Крутые парни не танцуют, стр. 21

— Уж куда лучше.

— Ну вот, — произнес он.

— Так почему бы тебе не сказать?

— Не хочу лезть в это снова.

— Слушай, — сказал я, — тебе сегодня темнить нельзя. Ты много поставил.

— Ну?

— Я прошу тебя об одолжении. Не темни со старыми друзьями. Тогда твоя команда себя оправдает.

— Иди ты со своей мистикой. Она вышла из моды вместе с ЛСД. Тебе чего-то надо, а я, видите ли, темнить не должен. Не засерай мне мозги, парень, ищи дураков в другом месте. Я ставлю на этих ребят, потому что они играть умеют.

— Сегодня тебе нужна моя помощь, — сказал я, в упор глядя на него.

— Псих ты, — ответил он. — Сколько сот тыщ человек заключили пари на этот матч — может, даже два миллиона, — а результат, по-твоему, зависит от того, буду я с тобой темнить или нет? У всех у вас, курилок, крыша набекрень. Переключайся на кокаин. — Он захлопнул дверцу холодильника. Он был готов вернуться к экрану.

— Ошибаешься, — сказал я. — Мы с тобой можем помочь им выиграть, если я направлю свои мысли в параллель твоим.

— Мое входное устройство на тебя не рассчитано.

— Вот что, — сказал я, — не хотел я это вспоминать. Но у нас с тобой есть кое-что общее, чего нет у остальных двух миллионов.

— Ну?

— Мы оба побывали в одном особенном месте.

Когда я сказал это, произошла чрезвычайно странная вещь. Я никому в этом не признавался, явным образом даже самому себе, но в тот час, когда я висел под козырьком памятника, моего носа достиг наимерзейший запах — не знаю, то ли камней, то ли моего собственного пота, — однако откуда-то взялся этот невыносимый дух разложения, который могло бы источать усеянное трупами поле брани, или — чего я опасался — это означало близость дьявола, ожидающего, что я вот-вот ему достанусь? Как бы там ни было, этот аромат был до того жуток, что после моего возвращения на землю память о нем мучила меня едва ли не каждый день, пока я наконец не сказал себе (и это звучало вполне правдоподобно), что обонял всего лишь старый птичий помет, запах коего вырос в моем одуревшем мозгу до смрада сатанинского зверя. Но теперь, когда я произнес слова, которых лучше было бы не произносить — «мы оба побывали в одном особенном месте», — от Ниссена вдруг потянуло тем страшным запахом, и мы, я уверен, сразу поняли, что испытали тогда одно и то же.

— Что ты увидел, — повторил я, — на том сеансе?

Я чувствовал, что он почти решился ответить мне, и у меня хватило ума не напирать. Он пробежал по губам кончиком языка, и уже в этот момент я ощутил готовую прозвучать правду.

На том сеансе мы вшестером сидели за круглым дубовым столиком — руки па столешнице ладонями вниз, большие пальцы каждого из участников касаются друг друга, а мизинцы — мизинцев соседей справа и слева. Сосредоточившись, мы ждали, пока столик застучит. Теперь я не хочу даже упоминать о нашей цели, но тогда, в темной комнате на берегу залива (ибо мы собрались у одного богатого знакомого из Труро, и океанские волны мерно шумели, накатываясь на песок не далее чем в двухстах ярдах от дома), мне казалось, что с каждым новым произнесенным вслух вопросом в столике действительно зреет некая слабая дрожь, и тут — совершенно внезапно — наши объединенные чувства были потрясены испуганным воплем Ниссена. Припомнив все это сейчас, я, наверное, разбудил те события и в его памяти, поскольку он сказал:

— Я увидел ее мертвой. Увидел твою жену мертвой и с отрезанной головой. А через секунду она увидела то же самое. Мы смотрели на это вместе.

Во время произнесения этих слов исходящий от него запах многократно усилился, и я ощутил отзвук ужаса, пережитого под козырьком. И сразу же понял, что, как бы я ни сопротивлялся, выбора у меня нет: я должен вернуться к дереву на песчаном взгорке и узнать, чья голова лежит в тайнике.

Однако в это мгновение на лице Ниссена промелькнула гримаса невероятной ненависти, он подался вперед и схватил меня за правую руку пониже плеча: его пальцы впились в меня, точно шипы.

Я моргнул, и он засмеялся.

— Да, — сказал он, — у тебя и впрямь наколка. Гарпо не соврал.

— Откуда Гарпо о ней знает?

