Шейх, стр. 18
Губы наложницы скривились в злобной улыбке, и она бросила на девушку исполненный торжества взгляд:
— Бастонады <Бастонада — телесное наказание, распространенное в некоторых странах Востока: битье палками по пяткам.>, мой господин. Десяти ударов будет, пожалуй, довольно… для начала.
Джамал внутренне содрогнулся, пораженный ее жестокостью. После десяти ударов нежные ступни Зары будут изуродованы, и она долго не сможет ходить.
— Не слишком ли это сурово, моя дорогая?
— Что ты, господин, — всплеснула руками Лейла, — пусть получает то, что заработала! Представляешь, она отказалась принести мне салфетку, когда я попросила ее об этом!
— Да-да, — кивнула Амар, — а мне она подсунула гнилые яблоки. Накажи ее, господин, накажи построже, а потом продай. Пусть с ней мучается кто-нибудь другой.
Джамал грозно взглянул на Зару. Лицо берберской принцессы отражало что угодно, кроме раскаяния в содеянном.
— Ты вызвала неудовольствие моих женщин, прислуживать которым я тебе велел, — сухо сказал он. — Более того, ты оскорбила их. Тебе есть что сказать в свое оправдание?
— А я и не собиралась доставлять им удовольствие, — с вызовом ответила она. — Ты с этим прекрасно справляешься и без моей помощи.
— Такой тон не к лицу рабыне, Зара, — покачал головой Джамал, пряча улыбку. — Твое дело исполнять все то, что тебе говорят, а не спорить.
— Она упряма и своевольна! — встряла Лейла. — Прогони ее! Отправь назад на конюшню!
— В самом деле, — гордо улыбнулась принцесса, — почему бы и нет? Условленный срок скоро истекает, и я все равно буду свободна!
— Что за условленный срок? — насторожилась Саха.
— Все, хватит! — повысил голос Джамал. Еще не хватало, чтобы дурацкая клятва; данная им в минуту ослепления, стала известна всем. Да его просто поднимут на смех!
— Так ты накажешь ее или нет? — капризно надула губки Саха. — Ведь, оскорбив нас, она оскорбила и тебя!
— Не беспокойся, она получит то, что заслужила, — с мрачной решимостью ответил шейх и повернулся к Заре: — иди за мной!
Девушка подумала, что на этот paз, похоже, зашла слишком далеко. Мысль о грядущем наказании страшила ее, но, вспомнив, какую рожу скорчила Саха, когда она вылила на нее чай, невольно улыбнулась.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«Был ли Джамал действительно зол на меня?» — думала Зара, идя за ним по длинным коридорам. Зол настолько, чтобы подвергнугь бастонаде? Холодок страха пробежал по ее спине. Да поможет ей Аллах!
— Что ты сделаешь со мной? — дрогнувшим голосом спросила принцесса, когда они оказались на мужской половине дворца.
Джамал обернулся к ней, и выражение его лица лишь усилило ее опасения.
— Десять ударов, как и советовала Саха, пожал плечами шейх. — Впрочем, если ты полагаешь, что этого слишком мало за оскорбление моих женщин, я с тобой охотно соглашусь.
Зара с трудом сглотнула. Ей доводилось видеть людей, искалеченных бастонадой, — зрелище было не для слабонервных.
— Я полагаю, что этого слишком много за… за такую ерундовую оплошность. Трудно удержаться от чего-нибудь подобного, когда имеешь дело с тремя ленивыми, жирными коровами с мозгами между ног.
Джамал откинул голову и громко расхохотался. Он ничего уже не мог с собой поделать: характеристика, данная его наложницам, была слишком точна и остроумна. К сожалению, Зару все-таки придется наказать за своеволие: в гареме, как и в армии, дисциплина и умение беспрекословно повиноваться ценились превыше всего.
— Может, ты и права, — сквозь смех выговорил он, — но сейчас не время и не место критиковать моих женщин. Кроме того, я выбирал их отнюдь не за ум.
— Охотно в это верю, мой господин, — с ужасом услышала Зара собственные слова, но остановиться уже не могла: — Вы ведь так похожи: ты тоже думаешь совсем не тем местом, которое для этого предназначено.
Джамалу сразу почему-то расхотелось смеяться его глаза угрожающе сверкнули.
