100 знаменитых художников XIX-XX вв., стр. 150

Творческую и исследовательскую деятельность Филонов сочетал с педагогической. Отклонив предложение правления Академии художеств занять в ней место профессора, поскольку считал систему преподавания в ней неправильной, он в 1923 г. разработал «Устав Института исследования искусства», стал одним из инициаторов создания Института художественной культуры и руководил в нем отделом общей идеологии. В том же году он опубликовал «Декларацию Мирового расцвета», на основе которой в 1925–1927 гг. сформировал коллектив своих учеников и последователей под названием «мастера аналитического искусства» («Школа Филонова»).

Такая интенсивная работа требовала от художника полной самоотдачи. Его рабочий день длился по 18 часов, без выходных и праздников, с короткими перерывами на еду и чтение. Выдержать такой напряженный ритм он мог только благодаря выработанной с детства привычке к аскетизму. Выросший в бедности, он умел обходиться минимумом. Впоследствии привычка переросла в осознанное ограничение условий жизни. Ратуя за новую жизнь, Филонов и сам хотел быть образцом нового человека, одного из «полчищ чернорабочих искусства, на костях которых один или двое могли бы дать бессмертные вещи». Он по-рахметовски закалял и истязал себя: спал на железной кровати без матраса, смотрел невооруженным глазом на солнце, жил в неотапливаемом помещении, жестоко ограничивал себя в еде. Словно чувствовал, что эти ограничения станут его единственным спасением, помогут выжить в годы гонений и травли.

В 30-е гг., в пору расцвета своего творчества, художнику довелось сполна испить горькую чашу забвения. Его искусство, не укладывающееся в регламентированные рамки официоза, было признано властями ненужным и вредным. Выставка работ филоновцев в 1927 г. была расценена как «общественно-аналитический гротеск с уклоном в патологическую анатомию». Одна из критических статей, написанная в характерном для того времени жанре политического доноса, клеймила «Школу Филонова»: «Под вывеской государственного учреждения приютился монастырь с несколькими юродивыми обитателями, которые, может быть, и бессознательно, занимаются откровенной контрреволюционной проповедью, одурачивая наши советские ученые органы». Художник в долгу не остался. В редких публичных выступлениях, на диспутах он также нелицеприятно бичевал противников, не понимая, что они лишь винтики в страшной машине тоталитаризма. Его дневник изобилует жутковатой лексикой того времени: «правый уклонизм», «деклассированная кучка кремлевских карьеристов», «паразиты, давно издохшие идеологической смертью», «заплывшая желтым жиром сменовеховская сволочь» и т. п. Но грамотно организованная травля в печати привела к разгрому «Школы Филонова», срыву в 1929 г. его персональной выставки в Русском музее. Художника обвинили в «контрреволюционной» тяге к непонятному искусству. Он был лишен заказов, работы, средств к существованию и фактически «выброшен» из художественной жизни страны.

В это тяжелое для него время Филонов находил поддержку и опору в своих учениках и близких, особенно в жене, умной и стойкой народоволке Екатерине Александровне Серебряковой. Они поженились в 1924 г. и прожили вместе до самой смерти художника, любовно и бережно относясь друг к другу, деля все беды и невзгоды. В 1937 г., когда жену парализовало, Павел Николаевич заботливо ухаживал за ней, учил заново говорить, писать, ходить.

О том, что ему пришлось пережить в годы гонений, Филонов с горечью писал в своем дневнике: «Ем кило или полкило хлеба в день, тарелку или две супа с картошкой. Положение мое становится грозным. Выход один – пойти на любую черную работу для заработка. Но я растягиваю последние гроши, чтобы отдалить этот «выход» – и работаю весь день как всегда, пока сон не выводит меня из строя… При моем в полном смысле слова железном, несокрушимом здоровье – я чувствую, однако, как уходит моя прежняя мускульная сила. Но рабочая энергия, воля к работе, неутомимое желание работать – крепнут».

Более 10 лет Филонов прожил в голоде и нищете, в постоянном ожидании ареста и расправы. У него отняли близких (двух пасынков и мужа сестры Евдокии, как и многих преданных учеников, арестовали). Он не продавал свои картины, завещая их государству, отказался от пенсии по состоянию здоровья, поскольку считал, что заработал ее своим вкладом в искусство.

