Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет, стр. 111

Часть пятая Удары судьбы

Наутро после отставки Гайдару позвонил Ельцин и предложил стать его главным экономическим советником.

Гайдар отказался. Такое дублирование экономических решений будет стеснять нового премьера – и просто опасно. Отвечать за все должен один.

«А помочь вам, Борис Николаевич, я всегда готов – без всяких официальных должностей».

Вот так всегда он был всегда готов.

1. Свободен…

На своей подмосковной даче первые трое суток спал, спал, спал…

«Какое счастье утром проснуться, глянуть в окно на заснеженные лапы елок и – заснуть снова. Когда выбрался наконец на улицу, услышал, что посвистывает ветер, хрустит снег под ногами, увидел симпатичную дворнягу. Возле запруды на озере парень в тулупчике сидел у лунки, наблюдая за поплавком…

– Как клюет?

– Да так, мелочишка.

Нормальный, живой, просторный мир возвращался ко мне со всеми его запахами, звуками».

И где-то далеко-далеко виднелся такой знакомый длиннющий и узкий кремлевский зал… Когда-то Сталин велел переделать его «из целой анфилады, чтобы проводить там партийные съезды… Вот уж поистине чудовищный “коридор власти”…» (Е. Гайдар, 1996).

Это – выражение с переносным смыслом. Его часто употребляют, говоря о власти, о Кремле. И идет оно именно от кремлевских коридоров сталинских лет.

В эти коридоры и сегодня не войдешь, конечно, без пропуска, но тогда… Тогда Сталин обретался там, как в сказке, за семью запорами. И войти в Кремль можно было только по его личному приглашению, пройдя десяток контрольных пунктов: очень рано всесильный вождь стал бояться покушения на свою жизнь – он ведь знал, что лишил близких не сотни, не тысячи, а миллионы людей – взрослых и детей, оставшихся по его воле сиротами. И опасался мести.

…Нельзя никому войти в Кремль, как в давние «царские» времена, через Боровицкие либо Спасские ворота – посмотреть, например, Царь-пушку или Царь-колокол. Все про них знали, но никто давным-давно уже не видел.

И тем, кто застал сталинское время (как, например, отец Егора Тимуровича), очень понятны были строчки Твардовского про смерть Сталина – в поэме «За далью – даль» (с выделенным автором одним словом):

…Егор все спал, и никак не мог выспаться, и однажды ему приснился один его детский сон. Он опять попал в чудесный мир детства, где реальную жизнь не отделишь от сказки. Но – именно так, как когда-то в детстве, – сонный мир из чудесного, легкого и счастливого стал постепенно обращаться в какой-то другой – с плохими людьми, смотревшими на Егорку с ненавистью… И во сне он плакал, как в детском сне, и думал – как бы поскорей проснуться. А проснувшись, с горечью думал о том, что детский сон стал реальностью, и теперь очень много людей относятся к нему с ненавистью, нисколько им не заслуженной.

«Чувства, которые я испытал сразу после отставки, были очень сложные, противоречивые. Это – и облегчение, и горечь.

Облегчение от того, что с плеч свалилась громадная тяжесть».

Между прочим, это как раз не так уж трудно любому человеку себе представить. Просто вообразите, что вы в походе где-то в горах – и несете на спине рюкзак в 20 кг. И еще один на плече – шесть-восемь килограммов. А дорога все время в гору. Но тут привал. И вот вы все это с огромным облегчением сбрасываете на землю! Представили?..

«…Не надо больше отвечать за все происходящее в стране. Уже не раздастся тревожный звонок: где-то произошел взрыв на шахте, где-то потерпел крушение поезд. Не надо ни принимать решений, от которых зависит судьба людей, ни отказывать в финансовой поддержке регионам, крупным предприятиям, научным учреждениям, которые жизненно в ней нуждаются… Теперь за все это должна болеть голова у других…А вместе с тем – тяжелое чувство, что больше не можешь делать то, что считаешь нужным для страны, развитие событий пойдет независимо от тебя, будешь со стороны наблюдать за ошибками, которые ты не в силах поправить».

Он сравнивает свои ощущения с не слишком приятным чувством «водителя, которого внезапно пересадили из-за руля на пассажирское место… Еще чувствуешь себя за все ответственным, и, когда видишь ухаб, канаву, бревно поперек дороги…» – тянет немедленно принять решение, как объехать. «И вдруг вспоминаешь, что сделать ничего нельзя, ты просто пассажир».

Он не бьет на жалость – не пишет про мучительность этого ощущения. Про острое, гнетущее сожаление о том, что больше ничего нельзя сделать из того, что считаешь совершенно необходимым.

Его мама, Ариадна Павловна, рассказывала журналисту Павлу Шеремету год спустя после того, как ее сына не стало:

«—.. Приехал к нам, к отцу. Вот тогда у отца-то второй инфаркт и случился. Тимур чувствовал себя ответственным за то, что он не воспрепятствовал, не уговорил Егора не браться за это тяжелое дело.

– Как он пережил отставку?..

– Очень тяжело. Однажды в детстве я не разрешила ему взять собаку домой, и он так плакал, что слезы градом лились по куртке. Он плакал второй раз в жизни – после отставки. Он только сожалел, что не успел сделать то, что надо было сделать».

Из личных воспоминаний.…Мне выпало видеть, как Гайдар плакал – третий раз.

Это было зимой 2005 года. Писатель Владимир Войнович приехал в Москву из Германии, похоронив там долго и мучительно болевшую жену Ирину – любимую учительницу Егора Гайдара. И мы пришли к нему и к их дочери – на девятый день. Пришел Егор Тимурович с женой Машей. И стоял в комнате перед портретом Ирины с глазами, полными слез.

Спустя 15 лет после отставки, в феврале 2007 года, Альфред Кох, активный участник реформ начала 90-х годов, брал у Егора Гайдара обширное интервью.

«– Мы выросли с ощущением, что политики высокого ранга, начиная от премьера и выше, уходят из власти каким-то естественным образом: либо просто умирают, как Брежнев, Андропов, Черненко, либо как-то еще, но все равно уже немолодыми людьми, пенсионного возраста. Ты, по-моему, был первым политиком, который был отставлен от управления страной в возрасте тридцати шести лет.

Ты оказался первым, кто после отставки должен был думать: “А что дальше делать-то?”