Тени «Желтого доминиона», стр. 68
Амир-бала вместе с матерью поселился в кибитке Хемры. Несчастная Бибихал так и не вернулась домой. Спустя много дней ее обугленный труп обнаружили на кладбище, рядом с могилами мужа и детей; бедняжка, не вынеся позора, обрушившихся на нее бед, наложила на себя руки, покончила жизнь самосожжением. Амир-бала, похоронив Бибихал рядом с Хемрой и детьми, вернулся к нелегкому дайханскому труду, вступил в аульный отряд самоохраны.
В короткие зимние дни не раз вступали дайхане в стычки с басмачами, и всегда впереди на своем иноходце скакал Амир-бала. Он искал встречи с Балта Батыром. Не на одном караван-сарае, не одному сарайману, не одному чайханщику Амир-бала говорил, что жаждет встречи с курбаши, жаждет отмщения, надеясь, что кто-нибудь да передаст это Балта Батыру.
…Вечерело. Амир-бала возился во дворе, поправляя покосившийся забор, латая прохудившиеся бока кибитки. Заглянул сосед, отец Тойли, спросил:
– В соседнем ауле род гокленов той устраивает. Поедешь? Будет наш любимый бахши, из Куня-Ургенча.
– На свадьбу ехать – не воевать, – улыбнулся Амир-бала.
Наскоро вымыть руки, оседлать вороного, надеть новый халат – дело скорое. С ним поехали юный Тойли и еще трое из отряда самоохраны.
Степь дышала легким морозцем, сытые кони, поматывая головами, шли легкой размашистой иноходью. Приятно было ехать вот так открыто, ни от кого не прячась, быть в окружении друзей, чувствовать, что тебя уважают, дорожат твоим словом, вниманием.
Длинная зимняя ночь, показавшаяся короткой, как летом, быстро перевалила на вторую половину, а гости все не расходились. Тесным кольцом окружили они бахши и слушали, слушали… Песня лилась за песней, широко и свободно, заставляя грустить и улыбаться…
Давно остыли плов и чай в отодвинутых в сторону пиалах, а звучная трель дутара, переливавшегося на все лады, не умолкала.
– Еще, дорогой наш соловей! – просили гости. – Спой нашу любимую… Да вознаградит тебя Аллах здоровьем и счастьем! Живи, как наш легендарный Гер Оглы, сто двадцать пять лет!
Бахши благодарно улыбался слушателям, кивал головой; откладывая на минутку дутар, брал пиалу, отхлебывал маленький глоток, чтобы смочить горло. И прежде чем запеть, мысленно вспомнил, как год назад по заданию окружкома партии он приезжал в этот аул, чтобы сагитировать дайхан вступить в колхоз. Аульчане согласились, но с одним условием: бахши будет петь до утра все песни на слова любимого туркменского классика Махтумкули. И бахши пропел всю ночь, а наутро дайхане всем аулом вступили в колхоз.
Вон Амир-бала – тоже улыбнулся, закрыл глаза, вытянулся на кошме и мечтает. О любимой, о детях, которых еще нет, но будут, о будущем. Оно светлое, огромное, как мир. Он будет учиться, обязательно, – так Таганов сказал. В ауле открываются курсы ликбеза, а потом Амир-бала поедет на учебу в Ашхабад или Ташкент…
И вдруг совсем близко раздался винтовочный выстрел, затем второй, третий… Амир-бала вскочил, мгновение прислушивался.
– Это басмачи! За мной!
Во дворе курганчи темно, хоть глаз выколи. За высокими глинобитными дувалами метались серыми тенями всадники, озаряемые вспышками и стрелами огня, вспарывавшими ночную темь.
Амир-бала услышал гортанные возгласы, узнал кое-какие голоса, и среди них могучий бас Балта Батыра:
– Окружай! Чтобы и волосок не прошел… Эй, Амир-бала! Ты хотел меня видеть? Встретились. Выходи, поговорим! Душа в душу! Ха-ха-ха! – прокатилось над притихшим аулом.
Амир-бала пригнул голову друга, юного Тойли, прошептал на ухо:
– Бери вороного. Скачи в Ильялы, найдешь Таганова или Бегматова. Расскажи. Будем держаться! Живее, пока они не очухались.
Застоявшийся вороной легко взял глинобитный дувал, растворился во тьме. Прячась в тени дувала, Амир-бала пробирался к воротам. Тонкие доски уже трещали под ударами тяжелых прикладов. Трое краснопалочников вели редкий прицельный огонь.
