Папа Сикст V, стр. 38

— Еще будет время сделаться монахом. Я намерен до тех пор наслаждаться, пока окончательно не разрушится мой организм, — отвечал Малатеста.

— Желаю вам, друг мой, полного успеха!

И бандиты, пожав друг другу руки, расстались. Провожавшие их телохранители, выехав за город, оставили своих предводителей и поскакали в свою трущобу. Когда они скрылись из глаз, Малатеста сошел с лошади и спрятался в развалинах. Непривязанная лошадь, почувствовав себя свободной, во весь опор понеслась по дороге. Прислушиваясь к ее галопу, Ламберто, улыбаясь, прошептал: «Они подумают, что я поехал на свидание, тем лучше. Мне кажется, мой уважаемый друг Монтемарчиано готовит мне какое-то угощение собственной стряпни. Но, к счастью, пока еще служат мне мои глаза, клянусь небом, я скорее помирюсь с Сикстом V, чем позволю провести себя этой кровожадной и невежественной скотине!»

Вокруг развалин некоторое время царила гробовая тишина, на дороге также не было никого видно; бывший феодал уже стал, было терять терпение, как вдруг невдалеке он увидал две приближающиеся тени и услышал голоса; в одном из них он узнал голос своего приятеля Пикколомини, одетого в костюм деревенского фактора; другой был пастух с овечьей шкурой на плечах.

— Сядем здесь, — сказал фактор, указывая на кучу развалин, находящуюся как раз возле того места, где спрятался Малатеста, — здесь нам нечего бояться, мы свободно можем говорить о наших делах.

— Вот мошенник! — невольно прошептал Малатеста, узнавший в факторе герцога Монтемарчиано. — Он так хорошо переоделся, что если бы я не узнал его голоса, я никак бы не смог подумать, что это он… Но кто же это другой-то?

Голова пастуха была повернута к фактору, и Малатеста никак не мог рассмотреть его лица. Собеседники говорили очень тихо, так что до слуха Ламберто долетали лишь отрывочные фразы. Однако и то, что он слышал, было для него весьма интересно.

— Нам нужно приготовиться ко всяким случайностям, — говорил Альфонс, — здоровье папы так слабо, к тому же у него много врагов.

Ответ другого достиг ушей Малатесты как неясный шепот, из которого он мог схватить только несколько слов: «Мой дядя отлично знал…»

— Какого дьявола его дядя отлично знал? — спрашивал сам себя Малатеста. — И где я слышал этот голос? Он, точно отдаленное эхо, отзывается в моих ушах!

Между тем герцог Монтемарчиано продолжал:

— Союзники… Да, у меня есть очень могущественные союзники… И одним из них, право, нельзя пренебрегать, хотя на его обещания и нельзя положиться. Впрочем, у меня есть средство заставить его делать то, что нужно. Это бандит Ламберто Малатеста.

Ответа нельзя было расслышать. Пикколомини продолжал:

— Если бы питаете к нему такое сильное отвращение, то не будем говорить о нем. Сказать откровенно, и я сильно побаиваюсь его безграничного честолюбия и рано или поздно постараюсь избавиться от него.

— Да, если я тебе дам время на это! — прошептал Малатеста, нимало не удивленный коварством своего приятеля Пикколомини. — Мне бы только узнать, кто этот пастух, — размышлял Ламберто, — пока я видел только его затылок.

Судьба как будто хотела удовлетворить любопытство бандита. Именно в это самое время пастух повернул голову, и Ламберто узнал в нем Джиакомо Бонкомпаньи герцога ди Сора.

— Ну, довольно, больше мне ничего не нужно знать, — прошептал Малатеста и поспешил выбраться из своей засады.

Спустя некоторое время деревенский фактор и пастух входили в Ансельские ворота, несколько поодаль от них шел монах, тщательно закутанный в свой башлык. На него, конечно, не обратили внимания, в столице католицизма во все времена и века монахи встречались на каждом шагу. Деревенский фактор и пастух направили свои шаги к мосту св. Ангела и вошли в дом синьора Бонкомпаньи. Незаметно следивший за ними монах это видел. В скромном капуцине читатель, конечно, узнал Ламберто Малатесту.

