Тени «Желтого доминиона», стр. 17

Вскоре в Дашти-Кала появился и шофер, привезший каких-то расторопных афганцев, которые, как воронье, проворно растаскивающее поживу, тут же увели тяжело груженных верблюдов в ночь по известным лишь им тропам.

Скоро и из Индии придет караван с оружием и боеприпасами. Его также разведут по верным людям, а басмаческие отряды англичанин пока вооружил из старых запасов. Транспорт, прибывший из Индии, тоже не уйдет пустым: вернется с тюками, набитыми шелком и каракулем, коврами и паласами. Их доставят морем в Лондон, в фирменный магазин «Тысяча и одна ночь», принадлежащий самому Кейли. Не забудет он и о своих родичах, друзьях, опекунах и шефах. Отцу отправит золото, шефу – терракотовых божков, королеве – десять горячих, как дыхание пустыни, ахалтекинских скакунов, к которым царствующая особа питала пламенную страсть. Кому что…

Перед самым отъездом Эшши-бая в Герат английский эмиссар снова встретился с ханским сыном, высказал свое удовлетворение добротными товарами, присланными Джунаид-ханом, поблагодарил за скакунов, за украшения.

– Ваш отец на словах скуп, – льстил Кейли, – а прислал царские подарки. Боже мой, боже мой! Теперь я обрадую вас, – не сморгнув, соврал Кейли. – Вчера прибыл караван с оружием. Не успеете вы приехать в Герат, как вам доставят мои тюки. – Он качнул головой, давая знать Эшши-баю, чтобы тот попросил Аннамета оставить их вдвоем.

– Извините, ага, – Эшши-бай посмотрел на посапывавшего Аннамета, – у меня от него секретов нет. Он отныне глава контрразведки моего отряда, с которым я пойду на большевиков.

– Что с Непесом Джелатом? Он тоже идет с вами?

– С отцом остается… Хан так захотел, тяжеловат Непес для такого похода.

– Слушайте тогда… Иные панически боятся большевиков. Напрасно. Если даже вас схватят, повинитесь на словах, поверят… Больше морочьте им голову – они доверчивы. Большевики часто объявляют амнистию, прощают даже своим ярым врагам. Законы у них не такие, как у нас. Головы они не рубят, рук не отсекают, на кол не сажают…

Кейли в ту минуту был искренен, и слова о гуманности советских законов вырвались у него невольно. Он и не подозревал, какую роль они сыграют в судьбе безносого Аннамета, который внимал каждой фразе эмиссара.

– Поищите наших людей. Жизнь их разметала повсюду, но они ждут. Это ваша опора. Запоминайте… – И Кейли несколько раз повторил имена, адреса и пароли своих людей, затаившихся в Туркмении.

Эшши-бай сидел, опустив голову, боясь пропустить хоть одно слово эмиссара. И будь тот повнимательней, то заметил бы, что ханский сынок загадочно улыбнулся: он думал о долговязом немце Вилли Мадере.

Укус каракурта не смертелен

В моем штабе были прекраснейшие офицеры, говорящие на нескольких языках. С их помощью мне удалось внедрить своих агентов даже в правительственные учреждения большевиков, я располагал контингентом людей, постоянно разъезжающих в местностях, которые считал важными. Мои агенты действовали на территории, раскинувшейся более чем на тысячу миль. На Среднеазиатской железной дороге едва ли был хотя бы один поезд, в котором мы не имели бы своего агента; не было ни одного значительного железнодорожного узла, где бы не работали два-три наших человека… На территории Туркестана мы имели большую великолепную организацию, созданную офицерами моей миссии… Мы не делали грубых, ошибочных, непроверенных донесений, хотя и поставляли целый поток информации… Было настоящим чудом, что офицеры моей миссии довели до столь высокого совершенства осведомительную систему.

Генерал-майор В. Маллесон.

Британская военная миссия

в Туркестане (1918–1920 гг.).

Лондон. Воспоминания

Два всадника в кофейных аба – арабских плащах из верблюжьей шерсти – спешили крупной рысью по дороге к святой гробнице Шахруда. Когда позади скрылись золотые купола Мешхеда и впереди завиднелся дынеобразный купол усыпальницы, окруженной рощицей эльдарских сосен, кони перешли на ленивую трусцу.