— Ты забываешься, рабыня! Запомни раз и навсегда: или ты сама укоротишь свой язык, или это придется сделать мне. Тебе нет места ни в моем доме; ни тем более в моем гареме. Убирайся на конюшню! Если при всем твоем уме ты до сих пор не поняла, что жить в тепле и комфорте все же лучше, чем в грязи и навозе, я ничем не могу помочь.
Откуда-то из-под земли, словно дожидаясь приказа хозяина, рядом с Джамалом возник Хамет.
— Подбери для принцессы одежду, подходящую для работы в стойлах, — распорядился шейх. — Свою нынешнюю она не увидит до тех пор, пока не научится смирению. Уведи ее, здесь ей не место.
«Назад на конюшню… Будь проклят мой язык!» — думала бедная девушка, понуро следуя за Хаметом. Что ж, она это заслужила. Но по крайней мере ей удалось избежать бастонады. Она пыталась убедить себя, что даже разгребать навоз более достойная работа, чем сгибаться с тремя пустоголовыми куклами, но звучало это не слишком убедительно.
В конюшне евнух снял с гвоздя балахон из грубого холста и протянул Заре.
— Переоденься в пустом стойле, а я пойду найду Ахмеда и скажу, что ты вернулась. Поторопись!
Девушка едва успела нацепить на себя серое тряпье, когда Хамет вернулся.
— Поговорил с Ахмедом. Ты приступаешь к работе немедленно, у тебя будут те же обязанности, что и раньше… Лично я не считаю, что это занятие достойно женщины, — задумчиво добавил он, — но с хозяином лучше не спорить. Пойми же, наконец, язык твой — враг твой. Будь капельку умнее, и тебя ждет великое будущее. Лейле, Сахе и Амар, вместе взятым, до тебя и сейчас, как до Луны. Они, конечно, тупы, но отлично понимают это, а потому и злобствуют.
С этими словами евнух ушел, оставив принцессу наедине с вилами и невеселыми мыслями.
Ни в ту, нив последующие ночи никто не потревожил ее. В памяти рабов была еще слишком свежа судьба Мустафы, осмелившегося нарушить приказ господина, и они боялись даже близко подходить к девушке. Это немного облегчало ей жизнь, но изнурительно тяжелая работа поневоле заставляла ее то и дело вздыхать, вспоминая чистую прохладу фонтанов и мягкие перины дворца. Когда же она наконец научится держать язык за зубами? Должно быть, никогда. Да чего там скрывать, она, берберская принцесса Зара, иногда с тоской вспоминала гарем, но была слишком горда, чтобы попроситься назад.
Девушка расчистила пустующее стойло и устроила там себе некое подобие спальни, вымыв начисто пол и натаскав свежей соломы. Здесь она могла уединяться и вдали от посторонних глаз предаваться своим невеселым мыслям. Со временем сюда перекочевал старый колченогий столик, мятый медный тазик и мех с водой, так что теперь она даже ужинала и умывалась, не выходя из «Дворца», как со злой иронией окрестили ее жилище остальные рабы.
Однажды вечером, когда принцесса уже начала засыпать, она почувствовала рядом чье-то молчаливое присутствие. Девушка открыла глаза и увидела Джамала, который стоял, облокотившись на низкую дверцу стойла.
— Готова ли ты признать свою вину, вернуться к нормальной жизни и вести себя как подобает женщине? — вместо приветствия спросил он. В его черных глазах играли отсветы масляной лампы, и они казались еще больше, чем обычно.
— Дочери кади Юсуфа не пристало признавать свою вину перед какими-то безмозглыми тушами, — с презрением ответила она. — И потом, что ты называешь «нормальной жизнью»? Жизнь домашней рабыни? Или, может быть, твоей наложницы? У тебя свои представления о том, что подобает женщине, а у меня свои, и вряд ли мы когда-нибудь поймем друг друга. Тебе ведь все равно, что творится в моей душе, тебе нужно только мое тело, а его ты не получишь. Две недели из назначенного тобою срока уже прошли, мне осталось ждать совсем недолго. Скоро ты увидишь, что проиграл, и вернешь мне свободу.
Джамал даже стиснул кулаки в приступе бессильной ярости. Взять ее прямо здесь, на соломе, не составляло труда, но это означало бы полностью признать свое поражение. О Аллах, но как же она соблазнительна даже в этом сером тряпье! Как блестят ее глаза, как грациозны изгибы тела!