Сильные духом (Это было под Ровно), стр. 38
— Прекратить разговоры! Идти бесшумно! — да так громогласно, что в соседнем хуторе начинали лаять собаки…
Операцию по взрыву механических мастерских Виктор Васильевич провел блестяще, как, впрочем, и все, за что ни брался.
В этой диверсии участвовал с пятью бойцами своего отделения Гриша Сарапулов. Он так умело поднял на воздух сначала депо, а затем мост, что удостоился похвалы самого Гросса.
…В один из первых весенних дней Константин Ефимович Довгер, получив задание, направился в Сарны, чтобы оттуда поездом выехать в Ровно. Его попутчиками были двое партизан — Петровский и Петчак. Они так же, как и дядя Костя, должны были сесть на станции Сарны в поезд: один — вместе с Довгером на ровенский, другой — на поезд, следующий в Ковель.
По дороге их остановила группа вооруженных людей. Один из этой группы, видимо старший, приказал обыскать всех троих. У них забрали деньги и документы — больше ничего не нашли. У Константина Ефимовича взяли часы.
— В штаб! — приказал старший.
Их привели в одинокий домик на окраине села, на берегу реки Случь. Вокруг домика сновали такие же вооруженные люди. Дядя Костя заметил у них на шапках трезубы и тут только окончательно понял, с кем имеет дело.
Конвоиры доставили задержанных к бандиту, который, судя по регалиям, был главным.
Бандит взял документы задержанных, бегло их просмотрел и крикнул конвоиру:
— Пришли хлопцев!
«Хлопцы» уже ждали сигнала и по команде набросились на партизан. Колючей проволокой связали им руки за спиной, затем разули. Петровского и Довгера отвели в клуню, Петчака оставили для допроса.
Допрос длился до тех пор, пока Петчак не повалился без сознания, исколотый иголками и гвоздями, израненный перочинным ножом, избитый шомполами. Ему задавали один и тот же вопрос:
— Куда и зачем идешь?
Петчак молчал.
Его окатили холодной водой, снова принялись допрашивать и, не получив ответа, начали бить ногами.
В бессознательном состоянии, окровавленного, его втолкнули в клуню к Петровскому. На допрос взяли Довгера.
Так же как Петчак, дядя Костя ни слова не сказал своих мучителям. Его подвергли таким же нечеловеческим пыткам и без сознания принесли и бросили в клуню.
— Ты украинец? — обратился фашист к Петровскому, когда его привели на допрос.
— Да, украинец.
— Так расскажи нам: куда ты шел с этим ляхом и белорусом?
— Я шел в Сарны.
— Зачем?
— По своим делам.
Резиновая дубинка опустилась на голову Петровского.
— Будешь говорить?
— А я говорю, — промолвил партизан, когда пришел в себя.
— Ты получил задание от советских партизан?
— Нет.
— Врешь!
Его начали бить шомполами. Били до тех пор, пока он мог стоять на ногах. Когда он свалился, бандиты продолжали наносить удары ногами.
Наконец и его бросили в клуню…
Было начало марта, и партизаны коченели от холода, лежа без пальто, без сапог, со связанными колючей проволокой руками.
У клуни каждые полчаса сменялись часовые.
Шепотом, чтобы не услышали часовые, дядя Костя сказал товарищам:
— Если кому-нибудь из вас удастся вырваться, зайдите к моим, передайте привет. Дочка пусть идет в отряд. Командиру расскажите все, от начала до конца.
Перед рассветом в клуню вошли пятеро молодчиков. Ударами ног они заставили пленников встать, проверили, хорошо ли связаны у них руки, и потащили к реке.
— Стой! — скомандовал один из бандитов, когда подошли к берегу.
Река была скована толстым слоем льда, на котором чернела прорубь.
Трое схватили дядю Костю.
— Прощайте, товарищи! — крикнул он.
Петровский и Петчак видели, как возились бандиты, засовывая под лед свою жертву.
— Лучше умереть от пули! — закричал Петровский и бросился в сторону, увлекая за собой Петчака.
По ним открыли стрельбу. Петчак упал, не успев сделать и нескольких шагов. Петровский продолжал бежать, собрав все силы, ускоряя шаг, делая зигзаги. И пули миновали его.
Через три часа он добрался до лагеря. Руки его были отморожены, в тело впились ржавые острия колючей проволоки, из глубоких ран сочилась кровь.