СТАРЫЙ ДРУГ

УВИДАВ все, что было ему нужно, Малатеста повернул назад и, свесив голову на грудь, сильно задумался, да и было отчего. Соединение таких двух личностей, как герцог ди Сора и Пикколомини, могло повести к весьма серьезным последствиям. Очевидно, тут дело идет о сильной, могущественной партии. Положим, он, Малатеста, мог бы избавиться от Монтемарчиано ловким ударом кинжала, но останутся преданные ему друзья, которые будут действовать; к тому же союз герцога ди Сора придавал вражде Пикколомини большой вес. Хотя Джиакомо Бонкомпаньи уже и не был главным начальником папских войск и не имел под своей командой вооруженной силы, тем не менее, герцог все еще пользовался большим влиянием в столице; влияние это было столь велико, что сам папа Сикст V, заклятый враг своего предшественника, счел благоразумным не трогать его племянника, так как он принадлежал к сильной партии, и, пока правление Сикста окончательно не окрепнет, трогать эту партию было опасно. Между сторонниками герцога ди Сора, как племянника покойного папы Григория, были члены святой коллегии, многие из них занимали важные правительственные места, и все принадлежали к богатой римской аристократии. Покойный папа Григорий, хотя и был одним из самых неспособных и глупых пап, но был крайне предусмотрителен относительно судьбы своих племянников; он позаботился связать их узами брака с богатой римской аристократией, дабы в случае его смерти и коренных преобразований они имели поддержку. «Следовательно, — рассуждал Малатеста, — если такой человек, как Джиакомо Бонкомпаньи, вступил в заговор, осмелел до того, что ходит переодетый в крестьянское платье, и вошел в союз с такой личностью, как герцог Монтемарчиано, то значит дело задумано серьезное и успех его более чем вероятен». Все это, конечно, было не по душе Малатесте, тем более что Пикколомини желал от него отделаться. Необходимо было избежать опасности и, кроме того, отомстить негодяю Пикколомини, вовлекшему его в заговор и теперь всячески лишавшему его всякой возможности примирения с папским правительством. Сам же Пикколомини, напротив, безусловно, стремился получить амнистию и, не приходится сомневаться, что при первом же удобном случае выдаст папской полиции сто, Малатесту.

Рассуждая таким образом, бандит был весь погружен в свои мысли, не замечая никого и ничего. В это время какой-то человек, тщательно завернутый в плащ, поспешно проходивший мимо, грубо толкнул его и не извинился. Малатеста опомнился. Забыв, что на нем одежда священника, который обязан прощать обиды ближнему, он громко крикнул незнакомцу:

— Эй, милейший! Нельзя ли остановиться, мне хочется посчитаться с вами за вашу невежливость!

Такого грозного возгласа было достаточно для того, чтобы узнать под священнической сутаной дворянина, умеющего владеть шпагой. Этот вызов был не более, как невольный порыв со стороны бандита, и он тотчас же раскаялся в нем, но было уже поздно. Прохожий повернул назад и подошел к мнимому монаху. Оба противника быстро осмотрели друг друга при свете фонаря, повешенного на мосту св. Ангела по приказанию папы Сикста.

— Благочестивый отец Малатеста! — вскричал незнакомец. — Как мне приятно вас видеть; давно ли вы стали священнослужителем?

Малатеста, видя, что его узнали, отскочил назад и схватился за кинжал, спрятанный в его рукаве.

Движение это не укрылось от незнакомца.

— Полноте глупить, милый Ламберто, — сказал он, — оставьте ваш кинжал, мы старые приятели, к чему нам прибегать к оружию. Я очень рад, что вас встретил.

— Великий Бог! Неужели это вы, синьор Ледигиер?! — вскричал бандит.

— Я сам, — отвечал Ледигиер, — но тише, мой дорогой друг, в Риме не очень гостеприимно меня могут принять, если узнают, что я приехал не для того, чтобы целовать туфлю его святейшества, и могут предложить мне помещение в тюрьме св. инквизиции, чего я, сказать откровенно, вовсе не желаю.

— Но как вы попали в Рим?

— Я приехал к вам, а вы, неблагодарный, собираетесь встретить меня ударом кинжала. Правда, и я вас не узнал, эта сутана так вас преобразила. Впрочем, одежда священника вам идет.