Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет, стр. 106
… Скажем прямо – не всем в Советском Союзе меняли на 24 дня – 24 доллара.
В том-то и дело, что в советской общественной структуре было полно разнообразных льготных тонкостей. Но знали про них только те, кто ими пользовались. То есть – чиновники, вельможные бояре и министры государевы уже советского розлива.
Отто Лацис вспоминал, как он в качестве эксперта помогал готовить речи премьера А. Н. Косыгина на сессиях СЭВ и в 1980 году летел с премьером на сессию в Прагу.
«Вылетали из правительственного аэропорта Внуково-2, разумеется, без таможенных формальностей. Меня предупредили перед вылетом, что можно взять не червонец, полагавшийся любому туристу, а побольше денег – обмен на чехословацкие кроны будет возможен без ограничений.
В день закрытия сессии новый многоэтажный универсам «Котва» в центре Праги после окончания его работы будет открыт на два часа специально для участников сессии СЭВ. Но для большинства приехавших советских чиновников возможность покупок в Праге – рыночном рае для рядового советского человека – была не очень интересна. Оказывается, смысл вывоза рублей был в другом: там же, в Праге, советское посольство устраивало высокопоставленной делегации обмен выменянных за рубли неистраченных крон на чеки «Березки».
По правилам такой обмен дозволялся лишь постоянно работавшим за рубежом советским гражданам, что позволяло государству частично вернуть себе выплаченную в виде зарплаты иностранную валюту. Приехавшим в краткосрочную командировку обмен валюты на чеки был формально запрещен, и лишь по знакомству можно было договориться в посольстве об обмене жалких остатков командировочных валютных сумм. Но чтобы вот так, без ограничений поменять рубли в трехдневной поездке… В Москве на черном рынке чеки, получаемые за валюту соцстран (они считались второсортными – выше ценились чеки, выдаваемые в обмен на твердую валюту [повторю пояснение, если кто забыл, – твердой, то есть всегда остающейся в цене, называлась валюта капиталистических – как учил ленинизм, загнивающих стран. – М. Ч.]), можно было продать по два рубля за рубль. Иначе говоря, благодаря предоставляемой совминовским чиновникам возможности неограниченного обмена они могли удвоить ту сумму, которую захватывали в дорогу.
Такие мимолетные радости для третьеразрядных чиновников ЦК и Совмина давали доход, какой рядовым гражданам и не снился. Но все это были копейки в сравнении с тем, что доставляли им вполне узаконенные, хотя и не афишируемые привилегии (здесь и дальше выделено нами; вот на этих-то скрытых привилегиях и воздвигалось невидимое, но весьма серьезное расслоение советского общества. – М. Ч.). И уж тем более это не шло ни в какое сравнение с реальными доходами чиновников более высокого ранга.
Помня это, я очень скептически отношусь к суждениям тех социологов, которые сопоставляют данные статистики о социальной дифференциации в годы «социализма» и в пору рыночных реформ и вздыхают о возросшем разрыве между бедными и богатыми. Реальной статистики о жизни богатых времен «социализма» просто не существует, а на основании эмпирических наблюдений можно с большой долей уверенности утверждать, что разрыв по меньшей мере не возрос, а то и сократился. Возросла информированность общества о доле богатых – не более того.
Но главный ущерб стране от класса партгосчиновников заключался, конечно, не в том, сколько они проедали, а как они управляли…» (О. Лацис. Тщательно спланированное самоубийство. М., 2001).
37. «Сдавайте валюту!»
«Тут ему приснилось, что зал погрузился в полную тьму и что на стенах выскочили красные горящие слова: “Сдавайте валюту!” Потом опять раскрылся занавес и конферансье пригласил:
– Попрошу на сцену Сергея Герардовича Дунчиль.
Дунчиль оказался благообразным, но сильно запущенным мужчиной лет пятидесяти.
– Сергей Герардович, – обратился к нему конферансье, – вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни к чему, а вы все-таки упорствуете. Вы – человек интеллигентный, прекрасно все это понимаете и все же не хотите пойти мне навстречу.
– К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет…
… Дунчиль спокойно и с достоинством повернулся и пошел к кулисе.
– Одну минуточку! – остановил его конферансье. – Позвольте мне на прощанье показать вам еще один номер из нашей программы…
Черный задний занавес раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица в бальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором лежала толстая пачка, перевязанная конфетной лентой, и бриллиантовое колье…
Дунчиль отступил на шаг, и лицо его покрылось бледностью. Зал замер.
– Восемнадцать тысяч долларов… хранил Сергей Герардович в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс, которую мы имеем удовольствие видеть перед собой, и которая любезно помогла обнаружить эти бесценные, но бесцельные в руках частного лица сокровища…
Тут рухнул передний занавес и скрыл всех бывших на сцене.
Бешеные рукоплескания потрясли зал…
– В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичный осел. Ведь я же имел удовольствие говорить вчера, что тайное хранение валюты является бессмыслицей. Использовать ее никто не может ни при каких обстоятельствах, уверяю вас».
На последнюю фразу – как, впрочем, и на все, выделенные мной, – обратите особое внимание. «Ни при каких обстоятельствах»!
Про это и пойдет наш дальнейший рассказ – о судьбе трех молодых людей, решившихся использовать валюту – занимавшихся ее скупкой и продажей.
Рокотов, Файбышенко и Яковлев – эти три имени в 1961 году были у всех на устах.
Начнем с конца – с письма отца Рокотова (инвалида с ампутированными выше колен ногами) Хрущеву с просьбой о помиловании сына и с изложением его короткой биографии:
«…Когда ему было 3 месяца, умерла его мать. Моя мать, т. е. бабушка, взяла к себе ребенка, вырастила и воспитала его. Я тем временем был откомандирован на Дальний Восток…
В первом классе школы с Яном опять случилась беда – девочка, сидевшая с ним на одной парте, нечаянно проколола ему глаз, и он ослеп на этот глаз.
Семнадцати лет – в 1945 году, когда, окончив школу, собирался поступить в институт, он был репрессирован и почти десять лет просидел в тюрьме и в лагере. Лишь в 1954 г. (до окончания срока) он был полностью реабилитирован и вернулся домой в возрасте 27 лет, не получивши в лагере никакой специальности или профессии».
Это не помешало журналистам во время судебного процесса писать, что он «не хотел учиться и остался неучем. Ведь из материалов следствия и судебного процесса совершенно ясно, что Ян не мог продолжать учебу потому, что почти 10 лет без вины пробыл в лагере. Но пусть это будет на их совести».
Все газеты в тот год (когда герою нашей книги было пять лет – и он обыгрывал отцовских гостей в шахматы) писали об этом судебном процессе. И все – одно и то же. Поясним для юных читателей: разные мнения об общественно-важных событиях тогда в печати не высказывались.
Что же это был за процесс?
…С середины 30-х годов (к этому времени иностранные инженеры, которых в 20-е годы на заводах и советских стройках было немало, в панике покинули страну – если успели до ареста, Лубянки и лагеря) и до середины 50-х иностранцы на улицах Москвы на глаза попадались редко.
После смерти Сталина и особенно после доклада Хрущева на XX съезде КПСС в конце февраля 1956 года ситуация начала меняться. Интуристов в Москве стало много.