Иезуит, стр. 55

— И это все?

— Да, если только вы позаботитесь устроить так, чтобы острие этого бриллианта нажало на кожу достоуважаемого иезуита… Кстати, берегитесь дотронуться как-нибудь до этой точки, а то может случиться большое несчастье.

Карл вздрогнул. Лисица переменила шкуру, но натура осталась та же: в ее предприятиях всегда фигурировал яд.

Но герцогиня не заметила произведенного ее словами впечатления.

— Сделав это, — продолжала она хладнокровно, — вы оставите на столе отца Еузебио этот листок и спокойно уйдете из монастыря. Никто, без сомнения, вас не потревожит.

— Ну, это еще вопрос, — прошептал молодой человек, не вполне доверявший этому уверению.

А между тем простой и смелый план герцогини был построен на таких фактических основаниях, что, по всей вероятности, он должен был удасться.

Что такое было написано на этом листке?

Только несколько букв, монограмма Христа, внушавший всем ужас знак иезуитского ордена: А. М. D. G. Если бы Еузебио нашли мертвым, то присутствие этого листка в его комнате было бы в глазах монаха, нашедшего его, явным доказательством того, что испанский иезуит был казнен по приказанию тех высших начальников ордена, которым все повиновались, хотя в сущности никто их не знал.

Величайшая власть и глубокая тайна, облекающая все части какого-либо общества, кончает тем, что делает совершенно ненадежным положение лиц, держащих ключи к самой тайне.

В тот день, когда бывают поражены главные начальники этих обществ, ничто не может заставить признать их за таковых, и таким образом увеличить меру наказания лиц, нанесших им удар.

Сверх того, когда власть находится в руках неизвестных, то существует еще одна очень серьезная опасность, а именно, что какой-нибудь смельчак захватит в свои руки видимые признаки власти и будет править во имя их.

Когда целое учреждение старается повиноваться какой-либо таинственной власти, всеми управляющей и повелевающей, но никому не показывающейся и неоткрывающейся, так что никто не может понять, откуда исходит повелевающий голос, очень легко может случиться, что кому-нибудь вздумается принять на себя роль этого неведомого божества.

Еузебио, пораженный рукой постороннего лица, умер бы неотомщенным, так как все видели бы в этой смерти руку таинственной главной власти, обычаи которой относительно употребления ядов были достаточно известны, а решения чрезвычайно быстры.

Кто осмелился бы расследовать эту тайну? Кто осмелился бы бросить любопытный взгляд под погребальный саван трупа Еузебио? Разве не было всем известно, что и лица, высоко стоявшие на ступенях власти ордена, часто внезапно умирали необъяснимой смертью только потому, что слишком многое открыли и узнали что-либо лишнее?

Можно было быть уверенным, что в случае несчастья братья монастыря, где жил отец Еузебио из Монсеррато, ничего не сделали бы, чтобы отомстить человеку, убившему их любезнейшего начальника и настоятеля. Правда, существовали публичные власти ордена: генерал, его помощник и все остальные номинальные власти, на которых, по-видимому, возложено было управление делами ордена и которые должны были бы разыскивать причину этой таинственной смерти и, найдя ее виновника, строго наказать его.

Но Борджиа с тех пор, как находилась под постоянной угрозой быть пораженной мечом иезуитского ордена, чрезвычайно тщательно и настойчиво изучала их организацию, а кардинал Санта Северина, у которого были столь важные причины знать эту ужасную конгрегацию, сильно помог ей в этом.

Поэтому она знала об одновременном существовании двух параллельных властей: одной, снабженной видимыми атрибутами величия, и другой, которой принадлежала действительная власть; первой, носившей титулы, назначавшейся папой и представлявшей перед лицом мира грозный аппарат власти ордена; второй — смиренной, воспроизводившей самое себя, отказывающейся от тщеславного блеска и от вульгарных удовлетворений, и, тем не менее, представлявшей настоящий авторитет и настоящую силу.