К вечеру того же дня банда националистов, учинившая жестокую расправу над нашими товарищами, была полностью уничтожена.
Из-подо льда мы извлекли тело дяди Кости. Похоронили его с партизанскими почестями.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
У входа в штабной чум остановилась худенькая, бледная девушка-подросток. На ней серый шерстяной платок, покрывающий голову и грудь и завязанный за спиной, старые, подшитые валенки. За плечами рюкзак, в руках какой-то сверток.
— Валю привел, — басом докладывает Кочетков, ставя в угол автомат. — Так пристала, что пришлось взять с собой.
— Рад видеть тебя, Валюша, молодец, что пришла, — сказал я, помогая ей сбросить рюкзак и забирая из рук сверток. — Раздевайся, у нас тут тепло.
Девушка сняла варежки, развязала платок и затем, все так же молча, протянула мне свою маленькую, детскую руку.
«Совсем ребенок», — подумал я и спросил:
— В гости к нам?..
Я не знал, с чего начать, какими словами утешить ее, как ободрить.
— Нет, не в гости. Я пришла проситься в отряд, — серьезно, и чего я вовсе не ожидал, совершенно спокойно сказала Валя.
— А мама как?
— Она сама послала. Ведь надо же кому-нибудь заменить папу…
Голос ее дрогнул, когда она произнесла «папу».
— Константин Ефимович много делал для нас, но почему именно ты должна его заменить? Весь народ ненавидит фашистов. К нам приходят десятки новых людей. Они и заменят нам его, и отомстят. А ты еще молода. Живи в отряде, работу тебе здесь подыщем…
— Оружие дадите?
— Твой отец и без оружия хорошо воевал…
— А я прошу дать мне оружие, — настойчиво сказала Валя, продолжая смотреть на меня в упор.
Я не хотел разочаровывать девушку.
— Хорошо, Валя, поживешь, освоишься — тогда дадим и оружие.
Есть часто употребляемое образное выражение «глаза горят ненавистью». У Вали глаза горели ненавистью в прямом, буквальном значении этих слов.
Как мне, так и Сергею Трофимовичу Стехову показалось, что все это — и заявление насчет оружия, и сама ненависть — не что иное, как выражение личной обиды и боли, крик детской души. Мы, как могли, успокаивали девушку. Затем решили познакомить ее с нашей новой радисткой Мариной Ких.
— Попробуй, Марина, по-женски поговорить с Валей, — попросил я.
Марина была одним из самых уважаемых людей в отряде. Не только в отряде — во всей Западной Украине знали и чтили эту скромную, неприметную молодую женщину, у которой, оказывается, такая богатая, такая честная и мужественная жизнь за плечами. Уроженка Львовской области, простая крестьянская девушка, Марина еще в 1932 году связала свою судьбу с Коммунистической партией. В 1936-м, на политической демонстрации при похоронах безработного, зверски убитого польскими жандармами, Марина была ранена, вскоре затем арестована и приговорена к шести годам тюрьмы. Наши войска в 1939 году освободили ее вместе со многими другими политическими заключенными. Трудящиеся Западной Украины избрали Марину Ких в свое Народное собрание. В числе других делегатов она ездила сначала в Киев, а затем и в Москву на Чрезвычайные сессии Верховных Советов УССР и СССР.
Когда началась война, Ких поступила на курсы радистов, блестяще их окончила и после этого прибыла к нам в отряд.
— Хорошо, — отвечала она на мою просьбу, — попробую поговорить с Валей, отвлечь ее от тяжелых мыслей, только времени у меня осталось мало. Ведь мы как будто на днях выходим. Или вы, товарищ командир, — Марина посмотрела на меня испытующе, — раздумали брать меня с собой на задание?
Мы со Стеховым переглянулись.
— Нет, Марина, не раздумал, — сказал я. — Но оставшееся время вы уж, пожалуйста, посвятите Вале. Может быть, мы и ее с собой возьмем. Подумаем.
— И до чего они все одинаковы, эти новички! — воскликнул замполит, как только Марина вышла. — Сегодня ко мне пристал Шмуйловский: «Возьмите да возьмите, я знаю — вы собираетесь на боевую операцию». Я объясняю: «Это не я собираюсь, а полковник, обращайтесь к полковнику». Он у вас был?