Рухнули ворота, дробно простучали по доскам копыта. Мощный грудастый жеребец встал на дыбы, оскалив разодранную удилами пасть. Всадник, пригнувшись, осматривал двор.
– Где же ты, Амир! Прячешься, трус, выходи! – вновь прокричал курбаши.
– Здесь, Балта, здесь я…
От дувала отделилась фигура со вскинутым карабином. И не успели передние копыта коня коснуться земли, грохнул выстрел.
Балта Батыр удивленно вскрикнул, схватился рукой за сердце, медленно валясь набок.
Таганов осторожно вынул карабин из холодной руки. В магазине не было ни одного патрона. Пустой патронташ валялся рядом среди гильз. Амир-бала лежал, уткнувшись лицом в землю, широко раскинув руки, словно обнимая ее, родную, щедро политую его молодой горячей кровью.
Постепенно собирались люди – из Ильялы, близких и дальних аулов. Аульный майдан – площадь для сельских сходов – был забит до отказа. Таганов глотнул сухой комок, застрявший в горле, поднялся на импровизированную трибуну, прокашлялся:
– Товарищи! Открываем митинг, посвященный светлой памяти погибших героев. Амир-бала был сыном народа и отдал жизнь за наше счастье. Будем помнить о них…
Банда Балта Батыра практически перестала существовать.
Испытание
В начале тридцать второго года, по оперативным данным ГПУ республики, в песках Каракумов действовали сорок две шайки, мелких и крупных, почти все закордонные выкормыши. Они терроризировали скотоводов, обкладывали их налогами, все чаще и чаще совершали бандитские вылазки в оазисы, нападали на аулы, грабили колхозы, кооперативы, убивали партийных и советских работников, сельских активистов.
Центральный Комитет Коммунистической партии (большевиков) Туркменистана бросил свои лучшие силы на борьбу с басмачеством. На дальние кочевья и колодцы выехали многие работники республиканских и окружных организаций, повсюду создавались отряды краснопалочников и добровольческие отряды из коммунистов, комсомольцев, активистов, были арестованы, обезврежены наиболее рьяные пособники басмачей. В аулах и на кочевьях была развернута широкая агитационная работа, во вновь созданных кочевых подрайонах в ряды партии, комсомола потянулись скотоводческая беднота, чабаны-кочевники, вчерашние байские батраки. На дальних колодцах, теперь уже национализированных, скотоводы создавали животноводческие колхозы. Все это выбивало почву из-под ног наших классовых врагов, отчаянно пытавшихся повернуть колесо истории вспять – остановить шествие социализма в Средней Азии.
Стерлигов, назначенный командиром вместо погибшего Сергея Щербакова, вышел с эскадроном из Куня-Ургенча, держа путь к урочищу Ярмамед, где намечалось встретиться с полусотней Таганова.
Ашир получил приказ двигаться по суходолу Узбоя, где на огромных просторах, от Сарыкамышской впадины до Балханского залива Каспия, разбросаны соленые и пресные озера, колодцы, к которым прибивались байские отары. Еще до своей гибели Аннамет сказал, что урочище Ярмамед должно стать базой басмаческих от рядов. Здесь же, прикрываясь советской властью, орудовали Атда-бай и бывший председатель аулсовета Мами Курбанов.
Перед чекистскими отрядами была поставлена задача: ликвидировать басмаческую базу, навязать бой действовавшим в районе Ярмамеда бандам и принудить их к сдаче, в случае сопротивления – уничтожить.
На Ярмамеде отряд Таганова дожидалось пополнение – двадцать краснопалочников во главе с Атали Доврановым, который, выполнив задание по доставке из Ербента в Ашхабад секретного донесения, вновь пожелал поехать в пески, чтобы принять участие в боях с остатками басмаческих банд. Вместе с ним приехал и Григорий Колодин, которому командование за умелые действия в боях с басмачами присвоило звание младшего командира. Атали также привел с собой двенадцать студийцев, будущих артистов туркменского драматического театра, среди которых были и танцоры, и певцы, и агитаторы. Одним словом, «красную арбу», которая должна была доходчиво рассказать кочевникам о революции, о советской власти, о земельно-водной реформе и национализации колодцев, показать спектакль «Феодал и батрак». Ведь среди кочевников были еще и такие, которые очень немного знали о советской власти. А бывшим феодалам, духовенству, басмаческим предводителям это на руку: темных и забитых скотоводов обманывать легче.