В первые месяцы войны, в блокадном Ленинграде, Филонов все ночи проводил на крыше и чердаке дома, охраняя его от зажигательных бомб. Стоя на морозе, голодный и изможденный, он из последних сил старался спасти свои работы – результат многолетних дум, страданий и напряженного, нечеловеческого труда. Однажды, упав на темной лестнице, он больше не смог подняться. 3 декабря 1941 г. Филонов скончался. Единственной почестью, которой наградил его Союз художников, стали доски для гроба, что по тому времени считалось роскошью.

Екатерина Серебрякова писала о муже: «Если бы он говорил не красками…. а человеческим языком, он явился бы тем рычагом, который перевернул бы мир – и наступил бы рай земной». Сам же художник мечтал о «мировом расцвете» и работал для него. И как знать, может быть, люди смогли бы ускорить его приход, если бы поняли таинственный смысл живописных посланий Филонова? Ведь недаром теперь во всем мире его называют гениальным.

ХИРОСИГЭ АНДО

(род. 1797 г. – ум. 06.09.1858 г.)

Крупнейший японский художник-график в стиле укиё-э [2], иллюстратор и поэт.

Автор иллюстрированных пособий «Работа быстрой кистью Рюсая» и «Руководство к рисованию».

«Жить лишь дарованным тебе мгновением, наслаждаться, любуясь луной, цветением вишен, осенними листьями кленов, петь песни, пить вино и развлекаться, просто отдаваться течению, ничуть не заботясь о нищете, вызывающе глядящей нам в лицо, бездумно отдаваться потоку, подобно тыкве, бесстрастно влекомой течением реки. Это то, что мы называем укиё…» – так дерзко переосмыслили жители Эдо (Токио) буддийский термин, означающий «юдоль скорби, бренный мир». Но с XVII в. под термином «укиё» подразумевали «мир наслаждения, мир любви», нашедший свое отражение в живописи на ширмах, в свитках, а также в гравюре укиё-э. В начале XVIII в. особым спросом пользовались пейзажные гравюры. Природа в литературе и искусстве Японии всегда была источником высокого эстетического наслаждения и глубоких душевных переживаний. Японцы обожествляли природу как в целом, так и в мельчайших ее проявлениях и высоко ценили искусство мастеров, способных передать ее неповторимость и изменчивость. Последним блестящим представителем гравюры укиё-э стал Андо Хиросигэ.

Родился будущий художник в семье мелкого самурая Андо Гэнэмона, занимавшего должность бригадира городских пожарных в Эдо. Согласно древней японской традиции при рождении мальчику дали первое имя Токутаро (затем сменив его на Току-бэй, Дзюэмон и Андо). Семья была достаточно обеспечена, чтобы позволить раннее обучение сына иероглифике. Одновременно Токутаро научился разбираться в свойствах бумаги, туши, кистей. Мальчик был начитан, хорошо знал историю, литературу, увлекался сочинением стихов и любил писать картины. Друг отца Окадзима Ринсай дал юному Токутаро первые уроки монохромной живописи, научив его через тончайшие оттенки туши передавать светотени, а через толстые и тонкие линии разнообразить контуры и создавать в картине определенный ритм. Уже первые работы десятилетнего мальчика свидетельствовали о его понимании и умении работать в классическом стиле.

Три года спустя у Токутаро умерли родители. Окончилась его беззаботная жизнь: он принял на себя обязанности отца, перешедшие к нему по наследству. Но, исполняя эту работу как долг самурая, мечтал стать художником. В 1811 г., преодолев все трудности, юноша стал учеником крупнейшего мастера ксилографии Тоёхиро в лучшей школе того времени Утагава (Река поэзии). Жестокая дисциплина, бесконечное копирование старых образцов и работа по дому не помешали ему упорно овладевать техникой живописи. К концу первого года обучения (срок ученичества составлял пять лет) Андо получил звание мастера гравюры и имя Хиросигэ Утагава, высказав этим почтение к школе, воспитавшей его.