хозяйство страны – они пришли на уже разрушенное и думали над тем, как что-то спасти. Миф о них как о разрушителях «прекрасно работавшего» хозяйства возник позднее.

Но многие в том зале выслушали слова Ельцина с тревожным изумлением. Они, конечно, видели, что происходит и куда неудержимо катится огромная страна. Но им не хватало интеллектуального бесстрашия для того, чтобы отдать себе полный отчет в происходящем. И, следовательно, взять на себя ответственность за решительные и, конечно же, непопулярные действия.

Это довольно распространенное качество – боязнь додумывать тревожные мысли до конца. Ее называют еще – поведение страуса (он прячет голову в песок – и думает, что укрылся от врагов).

«Да, действительно, – продолжал Ельцин, – ответственность на нас большая, потому что каждый из нас понимает, что мы идем все-таки в рисковую зону и идем с риском для дела, для политической карьеры своей и авторитета, чего угодно. Но я, например, лично на это пошел открыто, прямо и не сомневаясь, потому что все-таки у России огромные возможности и огромный потенциал».

Ельцин рисковал больше всех. Его ставка была самой высокой. Потому что ему больше, чем кому-либо из присутствующих в том зале, было чем рисковать и что терять: после трех августовских дней его авторитет был огромным.

Теперь он положил его весь, без остатка, на заведомо непопулярные реформы – уверившись, что они необходимы его стране. Это хорошо понимал Егор Гайдар – и это усиливало его уважение к Президенту России.

«– Первый вопрос – о системе неотложных мер по реализации экономической реформы.

Егор Тимурович Гайдар, пожалуйста».