Со стороны казалось, что это богомольцы, едущие на поклонение к гробнице святого, и ведут они мирную, безобидную беседу. Один из седоков, будто влитый в новенькое поскрипывающее английское седло, был Нуры Курреев, другой – Вилли Мадер, ехавший с ним стремя в стремя и не менее молодцевато сидевший на горячем ахалтекинце.

Съехали с дороги, спешились, привязали коней к низкорослой фисташке и, оглядевшись по сторонам, – всюду простиралась степь с клочковатыми зарослями ершистой арчи и с засохшими зонтиками чаши джейрана, – присели на гладкий, прогретый солнцем валун. Курреев, поглядывая на еле заметные фигурки богомольцев у мавзолея, продолжал свой прерванный рассказ:

– Русские эмигранты вначале заартачились, передали, что не пришлют никого на совещание, названное туркестанцами большим маслахатом. А русского главаря полковника Грязнова я и в глаза не видел. Сыр-бор разгорелся из-за Мирбадалева. Кто-то донес Грязнову, что Мирбадалев обзывал русских грязными нечестивцами. И при белом царе, говорил он, правоверные изгибались перед русскими, и в мусульманской Бухаре без них дыхнуть не смели, и здесь, мол, в Мешхеде, этот Грязнов корчит из себя генерал-губернатора… Ну а Закир Вахидов, приехавший из Парижа с полномочиями от Мустафы Чокаева, главы «Туркестанского национального центра», урезонивал Мирбадалева. Вахидов – башкир, такой круглый, полноватый. В декабре семнадцатого под защитой атамана Дутова создавал националистическое башкирское правительство. Видать, хитер как лиса. Однажды я видел его в Каракумах, в ставке Джунаид-хана. Так он говорил: «Успокойтесь, достопочтенный Ходжа-ага, все мы грешны, все мы под кем-то ходили или ходим. Такова воля Аллаха! Сейчас, когда свет белый перевернулся, без сильной опоры не прожить. Все кого-то обманываем, не ангелы ж мы, а люди грешные… Не обессудьте, Ходжа-ага. Я чту вас и ваш священный сан хаджи». После маслахата Эшши-бай растолковал мне тонкий намек Вахидова. Оказывается, Хайдар Ходжа Мирбадалев – из сартов, из каджар…

– Из кого, из кого? – переспросил Мадер.

– Из сартов… Это искаженные тюркские слова «сары ит» – желтая собака, – объяснил Курреев. – Так в Туркестане называют каджаров, есть такое тюркское племя, поселившееся в Иране, – за светлый цвет их кожи и глаз. Эмир бухарский, все хивинские ханы, за исключением Джунаид-хана, окружали себя сартами или каджарами. Правители их любят за собачью услужливость… Так услужливы, что при разговоре умышленно заикаются, так подобострастны, что даже язык отнимается. Потом, когда кому-либо из них удается в правители выскочить, привычка заикаться остается на всю жизнь. Мирбадалев четыре десятка лет прослужил в Бухаре, в русском резидентстве. Его недолюбливал эмир за то, что тот ходил в фаворитах русского царя. Теперь, когда большевики сбросили царя, Мирбадалев завилял хвостом перед англичанами. Ну чем не желтая собака?! В девятнадцатом году он с ведома эмира бухарского скрывал у себя дома английского полковника Кейли, того самого, которого я дважды видел в Каракумах. По следам Кейли большевики пустили чекистов, да англичанин сумел в Иран улепетнуть. Даже дураку ясно – Мирбадалев с англичанами…

Мадер и сам догадывался, что Мирбадалев – резидент, один из лидеров туркестанской эмиграции, знает ее людей и, конечно, лезет из кожи вон, чтобы выслужиться перед Интеллидженс сервис. Вот кем стоит заняться, уж эта желтая собака наверняка выведет на след всех псов, которые служат англичанам! Чего же угодно мсье Мустафе Чокаеву, что из самого Парижа Вахидова прислал? Да и он ли его прислал? Англичане почему-то не ставили на Чокаева, на этого лощеного типа, от которого, как от шансонетки третьеразрядного кабаре, всегда исходил запах дешевеньких духов. Мадер был знаком с Чокаевым, которого подобрала французская разведка, досконально знал его незадачливую биографию.

Тихо вокруг. Зной струился в воздухе волнами. Большие ребристые камни, потрескавшиеся от жары, будто разбросанные чьей-то гигантской рукой, простирались до самого горизонта. Над горячей степью повисли жаворонки.