С другой стороны, хотя искусно построенная дисциплина святого Игнатия и изменила настолько людей, что поставила начальников иезуитского ордена выше почти всех страстей, оставалась все-таки одна страсть, которую она не могла в них уничтожить: это желание быть выше своих товарищей, выше равных себе. Брат, который с радостью вынес бы пытку, чтоб спасти свой орден, был бы глубоко оскорблен и пожелал бы отомстить, если бы на выборах в звонари ему предпочли бы товарища, по его мнению, менее достойного, нежели он, быть избранным на эту скромную должность.

Итак, между двумя ветвями ордена, между обладающей видимой властью и действительной, существовало страшное соперничество, скрываемое столь тщательно, что оно было совершенно незаметно для посторонних.

Толпа ничего этого не видела, так как все старались скрыть истину не только для того, чтобы поддержать перед посторонними лицами декорум ордена, но и потому, что с трибуналом главных избирателей опасно было шутить.

Эти последние очень внимательно следили за малейшими признаками возмущения или даже простого недовольства между членами ордена. И кто давал себя поймать на этом, мог быть уверен, что его дело будет скоро решено; ведь было так легко усердно подсластить стакан воды какого-либо брата, если бы то был даже и сам генерал ордена. Но хотя это соперничество и не могло выражаться в поступках со стороны лиц, обладающих явной властью, тем не менее, оно часто доходило до упущений. Например, отцы главного управления, конечно, не отправили бы сами отца Еузебио в лучший мир, но всегда дали бы возможность убежать безнаказанным человеку, взявшему на себя в этом случае роль верховного судьи.

— Значит, вы согласны? — спросила молодая девушка.

Карл быстро сообразил, что если он откажется, то он погиб. В этом дворце, среди верных слуг Анны Борджиа, с известным ему характером самой госпожи, шутить было бы весьма опасно.

— Я буду повиноваться, — ответил он смело.

Молодая девушка надела ему на палец кольцо, села за стол, написала короткое письмо, запечатала его и отдала Карлу.

— Это письмо вы отдадите в руки отца Еузебио, — прибавила она. — Он или согласится, и тогда отлично… иначе…

— Понимаю, — ответил юноша, выразительно взглянув на кольцо.

Герцогиня бросила на Фаральдо такой взгляд и так улыбнулась ему, что в другое время он, наверное, был бы очарован, и отпустила его, не прибавив ни слова.

— А теперь, — произнесла она, падая на диван, — будем ожидать нашего приговора… Смелее, Анна Борджиа, смерть не столь ужасна для того, кто столько раз шутил с нею!

РОКОВОЙ ПРИГОВОР

Карл Фаральдо очутился на улице.

Он охотно подумал бы, что ужасы, о которых ему только что говорили, просто привиделись ему во сне, но реальность, жестокая, ужасающая реальность всего только что случившегося подтверждалась двояким образом: на пальце у него было кольцо, простое нажатие которого причиняло смерть; а в руках он держал письмо герцогини… И теперь ему оставалось только сделать выбор: он должен был присоединиться к ней или к иезуитам.

Если бы он стал союзником иезуитов, то его ожидало мщение женщины, принадлежавшей к королевской фамилии, женщины могущественной, богатой, окруженной преданными ей людьми, готовыми для нее на все, слугами, повиновавшимися ей слепо, так как она находилась под покровительством своего знатного имени и была близкой родственницей короля Испанского.

А если бы он взял сторону Анны Борджиа, то опасность увеличилась бы еще больше.

Повторяем, что мир еще недостаточно знал иезуитов, большая часть их организаций оставалась тайной, и даже те, кому, вследствие какой-нибудь случайности, удавалось узнать тайну, не подозревали, что та власть, какую завоевали эти политики, одетые в рясы, была безгранична и распространялась на весь католический мир.

Но даже и того немногого, что знал о ней Фаральдо, было более чем достаточно, чтобы прийти к заключению, что он нигде бы не мог найти для себя верного убежища, если бы имел несчастье подпасть под гнев этих ужасных людей.