— Гарпо-то? Я гляжу, ты без жены совсем улетаешь. Лучше бы ей вернуться. — Он с шумом втянул носом воздух, словно загоняя обратно вывалившиеся крупинки кокаина. — Эй, — сказал он, — парень, — сказал он, — ну вот, я не темню. Давай и ты не темни.

— Откуда Гарпо знать? — повторил я. Гарпо был приятелем Ниссена: они вместе гоняли на мотоциклах.

— Ну как же, корешок, — сказал Паук, — он ведь тебе ее сделал.

Свен Вериакис по прозвищу Гарпо. Это был светловолосый коротыш, греко-норвежец по отцу, португалец по матери, сложенный как пожарный гидрант. Когда-то он играл в НФЛ (хотя продержался всего один сезон) и был третьим из самых маленьких футболистов Лиги за всю ее историю. Потом Гарпо переехал в Уэлфлит, и мы, местные, видели его редко, но я вспомнил, что тот спиритический сеанс проводил именно он.

— Что он говорит? — спросил я.

— А кто его знает, — ответил Ниссен. — Его ж не поймешь. У вас с ним один базар, как у юных космонавтов.

Тут из гостиной донеслись крики и проклятия. «Пэтриотс» забили очередной гол. Паук ликующе завопил и повлек меня обратно.

Когда наступил перерыв в середине матча, Студи нарушил свое молчание. Раньше я ни разу не слышал, чтобы он столько говорил.

— Я люблю просыпаться ночью и слушать уличные шумы, — сказал он Бет. — Тогда все кажется таким значительным. Если настроишься особым образом, все сразу наполняется пустотой. То есть красотой, — поправился он, и кивнул, и отхлебнул пива. Я припомнил кое-что об этом Студи, слышанное мной прежде. Он привязывал жену за лодыжки к крюкам, вбитым в перекрытие. Потом ласкал ее. По-своему.

— Очень здорово расположен Кейп-Код в смысле географии, — снова заговорил он, обращаясь к Бет. — Обожаю бабье лето — самое лучшее время. Гулял недавно по нашим дюнам и увидел кого-то, мужчину или женщину, — далеко, за полмили, на других дюнах, но они все были в солнечном свете. Они тоже полны восхищения всей этой золотой прелестью, чувствуют то же, что и мы. У нас тут благодать Божья. От нее не спрячешься. Неумолимая красота. — Он перевел дух. — Я хотел сказать, невыразимая.

Именно в этот миг я принял решение включить Студи в свой список.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я так и не узнал, кто тогда победил в матче, потому что ушел от Ниссена во время перерыва посередине игры («Патриотс» вели) и поехал за пятнадцать миль в Уэлфлит повидаться с Гарно, который жил над мануфактурной лавкой в одном из мелких переулков. Я говорю «переулок», но вообще-то ни одна улица в Уэлфлите не казалась хоть как-то связанной с другими, словно в день закладки города две с лишним сотни лет назад пятеро моряков, каждый со своим бочонком рома, побрели от берега бухты вдоль ручьев и вокруг болотцев, а кто-то шел вслед за ними и старательно заносил на карту их причудливые маршруты, которые и стали здешними дорогами. В результате никто из моих провинстаунских знакомых не был способен найти кого бы то ни было в Уэлфлите; впрочем, не очень-то мы и старались, Уэлфлит давно превратился в типовой город, и среди местных жителей не было ни одного янки, чей нос не мог бы сойти за винтовочный ствол, мгновенно берущий вас в перекрестие волосков в своих подозрительных дулах-ноздрях. Поэтому некоторые из нас частенько спрашивали Гарпо, как он мог променять Провинстаун на Уэлфлит, на что он отвечал: «Не смог привыкнуть к вашим заворотам. Они меня достали. Пришлось переехать».

Так что кое-кто начал звать его Заворотом. Но поскольку его спутанные белые кудри обрамляли лицо, такое же резиновое, как и у великого комика (хотя со значительно большим количеством отметин: после профессионального футбола он играл полупрофессионалом без шлема), кличка Гарпо за ним осталась.

Впрочем, получил он ее не в честь Гарпо Маркса [15] — это было производное от слова «гарпун». Гарпо Вериакис часто говаривал: «Глянь, какая симпатичная девчонка. Вот бы ее загарпунить». Некоторые так и звали его — Гарпуном. Я упоминаю обо всем этом, чтобы дать вам понять, как трудно было найти его дом. Зимой на Кейп-Коде никто не попадал в нужное место с первой попытки.