Мандаринка на Новый Год (СИ), стр. 8
— Ящер, ты охренел!
Именно под эти слова он и проснулся. Лениво открыл глаза и первое, что увидел — рыжая голова любимой сестрицы, торчащая между дверью и косяком. Выглядела Варька непростительно жизнерадостно для утра первого января. И была очень громогласна — тоже совершенно непростительно.
Ник попытался встать с кровати и понял, что правую руку не чувствует. И тут же вспомнил, почему именно. Повернул голову. Нет, это ему не приснилось. Ее наследное высочество Любаша Соловьева мирно спала на его плече. Странно, что не проснулась от Варькиного конспиративного ора.
— Варвар, выйди, — он старался говорить негромко. — Я сейчас.
Люба не проснулась и когда он вытаскивал из-под нее руку. Отвернулась к стене, натянула на себя плотнее одеяло и продолжила мирно сопеть. В реальность картины верилось с трудом, но подумать об этом не получалось — за стеной демонстративно гремела чем-то на кухне Варька. Ник натянул штаны и секс-инструкторскую футболку, поднял с пола мобильник. Девять утра. Какого Рыжий Орк явился домой в такую рань?!
— Коля?! — младшая только и ждала его появления на кухне. — Чем ты ее опоил?! Или это наркотики? Надеюсь, ты не совершил ничего противозаконного?!
— Чайник поставила? — он проигнорировал ее вопрос. — Чего приперлась ни свет, ни заря?
— Это и мой дом тоже! — парировала Варвара. — Не увиливай! Как ты затащил ее в постель? Успокой меня: скажи, что до насилия дело не дошло!
— Какие еще есть версии у любящей сестры про любимого брата?
— Господи, да я глазам своим не поверила! Ты — и Люба!
— Прекрати причитать, — насыпая в кружку растворимый кофе.
— Я умираю от любопытства — КАК?! Как тебе это удалось сделать? Как ты ее уговорил? Что пообещал?
— Если хочешь знать, то она сама! — не выдержал Ник. — Сама пришла! И сама предложила!
Какое-то время Варька так и стояла с открытым ртом. Потом все же закрыла.
— Да ты гонишь…
— Сама такая.
— Быть этого не может! — Варя пришла в себя. — Чтобы Люба — и с тобой! Да еще и сама предложила! Ага, как же, размечтался. Не смеши меня. Сестре мог бы и правду сказать.
— А он и сказал правду, — раздался третий голос. Они обернулись одновременно. В дверях кухни стояла Люба. Первой опомнилась Варвара.
— Привет, Люб. С Новым… годом!
— Доброе утро, Варюш. И тебя тоже… с наступившим.
— Отличная стрижка, Любашик, — Варька поразительно быстро справилась с изумлением. — Кофе будешь? Маман нам торт испекла на утро — творожный.
Пока Варвара ныряла в холодильник, они смотрели — он на нее, она — изучала рисунок плитки над раковиной.
Он прекрасно знал, что девчонки Соловьевы красивые. Всегда знал. Но именно сейчас он это понял. Почувствовал. Безупречную линию скулы. Черные опахала ресниц. Губы… Неужели он их целовал сегодня ночью?! И странную беззащитность натянутой в повороте головы шеи.
— Люб, смотри какая вкуснотища и красотища! — Варька вынырнула из недр холодильника с тортом в руках. — Ты же без сахара пьешь, крепкий?
— Да, — Люба улыбнулась, но это была очень натянутая улыбка. — Но я не буду кофе. Спасибо, Варь. Я домой поеду.
— Коля, такси вызови, — Варвар сегодня соображает на порядок быстрее его.
— Не надо! — Люба тоже опережает его с ответом. — На улице поймаю.
Варька из приличия попыталась поспорить, он же молчал — понятия не имел, что тут можно сказать.
Неловкие «Пока», не глядя в глаза — и вот младшее поколение семьи Самойловых остается в квартире уже без гостьи.
— Я в душ, — пресекая новые вопросы сестры.
Но и это не спасло его от еще одной порции расспросов и разборок.
— Ящер, что это?!?
Он стоял на пороге своей комнаты в одном полотенце на бедрах. Его личное проклятие, Рыжий Орк, он же Рыжий Варвар, она же Варвара Глебовна Самойловна, любимая сестра, которую он в возрасте четырех лет слезно умолял родителей отдать обратно аисту- так вот, эта чудесная девушка стояла у его кровати с глазами, распахнутыми на максимальную ширину. И смотрела на… Ник выругался.
— Коля, это то, о чем я думаю?!
— Какого хрена ты вообще делаешь в моей комнате? — он подошел к кровати и резким движением прикрыл одеялом подсохшее темно-красное пятно на простыне.
— Зашла презервативы выбросить — ты ж вечно забываешь. А мама потом расстраивается.
Ник не выдержал и нецензурно выругался. Вот же утро — то одно, то другое! Выходные, называется!
— Я папе расскажу, что ты материшься! — годами отработанным тоном ябеды ответила Варвара.
— Папа тоже матерится, еще хлеще меня.
— Тогда маме расскажу, и вам обоим достанется! — парирует Варька. А потом вспоминает о насущном. И спрашивает как-то совсем растерянно: — Коля, это что, получается, что Люба…
Сначала он только вздохнул. Но потом все же добавил словами:
— Да.
— То есть она до тебя никогда… Люба?! А сегодня с тобой?… Почему?!
— Не знаю! У меня нет ответов на твои вопросы! И будь человеком — оставь меня в покое!
Варька иногда и правда могла быть человеком.
— Надо постирать, пока мама не увидела, — с этими словами она сдернула простынь с постели и, свернув и сунув ее подмышку, вышла из комнаты.
Она не заплакала. В конце концов, она взрослая умная девушка. И еще — она получила то, чего хотела. Она решила свою «великую» проблему. А это непонятное щемящее чувство внутри — оно пройдет.
Она не плакала, пока шла по лестнице Самойловского дома, а потом по улице. Не плакала и в такси, где ей попался крайне разговорчивый водитель. Впрочем, ей всегда такие попадались. Видимо, все же во внешности дело — с сестрами такая же фигня приключалась постоянно. А дома надо было улыбаться родителям, вручать и получать новогодние подарки. И лишь в душе, стоя под теплыми струями и глядя на окрашивающуюся в светло-красный воду на дне кабины, она все-таки заплакала. В конце концов, имеет право оплакать свою утраченную девственность. Ну и что, что она сама мечтала с ней расстаться. Все равно почему-то плакать хочется…
Глава четвертая, в которой герои много думают и вспоминают — им есть, о чем подумать и что вспомнить
Второй том «Хирургических болезней детского возраста» был с раздражением отброшен в сторону, на подушку. Надоело. И читать надоело, и Интернет надоел, и вся эта новогодняя атрибутика уже тошноту вызывала. А больше всего надоело безделье. Ему не дали дежурств на новогодние праздники. Молод еще, видимо, как обычно. Он привычно нахмурился, но одернул себя. Что толку злиться? Молодость, как любил говорить отец, единственный недостаток, который с возрастом проходит. Но работать в полную силу хотелось уже сейчас. Делать нужное дело, пользоваться уважением коллег. Только вот медицина — сфера настолько консервативная, что на репутацию и уважение ему еще работать и работать. А пока есть только собственные амбиции, которые разбиваются о недоверчивые взгляды родителей. «Вот этот парень будет оперировать моего ребенка?!». Ладно, сколько можно даже дома о работе думать?